Арагон Луи (1897-1982)

См. в Википедии Арагон Луи

Источник - Википедия

(фр. Louis Aragon, урождённый Луи-Мари Андриё, фр. Louis-Marie Andrieux; 3 октября 1897, Париж, Франция — 24 декабря 1982, там же) — французский поэт и прозаик, член Гонкуровской академии. Деятель Французской коммунистической партии, лауреат Международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами» (1957). Муж французской писательницы и переводчицы Эльзы Триоле.

Был внебрачным сыном Маргариты Тука, записавшей его как приёмного сына своей матери и отчима — политического деятеля Андриё. Впоследствии выбрал себе псевдоним Арагон по названию испанской исторической области. С 1915 года учился на медицинском факультете в Париже. Участвовал в Первой мировой войне санитаром. В 1919—1924 годах входил в парижскую группу дадаистов; в 1924 году вместе с Андре Бретоном и Филиппом Супо основал движение сюрреалистов. В 1927 году вступил во Французскую коммунистическую партию и начал активно заниматься журналистикой. В августе 1932 года посетил СССР в составе интернациональной бригады писателей, изучавшей новостройки социалистического Урала, в том числе города Магнитогорск, Челябинск и Кабаковск (ныне Серов). Свои впечатления от поездки отразил в написанном по горячим следам цикле стихов «Ура, Урал!».
В 1929 году женился на младшей сестре Лили Брик — французской писательнице и переводчице Эльзе Триоле, которой посвящал многие свои стихи.
Во время Второй мировой войны участвовал в движении Сопротивления.
В 1957 году стал лауреатом Международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами». Популяризовал во Франции советскую литературу; редактировал газету Les Lettres franaises (1953—1972), выходившую при финансовой поддержке Французской коммунистической партии. В последующие годы резко выступал против авторитаризма коммунистического режима в СССР. Осуждал судебные процессы против советских писателей, в частности Процесс Синявского и Даниэля (1966). В 1968 году резко протестовал против ввода советских войск в Чехословакию. Лично обратился к Л. И. Брежневу с требованием освободить кинорежиссёра Сергея Параджанова.
27 марта 2012 года в Париже по адресу Набережная Бурбонов, 45 (Quai de Bourbon) на острове Святого Людовика была открыта площадь имени Луи Арагона.
После выезда на Запад Виктора Некрасова его жене и пасынку Виктору Кондыреву власти СССР не разрешали выехать из страны. Некрасов обратился за помощью к Арагону, которого советское руководство к 80-летию (1977) решило наградить орденом Дружбы народов. Придя в советское посольство в Париже на вручение награды, Арагон заявил советскому послу С. В. Червоненко, что при дальнейшем удержании в СССР сына Некрасова он открыто откажется от ордена. Угроза подействовала, и Виктора Кондырева выпустили «под нажимом мировой общественности».

Из Носика

Между прочим, Поль Вайян-Кутюрье был не единственный фезандрийский поэт. Когда Маяковский навсегда уехал к себе в Москву, Эльза Триоле стала появляться в Ла Фезандри с молодым поэтом-сюрреалистом, которого звали Луи Арагон. Эльза познакомилась с ним в кафе "Ла Куполь" и стала упорно искать с ним новых встреч. Друг Арагона, вождь сюрреалистов поэт Андре Бретон сказал другу Луи, что это, наверно, русская шпионка, но Арагон тогда впервые не доверился поэтическому чутью своего друга-вождя, и это изменило всю его жизнь. Эльза же всерьез пожелала овладеть хрупким, миловидным поэтом и сделать из него французского Маяковского...

Луи Арагон был внебрачный сын какого-то дипломата. Он был бисексуал, то есть вследствие то ли непринципиальности, то ли широты натуры любил и мужчин, и женщин. Эльзе выпала нелегкая борьба за его присутствие, поскольку то Арагон уходил к своим мальчикам, то к нему возвращалась его шальная любовь, дочь богатого судовладельца Нэнси Кунард, но к 1930 году Эльза, можно сказать, одержала победу. Когда пришло известие о самоубийстве Маяковского, Эльза не отказалась от своей затеи. Наоборот. Она решила - или сейчас, или никогда: она, идя по Лилиным следам, подарит себе и Франции нового Маяковского. Конечно, ВКП(б), ГПУ, сестра Лиля и ее муж Ося, которые помогли когда-то Маяковскому стать главарем, - все они должны были дружно помогать Эльзе в достижении ее цели, но для начала сам слабак Арагон должен был осознать смысл смерти мало ему знакомого Маяковского и ее должным образом оплакать. Совсем недавно было предано гласности замечательное письмо Эльзы, написанное после смерти Маяковского сестре в Москву. Эльза пишет, что Арагон исплакался по поводу Маяковского, но тут вдруг померла его бабушка, мать его матери, и эта идиотка (то бишь любимая мать Арагона, которая все время представлялась как его сестра) устраивает истерики из-за смерти какой-то противной старухи (бабушки). Тонкий человек была Эльза...

В конце 1930 года Эльза и Маяковский двинулись в Москву к Лиле и Осе, на которых была теперь вся надежда. Арагон еще в 1927 году, вслед за другим сюрреалистом - Элюаром , вступил в компартию_фр . Поэта можно понять. Поэту нужна опора (не говоря уж о кормушке). Поэт должен опереться на монарха, на мецената, на худой конец, на партию - иначе поэту пропасть.

Большевистская партия и Коминтерн справедливо показались многим литераторам (и даже художникам) такой опорой. Особенно пылко искали их защиты и опоры всякие авангардные группки, доказывая партии, что они и есть самые настоящие и преданные, так что французские сюрреалисты тут не открыли Америки. Соратник Маяковского М. Левидов писал: "Итальянский футуризм ставит ставку на сильного. Прекрасно! Сейчас этим сильным кажется фашизм. Завтра этим сильным окажется революция..." И дальше шли у Левидова вполне красно-фашистские призывы - ставить к стенке священников, объявить всякое искусство, кроме футуризма, контрреволюционным (значит, тоже к стенке) и т.п. (у Маяковского это все тоже найдешь). Из Москвы Лиля и Ося отправили парижских соискателей (вместе с Ж. Садулем ) на конгресс революционных писателей в Харьков (куда их, кстати, никто не делегировал). В своем позднем романе Хемингуэй дал одному из героев, хитрому шеф-комиссару, фамилию Харьков, так что и Хемингуэй кое-что понял про Харьков, где была создана ассоциация ревписателей при Коминтерне . Арагон выступил на конгрессе, что-то там промямлил про готовность сюрреалистов служить большевикам, а также про новый синтаксис как основу революции, но это все было чистое любительство. По возвращении в Москву пришло время платить по счету - и за бесплатную столовскую кормежку, и за харьковскую выпивку, и за революцию. Арагону и Садулю дали подписать бумагу о покаянии и отречении. Они каялись в том, что не подчиняли всю свою литературную работу контролю партии. Что они не были активистами партии. Что они позволили себе в присутствии некоммунистов высказать какие-то слова критики в адрес товарища Барбюса и других товарищей. Что они позволили себе критиковать нечто напечатанное в партийной прессе. Вдобавок они должны были отречься от писаний сюрреалистов. Отречься от нематериалистической идеологии фрейдизма. А также заодно от незнакомого им троцкизма, от социал-демократии и контрреволюции. Они обязались все свое творчество отныне подчинять контролю партии. В общем, Арагон отрекся от друзей. Но за место главного пролетарского поэта ему еще пришлось долго биться. Были конкуренты. Андре Мальро рвал и метал, доказывая, что он-то и есть главный большевик. Но у Арагона с Эльзой были опытные консультанты и могучие защитники (Ося, Лиля, а стало быть, и Аграныч). Арагон уже почти стал тогда французским Маяковским. Лиля познакомила его с друзьями из ГПУ, которое, как все прочее в Стране Советов, очень понравилось вольнолюбивому парижскому авангардисту. Чуть позднее товарищ Эренбург объявил в "Литгазете", что сюрреалисты - половые извращенцы (по Хрущеву, "пидорасы"), но Арагону-то еще в Москве объяснили, что с сексом надо завязывать... По возвращении в Париж, в трудную минуту жизни Арагон писал теперь стихи о ГПУ :

"Я пою ГПУ, что сейчас возникает во Франции...

Я прошу ГПУ подготовить конец света...

Вы, кого преследуют и убивают, обращайтесь в ГПУ...

Да здравствует ГПУ...

Оно против папы римского и всех врагов.

Славься ГПУ...

Приходи, ГПУ, приходи, всех моих врагов, ГПУ, победи..." 

Сам Маяковский не сказал бы лучше. Но и хуже этого он, пожалуй, не писал тоже. Арагон имитировал все маяковское, вплоть до ханжества. Когда, разбогатев (а как без партии богатеют поэты?) в 1951 году, он купил усадьбу, он скромно говорил, что "приобрел мельничку", чтоб бедной иностранке Эльзе было где поставить ножку. Но это была не мельничка, а средневековое имение Роан-Рошфоров, больше пяти гектаров леса и речного берега. Вспомните маяковское при покупке автомобиля - "мне и рубля не накопили строчки"... Появляясь в Фезандри , поэт Арагон вливал теперь свой партийный голос (курсы Коминтерна он тоже посещал, кой-чему получился, в том числе, вероятно, и конспирации) в хор голосов, поющих о райской советской жизни образца 1930 года.

Запевал пока еще граф Игнатьев . Впрочем, ведь и Маяковский, когда еще бывал в Фезандри и Париже, по признанию Эльзы, считал своим долгом (служебным?) "доказывать всем и всякому, что есть на свете одна страна, где можно жить сносно - СССР". Но кому ж это нужно было доказывать в Фезандри? Графу Кароли? Его жене-коммунистке? Комсомолке Мари-Клод? Члену ЦК Полю? Нет, конечно. Доказывать надо было тем, кто считался правым, потому что они бежали от большевистского насилия. Тем, кого красный граф Кароли назвал в своем перечне фезандрийских гостей "белыми" (как мы говорили в детстве - "беляки"), "белогвардейцами", "белоэмигрантами". Не то чтоб там было много "белых" буржуев и аристократов, в этой красной усадьбе. Ну, бывал там друг Саломеи князь Святополк-Мирский , так он уже был тогда краснее рака и даже в компартию вступил. А так бывали кое-какие художники, интеллигентные дамы, певицы, один композитор. С другой стороны, раз все эти на вид невинные люди бежали от красных, от самого справедливого в мире режима и нынешних "шагов саженьих", значит, они все-таки были немножко белые. Вот, скажем, Саша Яковлев . Хоть антисоветчиком, как называла его в старости его племянница Татьяна, он не был (антисоветчиков в ту пору уже не выставляли на выставках в Москве, не привечали в Париже у Вожеля), а все же был он невозвращенец . Соученики же его и сотоварищи по Академии, Василий Шухаев и Борис Григорьев , те и вовсе дернули на Запад из Питера через Финский залив и Финляндию. Или вот, скажем, композитор Сергей Прокофьев ... Конечно, как всяким эмигрантам, им не чужды были ностальгические сожаления и размышления над опрометчивостью своего поступка. Ла Фезандри этим их сожалениям и этим размышлениям давал постоянную пищу. Один Маяковский чего стоил (как агент влияния)! А потом уж и сам Вожель, и граф Игнатьев, и какие-то источники Саломеи добавили туману... В общем, Ла Фезандри работал на "возвращенчество". Конечно, еще и плутишка Наполеон говорил, что добиться возвращения на родину великого человека стоит больше, чем взять город, но зачем они нужны были ГПУ, эти возвращенцы, не знаю. Вскрытие покажет. Вскрытие архивов. Для укрепления авторитета власти? Для заполнения тюрем и концлагерей (они ведь уже были в ту пору, концлагеря, и "процессы" уже шли)? Так или иначе, "белоэмигранты" из Ла Фезандри с годами все заметнее склонялись к возвращению. А ведь бежали-то они из России не случайно, не зря. За предотъездные год-два успели и попробовать сотрудничества, и хватить лиху, и натерпеться страху, а все же вот засомневались... Прекрасной (и одновременно ужасной) особенностью человеческой натуры является способность обо всем скоро забывать.

Как-то я встретил на улице в Ницце старого приятеля, "новорусского" богача. Он сбежал из Москвы и купил виллу в Ницце. Мы долго бродили по ночной Ницце, и он не мог нарадоваться, что даже при тамошней выше средней преступности еще можно гулять ночью, и без конца мне рассказывал, как к нему лезли на дачу под Можайском, как он боялся на фирме своих рэкетиров, чужих рэкетиров, даже простых милиционеров боялся, а тут... Но вот прошло два года, и он мне сообщил на днях по телефону, что он возвращается в Москву - потому что там веселее, а здесь, напротив, большие налоги, а там большие друзья, а здесь нет черного хлеба, а там... И я отметил, что он забыл, начисто забыл о страхе. Может, так случилось и с фезандрийскими "белоэмигрантами"...

См. Вернувшиеся из Парижа в СССР

Ссылки: