После "исключений" работы Галича были остановлены, Алену преследует КГБ

Кроме не состоявшейся работы над фильмом о Шаляпине, не состоялась и другая киноработа - фильм "Самый последний выстрел" , сценарий к которому в 1971 году написал режиссер Яков Сегель , давний друг Галича. Начальство ему внезапно объявило, что режиссер не может писать сценарии для своих же фильмов, а Сегель писал прозу, и в театрах шли его пьесы. На помощь решил прийти Галич: дописал к сценарию две страницы и поставил свою фамилию. И вроде бы все пошло нормально - сценарий запустили в производство, выделили деньги, режиссер поехал в Закарпатье искать натуру для съемок, и ее утвердили, но - картину закрыли, потому что там стояла фамилия Галича, уже исключенного к тому времени из СП. Как же в этой ситуации поступил Галич? "Он проявил поразительное благородство, - вспоминает Сегель,- и, понимая, какую угрозу он представляет сейчас для фильма и для моей судьбы, написал письмо на студию, в котором было сказано, что он не принимал участия в этом сценарии, сценарий написан Сегелем, а он, так сказать, только подумал, поговорил по этому поводу и только дал свое имя. То есть он написал все, как было на самом деле. Это письмо прекраснейшим образом на студии потеряли и не могут найти" [ 1154 ].

Дополнительные детали приводит Нина Крейтнер . По ее словам, когда Галича уже исключили изо всех союзов, "Сегель пришел к драматургу Коростылеву и сказал: "Подпиши песни Галича в моей картине, давай свою фамилию. Получишь деньги и потом ему отдашь, потому что же надо на что-то жить". Коростылев сказал: "Конечно, только пиши три письма одинаковых, и чтобы одно было у Галича, одно у тебя, одно у меня, в котором было бы написано, что это стихи Галича, а не мои, а то они войдут в полное собрание сочинений Коростылева". Что и было сделано" [ 1155 ]. К многочисленным творческим запретам Галич старался относиться философски. Расстраивался, конечно, но воспринимал их как неизбежное зло.

Ксения Маринина объясняла это так: "Он же, понимаете, не ходил потом и не добивался. И не доказывал ничего. Запретили - значит запретили. Это очень огорчительно, конечно. Ничего хорошего в этом нет. Но, во всяком случае, он не продолжал эту тему. Мне еще казалось, потому что он считал, что это, так сказать, нарушение какого-то его собственного достоинства. <...> Иногда он говорил: "Не пойду же я попрошайничать". "Саш, ну и что там сказали?? - пытаешься у него узнать. "Ну, сказали"?, - особенно не рассказывал. "Ну, пойдет пьеса (или фильм, там) или нет?" - "Да нет, наверное". - "Ну, ты пойди, поговори, что к чему". - "Ну что я, попрошайничать пойду, что ли?" [ 1156 ]

А познакомилась Маринина с Галичем еще в конце 40-х годов: "Он даже был моим учителем. Когда меня первый раз пригласили после окончания Театрального училища имени Щепкина играть Зою Космодемьянскую, мне сказали, что моим режиссером будет Саша Галич. Это была наша первая встреча" [ 1157 ].

После исключения Галича неприятности коснулись и его дочери Алены , причем начались они еще в 1968 году, сразу же после Новосибирского фестиваля . Тогда Алена была вынуждена уйти из Театра имени Моссовета, куда получила распределение после ГИТИСа, и, поскольку ее объявили персоной нон грата и запретили работать во всех крупных городах , уехала в Ярославль , где устроилась в Театр имени Волкова . Через некоторое время ее вызвали в местное отделение КГБ и заявили: "Вы занимаете в нашем театре ведущее положение. Вы должны прописаться в Ярославле" [ 1158 ]. Но когда Алена посоветовалась со своей мамой, та ей сразу сказала: "Что хочешь, делай, только сохрани московскую прописку!" И Алена послушалась ее, сказав сотрудникам КГБ, что уходит из театра, а те сразу: "Да вы что? Мы вам квартиру дадим!" [ 1159 ] Но Алена отказалась и вернулась в Москву, где в 1969 году устроилась на работу в музыкально-драматическом ансамбле под руководством Надежды Аксеновой-Арди (жены Всеволода Аксенова - известного актера и чтеца).

Весной 1972 года в Москонцерте отказались продлить с Аленой контракт на ее работу в музыкальном ансамбле и заявили: "Дочери диссидента здесь делать нечего" [ 1160 ] . После этого она пыталась устроиться в московские театры под другой фамилией (Сафонова), но безуспешно. Не помог и никто из именитых кинематографистов: "Вчерашние друзья-режиссеры, которые на словах обещали помочь, отвернулись первыми. Теперь это знаменитые люди, которые на каждом шагу рассказывают о том, как боролись с режимом! Потом я узнала: было распоряжение - не давать мне работать ни в Москве, ни в больших городах" [ 1161 ] . Отец же, узнав об этом, сказал ей: "Извини, это из-за меня" [ 1162 ] Обсудили сложившуюся ситуацию, и когда Алена сказала, что уезжает из Москвы на периферию, Галич с этим согласился.

Алена уехала на три месяца во Владимир и вскоре в одном из местных театров начала репетировать роль в спектакле "Дело, которому ты служишь" по роману Юрия Германа (того самого, для которого была написана "Леночка"). На генеральную репетицию приехал Галич с друзьями. "Там есть сцена с журналистом, когда Варвара находится в экспедиции,- вспоминает Алена.- Он делает ей предложение. Сцена не шла, была какая-то неискренняя. Я была одета щеголевато, выглядела эффектно. Отец сказал: "Не сможешь правильно играть. Если ты не чувствуешь чужую боль, ты не имеешь права выходить на сцену!. Подсказал, что одежда мешает мне сыграть искренне. Пошли в костюмерный, нашли обрезанные валенки, ковбойку. Вид стал другой, и сцена пошла" [ 1163 ].

Потом Алена вернулась в Москву. Были разные предложения, и среди них прозвучал совет Михаила Львовского : "Лучше тебе уехать в республику" [ 1164 ] . Сначала Алена хотела уехать в Вильнюс по приглашению одного из местных театров, но вскоре этот вариант отпал, поскольку главный режиссер театра женился на немке и уехал в Германию, да и общежитие в качестве места проживания ее не устраивало. Тогда Алена выбрала Киргизию и уехала во Фрунзе (Бишкек). Там тоже не знали, что она дочь опального поэта Галича, и поэтому не спрашивали, кто ее родители. Алена сумела устроиться в русский театр и играла в спектаклях главные роли.

Сам же Галич никуда уехать не мог - ему и в других городах не дали бы прописаться и устроиться на работу. Пришлось остаться в Москве. Нищенской пенсии в 54 рубля явно не хватало. Знакомые звонили и интересовались: "На что ты живешь, Саша?" [ 1165 ] Доброжелатели спрашивали сочувственно, а недоброжелатели - со злорадством. Галич им всем говорил, что работает книгоношей: у него была превосходная библиотека, которая теперь оказалась спасением - он начал продавать свои книги, среди которых было много раритетов. Приходилось даже продавать одежду. Владимир Войнович несколько раз был свидетелем сцены, когда Галич выходил из своей квартиры, а Ангелина Николаевна, трагически возводя глаза к потолку, говорила: "Саша пошел продавать последний костюм". Причем, по словам Войновича, Галичу было неприятно, когда она это говорила [ 1166 ].

Более того, власти даже предприняли попытку выселить Галича из квартиры , но эта попытка провалилась. Его соседка по улице Черняховского Елена Веселая рассказывает, что "по подъездам ходила парочка активистов с характерной гэбэшной внешностью: молодой человек с мышиными волосами и усиками и пышногрудая приземистая блондинка - они собирали подписи жильцов под просьбой о "выселении аморально ведущего себя члена ЖСК ГаличаА.А.". В квартире над Галичем жила красавица Белла Ахмадулина , и у нее активисты не смогли добиться свидетельств аморальности соседа - поэтому пошли по квартирам. Мама ничего не подписала, да, кажется, и дверь не открыла - ну, не нравились ей молодые люди с мышиными волосами?" [ 1167 ] Через несколько лет, когда Галич уже уехал, квартира *37 по улице Черняховского стала собственностью Ахмадулиной, и она часто вспоминала о ее прежнем владельце. [ 1168 ] Когда в середине 60-х Галич последний раз съездил в командировку в Париж, писатель Луи Арагон подарил ему несколько предметов из наполеоновского сервиза. И теперь злые языки, знавшие про этот сервиз, говорили: "Ничего, продашь тарелочку, будет на что жить" [ 1169 ]. Так и пришлось сделать: хотя Галичи и жили в достатке, но сбережений на черный день не скопили [ 1170 ] . Дома у них было много антиквариата, который Александр Аркадьевич покупал в ту пору, когда еще был преуспевающим драматургом. И вот теперь им было что продать, чтобы купить жизненно необходимое.

Страдая от безденежья, Галич решил затребовать гонорары у зарубежных радиостанций , которые крутят в эфире его песни, а также у всех, кто печатает его тексты за рубежом. И вскоре в журнале "Посев" появилась короткая, но очень выразительная заметка: Настоящим доводится до сведения всех зарубежных русских книгоиздателей, редакций газет и журналов, а также всех иностранных издательств, что публикации произведений поэта А.Галича (или их переводов), будь то по самиздатовским публикациям их, будь то по записи с магнитофонных лент, могут происходить только с разрешения находящегося за границей полномочного представителя автора. То же относится к производству пластинок с песнями А. Галича и использованию этих песен в радио- и телепередачах. Полномочный представитель поэта А.Галича просит всех, кто печатал произведения поэта А. Галича или переводы этих произведений, будь то отдельными книжками, будь то в сборниках и периодических изданиях, а также всех, кто использовал радиозаписи песен А.Галича в радио- или телепередачах, сообщить, когда, где и какие произведения были опубликованы или переданы в эфир, а также указать сумму авторского гонорара. Полномочный представитель поэта А.Галича заранее благодарит за выполнение его просьбы, изложенной в этом оповещении. Писать по адресу: Agence Hoffman; 77, Bid. St.Michel; F. 75 Paris 5. Литературное агентство Hoffman [ 1171 ]

Тогда я пробую звонить из автомата. Никто не поднимает трубку. Промаявшись несколько дней, решил ехать к нему без предупреждения. Метро "Аэропорт". Арка. Подъезд. В нем меня встречают два бритоголовых парня в одинаковых серых костюмах. "Вы к кому?" - почти синхронно спрашивают они. Мгновенно схватываю ситуацию и действую согласно инструкции. "Я, кажется, ошибся подъездом." Мы с Володей [Ямпольским] обсуждали разные варианты посещения семьи Галича, в том числе и такой. Я не должен был оказаться в руках инквизиции: не имея опыта общения с этой организацией, я мог потянуть за собой всех северян. Таким образом, моя миссия оказалась невыполненной" [ 1178 ]. Похожую ситуацию описывает и сам Ямпольский, но, по его словам, она произошла с другим "связным": "Один из наших последних "курьеров", сосед Галичей по улице, Юрий Федорович Шинкевич , рассказал мне как-то, что осенью 1973 года в подъезде Галича к нему довольно плотно привязался рослый дядя и стал выяснять, куда Юра направляется" [ 1179 ]. Стипендия просуществовала около года - до осени 1973-го. Потом власти ее прикрыли, а на Владимира Ямпольского было заведено уголовное дело [ 1180 ]. Вместе с тем, несмотря на свое положение, Галич находил возможность делиться с нуждающимися людьми. В начале 1970-х он часто болел и лежал в постели. Поднимался главным образом для того, чтобы продать книги. Отказывался принять денежную помощь от своих близких друзей Аграновских . "Я еще и сам могу помочь",- сказал им, когда раздался звонок в дверь. Ангелина Николаевна, с кем-то поговорив, вошла в комнату, достала из письменного стола конверт с деньгами и обратилась к Аграновским: "Это для семьи Н. Сашенькины носильные вещи я уже отдала, а это денег немного. У вас нет ли с ребят одежды, из которой они выросли, там как раз двое парнишек." [ 1181 ] Хотя в течение примерно двух лет после своего исключения Галич был худо-бедно обеспечен материально, но резко изменилась сама атмосфера вокруг него. Незадолго до этого Михаил Львовский, к тому времени уже не раз испытавший на себе "отключение кислорода", пророчески предостерегал своего друга: "Ты останешься один. Вдруг замолчит телефон, и те, кто носил тебя на руках, будут прятать глаза при встречах". Галич похлопал Львовского по плечу и уверенно сказал: "Нет, брат. Не те времена. Меня физики не дадут в обиду. Они меня любят. А физики, знаешь,- сила!" [ 1182 ] Тогда же Львовский спросил Галича, на что он существует. Оказалось, продает книги и вещи. Причем началось это все уже в конце 60-х ! Так, например, 6 января 1969 года Галич записывает в своем дневнике: "Хозяйственные дела - рынок и прочее. Кончил правку для Л.Пинского . Впрочем, надо еще записать - "Футбол" и "Вечный огонь". Вечером забегал Пинский. Но вечер был тихий и почти благостный. Так как продалось мое пальто - то мы нынче пировали" [ 1183 ]. Жуткая деталь, но вместе с тем и беспощадно характеризующая эпоху. "Хочешь, я тебя прикрою?- предложил Львовский.- У меня бывает работа на "Мосфильме" и студии Горького". На это Галич ответил категорическим "нет!" - по той же причине, по которой отказался от работы над сценарием о Штраусе. Теперь, после исключений, предсказание Михаила Львовского сбылось. Реже стал звонить телефон, от Галича отвернулись многие друзья и знакомые. Если раньше его дом всегда был полон гостей, то теперь там собираются лишь самые преданные люди. Даже родной брат Валерий отказывается принимать у себя опального родственника и, более того, обращается с соответствующим письмом в КГБ (со слов Алены Архангельской ): "Я, Гинзбург Валерий Аркадьевич, как заместитель парторга киностудии им. Горького, лауреат Госпремии СССР, сообщаю, что к творчеству своего брата Александра не имею никакого отношения. Характер наших отношений ограничен исключительно семейными делами" [ 1184 ]. Вскоре после исключения Галича из СП ему позвонили или зашли проведать домой, где он лежал с сердечным приступом, Владимир Максимов , Юрий Домбровский , Белла Ахмадулина , Евгений Евтушенко , Лев Копелев , Раиса Орлова , Александр Шаров и еще несколько человек. Навестили Галича и его давние друзья- драматурги Исай Кузнецов и Авенир Зак . "Жена Галича выглядела больной, возбужденной,- вспоминал Кузнецов.- Она обрадовалась нашему приходу, сказала: "Как хорошо, что вы пришли, Саше это так нужно, так нужно!" Галич - вид у него был совершенно больной - сидел за столом. Он не писал, не читал, просто сидел задумавшись. Мы заговорили о заседании секретариата. Меня интересовало поведение Арбузова. Волновало оно и Галича. Арбузову когда-то мы посвятили свою пьесу." [ 1185 ] Когда Галича исключили из Союза кинематографистов, тоже было много звонков поддержки в его адрес. Один из них принадлежал писателю Борису Носику , который посещал сценарную мастерскую Галича: "Робкий от природы, я все же позвонил ему в тот вечер. Какая-то женщина сказала, что учитель не подходит, но спросила, что я хочу ему передать. Я сказал, что мы его любим и чтоб он наплевал на "их кино" и на "их союз" [ 1186 ]. Не прекратили общение с Галичем Станислав Рассадин , Андрей Гончаров , Михаил Львовский , Валентин Плучек , Михаил Швейцер , Николай Каретников , Бенедикт Сарнов , Семен Липкин [ 1187 ] Активную поддержку оказывали и физики - Андрей Сахаров , Петр Капица , Виталий Гинзбург и другие: устраивали домашние концерты, на которых собирали деньги, и вообще старались всячески помочь. Не предавали Галича и рядовые поклонники его творчества. Автор-исполнитель Игорь Михалев вспоминал об одном из своих выступлений, состоявшемся вскоре после исключения Галича: "На одном из концертов, причем в Москве, когда я спел несколько песен Александра Аркадьевича, мне прислали записку: "Что с Галичем?" (он только что перенес инфаркт). Я объяснил, что сейчас уже ничего, а вообще- то, худо ему по всем направлениям. Зал (а он был, ясное дело, разношерстный) встал. Все. Как один. Я даже не ожидал такого. И была какая-то минута - нет, не молчания - преклонения перед талантом и мужеством человека" [ 1188 ]. Более того, Александр Мирзаян утверждает, что в 1972 году Валерий Абрамкин , который в середине 1960-х был одним из инициаторов создания московского КСП , устроил за городом слет самодеятельных авторов, целиком посвященный творчеству Галича! И собралось на него несколько тысяч человек - конечно, не столько, сколько бывало на обычных слетах (многие участники опасались нежелательных для себя последствий), но все-таки! С самим Галичем Мирзаян познакомился лишь в конце 1973 года и тогда же пересказал ему всю эту историю, о чем стало известно из интервью Мирзаяна, которое он в 2008 году дал для ф ильма "Без "Верных друзей"", правда в сам фильм этот фрагмент не вошел: "пели через микрофоны танковые. Приносили танковые батареи, свет ставили и звук ставили. Все это озвучивалось. А иначе как петь перед столькими тысячами людей? Ты же без микрофона ничего не сделаешь, да? Вот на танковых батареях, народ привозил. И все это озвучивалось, освещалось. И потом обсуждения были около костров. И два дня вот такой слет - суббота и воскресенье. Когда я ему это рассказал, он на меня посмотрел. Была такая мхатовская пауза. Он мне говорит: "Саш, вы ничего не путаете?" Я говорю: "Александр Аркадьевич, Вы что, хотите сказать, что этого не было?" То есть насколько круги не перемешивались, да? И такое событие, в общем-то, ну, в культуре, во всяком случае, мне кажется, это историческое событие. Несколько тысяч человек собралось на посвященный творчеству Галича слет . Он об этом ничего не знал. Когда я это пересказывал всё, он был просто в шоке: "Слушай, да это надо, это надо! Нюша, Нюша! Ты представляешь?! Послушай, что Саша рассказывает!" Она тоже не могла в это поверить. И он говорит: "А и Вы что-то пели?" Я говорю: "Да, и я пел". - "Что Вы пели? Свое?" Я говорю: "Нет, Ваши песни. Слет же Вам посвящен!, то есть все пели песни Галича" [ 1189 ] . Рассказ Мирзаяна подтверждает публикация журналиста Валерия Хилтунена , в 70-е годы работавшего обозревателем "Комсомольской правды". Он пишет, что этот и многие другие слеты КСП открывал популяризатор авторской песни Дмитрий Дихтер , и рассказывает о реакции властей на слет, посвященный опальному барду: "С текстами Галича КСПшники лишь иногда баловались - и всякий раз нарывались на дружный отпор Системы. Поставили в своем лесном подзвездном театре его музыкальную пьесу о Корчаке - и невольно запустили такой сыр-бор в Кремле и на Старой площади. На заседании Политбюро Гришин , наседая на не любимого им Андропова , бубнил о том, что КГБ в очередной раз что-то там такое проворонил, не предупредив партию и страну о каких-то надвигающихся ближневосточных катаклизмах. На что разозлившийся шеф жандармерии сказал, как отрезал, что вместо того, чтобы совать нос в чужую епархию, Виктору Васильевичу следовало бы проследить за тем, что делается под носом у его МГК КПСС. Несметные толпы молодых подпольщиков уезжают на электричках в подмосковный лес, зажигают сотни, а может, и тысячи костров, заговорщически садятся спиной к партии и комсомолу и - о ужас!- Галича поют! Политбюро по четвергам заседало, а уже в пятницу по столичным вузам бегали взмыленные инструкторы райкомов ВЛКСМ, собирая объяснительные: как это студенты А., Б., В. и даже отличник Щ. могли дойти до антисоветского со-пения у ночных костров. А из "Комсомолки" в те дни чуть не выгнали талантливого корреспондента студенческого отдела Мишу Хромакова , поместившего с того слета КСП вполне благожелательный репортаж" [ 1190 ]. В феврале 1972-го эмигрирует писатель Григорий Свирский вместе с женой Полиной. "Звонил-чертыхался Галич: болеет, а проститься с ним не пришли.- Вы что, думаете, я ссучился? - Схватили из цветочницы букет подснежников, побежали к нему" [ 1191 ] . Вопрос Галича становится понятным, если знать, что незадолго до этого звонка Свирский не дал Галичу прочесть рукопись своей книги "Заложники", опасаясь, что тот начнет расхваливать ее вслух и об этом узнает ГБ: "Давал читать самым близким. Друзьям Полины, Юре Домбровскому, Александру Беку. Даже Галичу не дал, люто обидев его этим. Галич пил зверски, а что у трезвого на уме, у пьяного на языке. В списочке, который набросал, помнится, было девять душ" [ 1192 ] . Самому же Галичу Свирский причины не объяснил, и после того, как он вдобавок забыл сообщить еще и о своем отъезде, Галич решил, что ему не доверяют. Этим и объясняется его возмущенный вопрос: "Вы что, думаете, я ссучился?". Выше всего Галич ценил дружбу. И как же он реагировал на предательства друзей и близких, многие из которых, опасаясь нежелательных для себя последствий, теперь не замечали его в упор, а при случайных встречах перебегали на другую сторону улицы.

По свидетельству его дочери Алены, он реагировал на это внешне спокойно и в высшей степени интеллигентно: "Я возмущалась, когда люди не здоровались с отцом, не отвечали на приветствие. Я начинала орать: "Зачем ты здороваешься, он же сукин сын!" Отец отвечал: "Человек слаб, у него семья". Он продолжал здороваться, а я прямо из себя выходила" [ 1193 ]. Не лучше была обстановка и в самом писательском доме у метро "Аэропорт" , где на втором этаже жил Галич. По словам Станислава Рассадина, "ближайший друг и сосед, который всегда разделял наше застолье, вдруг как-то потерял адрес, и на несколько этажей ему уже спускаться не захотелось" [ 1194 ]. Судя по всему, речь идет о соавторе Галича Борисе Ласкине , который жил на четвертом этаже писательского дома (в начале 60-х он жил на третьем, но потом переехал этажом выше). Согласно дневниковой записи за август 1974-го - февраль 1975 года его тестя Ярослава Голованова , жившего на первом этаже, "когда в конце 1971г. Галича исключили из Союза писателей и он превратился в диссидента, они раздружились: Ласкин - человек верноподданнический, он просто побаивался этой дружбы. У Галича все время толклись разные иностранные корреспонденты, какие- то сидельцы, всякого рода люди, властью обиженные, а Ласкин Бобкова дома принимал" [ 1195 ]. Да уж, действительно, одно из двух: либо ты принимаешь у себя начальника Пятого управления КГБ , либо преследуемого им писателя. Хотя некоторые люди - вроде Виктора Луи - прекрасно совмещали и то и другое". С другой стороны, прямо противоположным образом характеризует Ласкина сценарист Яков Костюковский : "когда началась травля Галича, Борису Ласкину, его соавтору, просто руки выворачивали, чтобы он его предал, осудил. Это было очень важно! И надо отдать должное Борису Савельевичу , они его не сломали. Он был не самый смелый из моих знакомых и не был диссидентом. Но тут для него, как видно, мужская дружба оказалась святой. И он этого не сделал. И честь ему и хвала, если там есть тот свет, они там встречаются. Саше не в чем Борю упрекнуть, в отличие от других так называемых друзей" [ 1196 ]. Однако мы уже знаем, что Ласкин был одним из тех, кто уговаривал Галича написать покаянную записку в Союз писателей, и эта информация вкупе со свидетельством Ярослава Голованова ("К моменту моего появления в семье Ласкиных охлаждение в их отношениях уже наступило, что, впрочем, никак не повлияло на наши с ним отношения: Галич любил девчонок Ласкиных с детства" [1197] ) дает нам основания подвергнуть сомнению слова Костюковского о том, что для Ласкина "мужская дружба оказалась святой". В упомянутой дневниковой записи Голованова приводятся и другие любопытные штрихи к портрету Галича: "Когда я заходил к Галичу, то обычно заставал его лежащим на тахте. Он и стихи свои, и все прочее сочинял на тахте, мысленно их редактировал, потом вставал и записывал набело. Помню, что курил он всегда только сигареты "Kent", а я всегда "стрелял" у него эти сигареты. Где он их доставал, ума не приложу. Наверное, переплачивал спекулянтам" [ 1198 ]. Что же касается обстановки в писательском доме, то дело доходило до того, что один из друзей Галича не отвернулся от него, продолжал приходить к нему в гости, даже чем-то помогал, но, когда выходил из его квартиры, надевал войлочные тапочки и спускался в них по лестнице, чтобы никто не услышал. [ 1199 ]

Единственным человеком, потом выступившим по телевидению и признавшимся в том, что отвернулся от Галича в начале 1970-х, был Виктор Мережко , который незадолго до этого посещал высшие сценарные курсы под руководством Галича и Гребнева. Когда в 1993 году издательство "Искусство" собиралось выпустить сборник драматургии Галича [1200], Мережко попросили написать воспоминания, но он отказался [ 1201 ], сказав дочери Галича: "Алён, я ничего не буду писать об Александре Аркадьевиче, потому что я очень перед ним виноват: я встретил его в арке и не поздоровался" [ 1202 ]. Остальные же делали вид, что ничего не произошло, а они, мол, всегда любили и признавали Галича.

Более того, Галич сам не хотел подставлять своих знакомых, и поэтому, например, коллекционеру Михаилу Крыжановскому , сделавшему много качественных записей его домашних концертов, говорил, чтобы тот уничтожил тетрадку с его стихами, убрал подальше пленки и вообще реже заходил в гости, когда приезжал из Ленинграда в Москву [1203]. Но тот, к счастью, его не послушал. Хотя Галич старался не показывать свои эмоции и умел сдерживать себя (он даже говорил в подобных случаях своей дочери: "Умей держать паузу" [1204] ), но в глубине души воспринимал предательства многих друзей очень болезненно и сильно переживал. Об этом догадывались лишь самые близкие люди: "Он умел держать все в себе,- вспоминает его дочь Алена,- и никогда не показывал, как ему больно. Вот никогда. Я только по глазам могла определить, что ему тяжело. По двум вещам. Он обычно сидел нога на ногу. И если он начинал громко отбивать такт ногой, я понимала, что папа нервничает. А если в руках появлялись темно- вишневые янтарные четки, значит, он сосредоточенно обдумывает, какой шаг ему сделать, чтобы это было в правильном направлении, чтобы не было лишних неприятностей. Даже когда его исключили, внешне никто никогда бы не мог догадаться по его поведению, что он переживает, что он в отчаянии" [ 1205 ]. Приведем еще на эту тему свидетельство историка Юрия Глазова , который близко общался с Галичем вплоть до своей эмиграции 21 апреля 1972 года: "Образованные москвичи любили Галича, быть может, более, чем кого-либо другого. Он держался просто, в нем отсутствовала гордыня. Его талант ценили и жили им. Но теперь, когда его отовсюду выбросили, меня потрясло, что никто не сказал ни слова в его защиту. Знакомые пожимали плечами, как бы спрашивая: "Что можно сделать против этой напасти?" А когда я упрекнул в бездействии своих друзей-

Ссылки: