Травля Л.Ю. Брик в печати

Когда я прочел Лиле Юрьевне и Василию Абгаровичу отрывок из своего "Случая Мандельштама", после обмена мнениями о Мандельштаме (был ли он на самом деле большим поэтом или всего лишь "Мраморной мухой"), Л. Ю. вдруг сказала: - У меня к вам личная просьба. Просьба состояла в том, чтобы я убрал из своего текста одно слово. Слово это относилось к Маяковскому. Я уже говорил, что отрывок, который я им читал, был не столько о Мандельштаме, сколько о Маяковском. И в этом отрывке, приведя знаменитые строки Владимира Владимировича - "Мне скучно здесь одному впереди, - поэту не надо многого, - пусть только время скорей родит такого, как я, быстроногого", я писал: Идеи, проповедуемые Маяковским, были официальными догматами и расхожими массовыми лозунгами. Говорить о том, что современники не доросли, не дозрели до понимания и приятия этих идей, разумеется, не приходится. Почему же и у него вдруг прорвалось это чувство человека, оторвавшегося от своих, забежавшего далеко вперед? Ведь не о личном же одиночестве старого холостяка эти тоскливые жалобы:

Но кому я, к черту, попутчик!

Ни души не шагает рядом. Вот эти слова об одиночестве "старого холостяка" Л. Ю. и попросила меня вычеркнуть. Собственно, даже не слова, а только одно слово: "холостяк".

- Я была женой Маяковского, - сказала она. - И это, вскользь брошенное о нем слово "холостяк", меня задело. Я легко пообещал Лиле Юрьевне выполнить эту ее личную просьбу. Но - не выполнил. Когда я давал ей это обещание, проблема публикации моего "Случая Мандельштама" была из области фантастики. Я тогда и думать не думал, что доживу до возможности увидеть этот свой опус напечатанным типографским способом. А когда такая возможность представилась (четверть века спустя) - забыл про свое обещание. То есть - не то чтобы совсем забыл. Помнил, конечно. Но не только оно, а и сама просьба Л. Ю., как мне тогда казалось, уже потеряла свою актуальность. Ведь слово "холостяк" так больно задело ее тогда только лишь потому, что оно неожиданно (неожиданно для меня!) рифмовалось с той гнусной кампанией, которая на протяжении нескольких лет велась против нее в печати. Кампания эта имела вполне определенную антисемитскую подкладку. А смысл ее состоял в том, чтобы оторвать Л. Ю. от Маяковского, оттереть ее от него, - доказать, что она, хоть и была его злым гением, но, в сущности, никак и ничем не была с ним связана. И если была в его жизни настоящая любовь - то это была любовь к "русской женщине" Татьяне Яковлевой . Этим расистам с партийными билетами членов Коммунистической партии (один из них был даже довольно крупным партийным функционером - помощником самого Суслова) было наплевать даже на то, что единственной настоящей любовью великого пролетарского поэта в их интерпретации оказывалась белоэмигрантка. Чёрт с ней, пусть эмигрантка, пусть кто угодно, только бы "русская женщина", а не жидовка. Дело дошло до того, что тогдашний директор музея Маяковского прислал Лиле Юрьевне официальную бумагу с требованием ВЕРНУТЬ музею подаренное ей Маяковским кольцо. То самое, на внутренней стороне которого он выгравировал три буквы: Л. Ю. Б. Если читать их по кругу, так, как они были расположены внутри кольца, получалось бесконечное - ЛЮБЛЮЛЮБЛЮЛЮБЛЮЛЮБЛЮ. Это кольцо Л. Ю. постоянно носила - не на руке, на шее - как талисман. И вот теперь ей официально предлагалось его ВЕРНУТЬ. Гнусная кампания эта - то затухая, то распаляясь вновь до самого высокого градуса, - тянулась годами. Затухала она - на какое-то время - тоже не просто так: на то были свои причины. Об одной из них она однажды нам рассказала. В высоких партийных сферах возникла идея: издать параллельную историю двух могущественных супердержав - СССР и США . Предполагалось, что историю США напишет Андре Моруа , а историю СССР должен был написать Луи Арагон . И вот Арагон приехал в Москву и был принят самим Сусловым . Ему был обещан доступ ко всем спецхранам и архивам, любая другая помощь в труде, рассчитанном на несколько лет. Ну и, разумеется, разные материальные блага, в которых Арагон, впрочем, кажется, особенно и не нуждался. Заканчивая разговор, Суслов сказал:

- Считайте, что это ваше партийное поручение. Арагон ответил, что он готов принять и выполнить это задание партии, но при одном условии. - Я не хочу, - сказал он, - чтобы в то время как я там, дома, буду выполнять это ваше поручение, здесь, в Москве, терзали члена моей семьи. Моя семья - это Эльза и Лиля . Кроме них у меня нет никого. Эта реплика, видно, произвела на Суслова впечатление, и на какое-то время от Лили отстали. Но спустя несколько лет ситуация изменилась. То ли партийное поручение было уже выполнено, то ли план издания по каким-то причинам не удалось осуществить, но Арагон теперь был им уже не так нужен, да и вел себя не всегда достаточно послушно (что-то там такое произносил, не укладывающееся в партийные рамки, - то по поводу ареста Синявского и Даниэля , то по поводу Чехословакии ), и гнусная травля Лили Юрьевны в печати вспыхнула и разгорелась с новой, невиданной прежде силой. Пытаться отвечать на инсинуации этих Воронцовых и Колосковых было бесполезно, такого ответа никто бы не напечатал - сила была на их стороне. Но молча глотать все эти оскорбления было невыносимо. И тут у меня возникла некая идея. Быть может, не такая блистательная, как мне это тогда показалось, но - совсем недурная. Однажды Лиля Юрьевна дала мне прочесть полный текст ее письма Сталину. Того самого, на котором вождь начертал резолюцию, знаменитая фраза из которой ("Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим." и т. д.) стала одной из главных идеологических формул эпохи. Прочитав письмо и полный текст сталинской резолюции, я с удивлением обнаружил, что чеканная сталинская формула была не чем иным, как парафразом одной реплики из Лилиного обращения к вождю. "Прошло почти шесть лет со дня смерти Маяковского, - писала она, а он еще никем не заменен и как был, так и остался крупнейшим поэтом революции". Вот я и подумал: а что если это письмо - вместе с текстом сталинской резолюции, которая, как и само письмо, целиком тоже никогда не публиковалась, - попытаться опубликовать? Во-первых, этот документ, как мне тогда казалось, и сам по себе представлял немалый интерес для историков литературы. А главное, он самим фактом своего существования опровергал все многословные попытки Колосковых и Воронцовых вычеркнуть Л. Ю. из жизни Маяковского. Публикация Лилиного письма Сталину яснее ясного показывала бы, что роль ее была огромной не только в личной жизни поэта, но и в посмертной его судьбе. Насчет того, где это письмо можно было бы опубликовать, сомнений у меня не было: разумеется, только в "Вопросах литературы" . Во-первых, по профилю журнала именно там ему и место. А во-вторых, мой друг Лазарь Лазарев был в то время заместителем главного редактора этого журнала, и хотя окончательное решение принимал бы, конечно, не он, а главный редактор - "проваренный в чистках как соль" партийный функционер Виталий Михайлович Озеров , - кое-что и от него, от Лазаря, тут все-таки тоже бы зависело. Лазарь мою идею одобрил. Конечно, сказал он, "Витасик" (так мы меж собой называли Озерова) от этой идеи вряд ли будет в восторге, но попытаться надо. Лично он сделает все, что в его силах. Итак, первый ход был сделан. Теперь, как в известном анекдоте, оставалось только уговорить графа Потоцкого - то есть саму Лилю. Мне-то казалось, что настоящим графом Потоцким, которого нам (вернее - Лазарю) предстояло уговорить, был "Витасик". С Лилиной стороны никаких возражений я как раз не ждал. Но выслушав меня, она сказала: - Нет, я не хочу защищать себя именем этого человека. Эта ее реакция была непосредственной, мгновенной, и мне показалось, что, подумав, взвесив все за и против, она все-таки оценит все преимущества нашего замысла и в конце концов согласится. Но она осталась стоять на своем. Вот как вспоминает об этом Василий Абгарович в своем мемуарном очерке "Мрачная хроника": К нам пришли два критика - Л. И. Лазарев и Б. М. Сарнов - с предложением попробовать приготовить к публикации в журнале "Вопросы литературы" письмо, которое Лиля Юрьевна написала в 1935 году И. Сталину о бюрократическом пренебрежении к памяти и литературному наследию Маяковского, а также резолюцию Сталина на этом письме, из которой до сих пор известны были только две фразы. Ручаться за успех они не могли, но, поскольку первый из них был заместителем редактора журнала, предложение имело какие-то шансы на успех. Но Лиля Юрьевна отказалась: - Я не хочу оправдываться с помощью Сталина. И Сталина не хочу оправдывать с помощью Маяковского! Сегодня, оглядываясь, очевидно, нужно признать - вряд ли что-нибудь получилось бы тогда из этой затеи, даже если бы согласие и было дано. Но пусть не будут забыты добрые намерения. Более подробно вспомнить всё, что она говорила, когда мы с Лазарем насели на нее уже вдвоем, я сейчас не могу. А вот ту, первую ее реакцию, ту реплику из первого нашего разговора на эту тему помню точно: ручаюсь за каждое слово. Упоминаю об этом только для того, чтобы подчеркнуть, как мало отличалась продуманная и взвешенная - окончательная - формула ее отказа, зафиксированная профессиональным летописцем Василием Абгаровичем, от той первой, живой и непосредственной, какой она сразу отреагировала на мое предложение.

Ссылки: