Максимов Дмитрий Евгеньевич 1918 г.р. (Вспоминания Л. Кумпан)

Вернемся к Дмитрию Евгеньевичу Максимову. Я запомнила один из Блоковских семинаров, на котором он сделал восхитивший меня доклад об Андрее Белом. Для меня тогда Белый был еще terra incognita и освоение этой земли было связано не только с Блоковским семинаром, но и с работой Тамары Юрьевны Хмельницкой над изданием Андрея Белого в "Библиотеке поэта" (вышла книга в 1966-м). Тамара Юрьевна изучала, обдумывала, писала и щедро делилась с нами своими открытиями и соображениями, а мы были слушателями и болельщиками. Но раз уж я взялась перечислять "добрые дела" по отношению к нам наших "стариков", то грех будет не сказать спасибо Максимову за то, что для меня - и не только для меня - он открыл прозу Ходасевича. Стихи Владислава Ходасевича нам были хорошо известны, и в этом заслуга Глеба Семенова. В его библиотеке были, собранные им еще в юности, все ранние книги Ходасевича . Были у Глеба также и рукописи эмигрантских стихов поэта. Последнее объяснялось, я думаю, тем, что Глеб коротко знал еще в сороковых годах пасынка Ходасевича - знаменитого актера Эдгара Гренциона (в семейной хронике Гарика), исполнителя роли Карла Двенадцатого в фильме "Петр Первый". А позднее, в 60-х - Глеб встречал в Голицыне и его мать, первую жену поэта . Она, помнится, оценив желчность Глеба Семенова, высказала предположение, что, скорее всего, они "сошлись бы с Владиславом Фелициановичем". Уже в середине пятидесятых мы знали "Европейскую ночь", причем Глеб читал нам многое наизусть. С его голоса я запомнила "Перед зеркалом". Правда, были и лакуны, а следовательно, и ослепляющие открытия. Помню, как мы идем с Эльгой Львовной Липецкой по Сергиевской, я только что вернулась из экспедиции, и вдруг посреди разговора Эльга резко останавливается: "А ну-ка, Лена, чьи стихи: Полузабытая отрада, Ночной попойки благодать: Хлебнешь - и ничего не надо, Хлебнешь - и хочется опять. И жизнь перед нетрезвым взглядом Глубоко так обнажена, Как эта гибкая спина У женщины, сидящей рядом. Я вижу тонкого хребта Перебегающие звенья, К ним припадаю на мгновенье - И пудра мне пылит уста. Смеется легкое созданье, И так отрадно сочетать Неутешительное знанье С блаженством ничего не знать..." И чувствуя, как у меня инеем покрываются внутренности, я произношу: "Боже, Ходасевич..." - "Молодец, Лена!" - откликается с большим энтузиазмом Эльга. И вот мы получаем в середине 1960-х от Дмитрия Евгеньевича Максимова "Некрополь" (тамиздатовский), а потом, года через два в нашем кругу из того же источника появилась книга "Воспоминания и статьи" Ходасевича . Я говорю "мы", потому что читалось все это большой командой, на что, конечно, у владельца книги расчета не было. Он был человеком разумно-осторожным. Читали на комаровской даче, которую снимала моя большая семья для всех детей и стариков. Пока не было ни тех, ни других, поселились на даче мы довольно тесным кружком и углубились в Ходасевича. Кому не надо было ездить на работу, читали днем, остальные - ночами, благо они были белыми. Денег, конечно, не было, слегка подголадывали. Опекали нас, как обычно, наши "старики". У калитки появлялись Владимир Григорьевич Адмони и Тамара Исааковна Сильман с кульками пряников. Пили чай, отправлялись на поздневечершою прогулку на залив. Тамара Исааковна тогда переводила Рильке - и кое-что читала нам. Тоже открытие. На некоторое время нашим паролем становятся строки: "Как сон все это начиналось / И обернулось вдруг судьбой...". Раз уж я вспомнила про дачу, на которой паслись мои дети, пока я моталась из лета в лето по экспедициям, то хочется вспомнить некоторые "подзаборные" или, точнее, "череззаборные" разговоры. 

Дом Мурузи на Литейном, 24 был тогда местом сбора литературной молодежи, которую Горький пытался - и небезуспешно - приспособить в будущем к работе во "Всемирной литературе" , академическом издательстве, призванном ревизовать духовное наследие всех прошлых веков и дать пролетариям в новых переводах его лучшие образцы.    См. ШКЛОВСКИЙ В.Б. И СЕРАПИОНОВЫ БРАТЬЯ

В дом Мурузи потянулись пишущие молодые люди - больше в Петрограде и делать было нечего, талантливых сочинителей насчитывались сотни, в массе своей это были дети Серебряного века, воспитанные на русском декадансе и пытавшиеся осмыслить опыт революции, пережитый ими на границе отрочества и юности. Именно из этой молодежи выросли потом обэриуты, в этих кружках блистали Нина Берберова , Николай Чуковский , Всеволод Рождественский , Геннадий Гор , Владимир Познер (отец телеведущего) - словом, будущие звезды как питерской, так и эмигрантской словесности. Здесь, на лекциях Чуковского, познакомились Константин Федин , Михаил Зощенко , Лев Лунц , Всеволод Иванов , Мария Алонкина , Елизавета Полонская , Николай Тихонов , Вениамин Каверин и Михаил Слонимский (в разное время в группу входило еще несколько человек, но они не составляли костяка). В честь гофмановского романа назвались "Серапионовыми братьями".

Другой раз останавливается Борис Осипович Костелянец... Кстати, кроме "стариков"... Впрочем, пора бы уже и перечислить наконец основных персонажей моего повествования! Итак: Лидия Яковлевна Гинзбург , Эльга Львовна Липецкая , Тамара Юрьевна Хмельницкая , Дмитрий Евгеньевич Максимов , Борис Яковлевич Бухштаб , Наум Яковлевич Берковский , Тамара Исааковна Сильман и Владимир Григорьевич Адмони , Давид Яковлевич Дар , Виктор Андроникович Мануйлов , Владислав Михайлович Глинка ... Оставляю за собой право пополнять этот список. Так вот, кроме "стариков" и нас, как я уже обмолвилась, было среднее поколение: Глеб Семенов , Елеазар Мелетинский , Ефим Эткинд (все трое рождения 1918 года) и Борис Костелянец (Эткинд и Костелянец умерли в один день - 22 ноября 1999 года, чуть не дотянув до 2000-го, который так завораживал человечество своими тремя нулями). Эти, "средние", были на двадцать лет старше нас, но они были на те же двадцать лет моложе "стариков". Были еще: Поэль Карп , постарше нас, но и помоложе "средних", и Кирилл Косцинский - постарше "средних", но помоложе "стариков"... Так вот, возвращаясь к дачному забору - у нас с Борисом Осиповичем Костелянцем получился однажды такой прелестный разговор. "Я вчера читал Битова , - начинает Борис Осипович, - утром я принес его книгу из Лавки и сел читать. К вечеру кончил, перевернул снова первую страницу... и ночью перечитал еще раз". (Разговор приблизительно 1968 года.) Далее следует восхищение, попытка анализа, я поддерживаю тему: Андрей - мой любимый из молодых прозаиков. Через некоторое время разговор съезжает на Леночку Шварц , она училась тогда в Театральном институте и вместе с Никой Товстоноговым бойкотировала лекции Костелянца. Я вступаюсь за Леночку: "Оставьте вы ее в покое, Борис Осипович. Не знаю, что собой представляет младший Товстоногов, но она-то действительно поэт Божьей милостью, что ж от нее требовать еще..." - "Согласен, согласен с вами, но все же, если вы имеете на нее влияние, постарайтесь ей объяснить, что систематическое образование имеет очень большое значение. Вот, например, Андрей Битов ..." - тут меня неучтиво начинает разбирать неудержимое хихиканье. Битов получал систематическое образование на моих глазах. Мы поступали с ним вместе и учились на одном факультете Горного института. На втором курсе его вышибли за "хвосты", и он отправился в Кемь отбывать армию. И хотя он потом окончил Горный, сомневаюсь, что свое действительно немалое образование он получил только там. Так же, надеюсь, и Леночка, читая по ночам Савонаролу вперемежку с писанием стихов, не останется невеждой... Поминать добро, так поминать - и поэтому прибавляю с благодарностью: именно от Бориса Осиповича Костелянца я услышала в январе 1963 года подробнейший пересказ рукописи Жореса Медведева о Николае Ивановиче Вавилове и впервые тогда узнала эту историю. И все-таки Борис Осипович был в чем-то прав. Я сама всю жизнь комплексовала из-за отсутствия систематического образования, хоть и не вылетала из института. Строго говоря, "моими университетами" было общение с незабвенными нашими "стариками". См. Берковский Наум Яковлевич

Ссылки: