Хмельницкая Тамара Юрьевна (Вспоминания Л. Кумпан)

Я пришла к Тамаре Юрьевне Хмельницкой в апреле 1956 года. Мне было поручено передать ей пригласительный билет на наш поэтический вечер - вечер ЛИТО Горного института. Адрес Т. Ю. Хмельницкой был тогда: Загородный проспект, д. 21, кв. 41. Мы все помним эту комнату... Все, кто что-либо сочинял в шестидесятых годах - стихи, прозу, статьи, драмы, рецензии. Даже музыку. Даже о музыке. Даже о театре. Даже - увлеченные переводами с языка на язык... Все помнят Загородный проспект напротив Ивановской (Социалистической) улицы, странный промежуток между домами, как будто хотели продолжить Ивановскую чуть дальше, через перекресток, да раздумали, и образовался бесформенный пустырь. На нем периодически то возникал, то пропадал, вновь возрождался пивной ларек, а справа от него была парадная Тамары Юрьевны. Это был самый обычный петербургский, линялый, доходный в прошлом дом. В прошлом и на Ивановской, вместо бассейна, была Стоюнинская гимназия , где училась Тамара Юрьевна, ставшая со временем студенткой, а затем и аспиранткой Зубовского института (Института истории искусств на Исаакиевской площади) .

Ученица Бориса Михайловича Эйхенбаума и Юрия Николаевича Тынянова , страстная спорщица на семинарах, она изображена в романе "Вечера на Васильевском острове" Вениамином Кавериным как "аспирантка, делающая шею". В гимназии с ней вместе в одном классе училась Елена Сергеевна Долгинцева , ставшая впоследствии известным математиком - Еленой Сергеевной Вентцель , а еще позже известной всем писательницей И. Грековой (математический псевдоним!). Дружба их с детства. Кстати, на той же Ивановской улице встречала Тамара Юрьевна и гениального своего современника Дмитрия Шостаковича . Он был соседом этих барышень по району и учился рядом с ними. Тамара Юрьевна не раз вспоминала его гимназистом, точнее - школьником. Поднявшись на пролет по пологой лестнице дома 21, мы попадали в квартиру под номером 41. В прошлом и квартира эта принадлежала родителям Тамары Юрьевны. Но их долго уплотняли в послереволюционные времена. А после блокады, в которой Тамара Юрьевна потеряла родителей, и после войны, в которой она потеряла мужа Ивана , ее, оставшуюся одинокой, так уплотнили в ее собственной квартире, что она оказалась в одной комнате. Там-то мы ее и застали в 50-х годах. Комната напротив входной двери... Комната, где в красном углу сохранена была круглая печка-голландка, которую Тамара Юрьевна с нечеловеческими муками топила в годы блокады. Комната, глядящая двумя окнами в типичный петербургский двор- колодец... Я хорошо помню пейзаж, если позволительно будет так выразиться, который открывался из ее окон: узкая, бессолнечная клетка двора, далее видны были: арка в следующий двор, облезлые стены дома, еще более линялого со двора, чем с улицы, крыши каких-то низких строений, столбцы дров, которые потом на наших уже глазах, когда провели центральное отопление, сменили помойные баки... Между рамами окон Тамара Юрьевна хранила скоропортящиеся продукты. Холодильника у нее долгое время не было. Холодильник был в те времена, во- первых, - роскошью, во-вторых - его почти невозможно было достать. Такое чудное, сейчас забытое слово бытовало в ту счастливую эпоху... Кстати, все, что мы видели из окон Тамариной комнаты, было изображено на картине, написанной маслом и висевшей на стене. Это была работа Ивана Михайловича Петровского (1902-1941) . Он был художником, и познакомились они в Академии художеств, где Тамара в молодости работала в библиотеке... Помню, что когда мне посчастливилось быть читателем этой библиотеки много позднее, я все присматривалась к одной из сотрудниц, мне казалось, что она похожа на Тамару Юрьевну в юности. Во всяком случае, она напоминала мне Тамару на портретах Ивана. Он много ее рисовал. Особенно удались ему мгновенные карандашные рисунки и акварели. Меньше нравились нам портреты маслом, хотя и они были полны мастерства и очарования. Обычно, сидя у Тамары Юрьевны, мы разглядывали ее портреты. Трудно было оторвать взгляд от них - наша Тамара Юрьевна, увиденная глазами любившего ее человека, изображенная в баснословные предвоенные годы, канувшие в Лету... Вот она за роялем, вот читает, опустила глаза в книгу, вот, облокотившись на стол, заглядывает в рукописи (эту акварельку Тамара Юрьевна подарила мне), вот она с разлетевшейся прической, с рассыпавшимися волосами - вероятно, уронены шпильки... Шпильки, кстати, рассыпались часто, и гости, к смущению Тамары Юрьевны, лазали подбирать их под стол. Глеб Семенов при этом произносил: "Десять шпилек под стол уронив...". А лучше всего удались Ивану две карандашные головки. На одной Тамара с очень знакомым всем нам выражением лица, в котором спорят ирония, ум, упрямство, энергия и... растерянность. Другая - полная противоположность: Тамара, укутав шею в ворот халата, дремлет за книгой. Безусловно - главным в этой комнате были картины Ивана! Удивительные картины... Тут и выцветшие акварели: пейзаж с красной крышей, синеватые сугробы Павловска... И особенно замечательна была - коза! Она, казалось, стояла посреди стены среди прочих рисунков и акварелей, стояла как живая и как вкопанная на великолепном июньском, довоенном зеленом лугу, чуть тронутом сенокосом. И как в центре одной стены была коза, так другой центр, на другой стене, слева от двери, представлен был маленьким черно-белым рисунком, кажется - тушью. "Бегство". Помнится, это мы его так назвали... В какой-то зловещей черноте на рисунке мчались... нет, не люди, пожалуй, а странные существа на велосипедах... И не совсем на велосипедах, а на каких-то адских машинах, этакие кентавры XX века! Какой провидческий сон увидел Иван в канун войны, с которой ему не суждено было вернуться! Не случайно в этой комнате в те предвоенные годы сиживал один странный человек, поэт и тоже провидец - Алик Ривин . Он читал хозяевам стихи: "Вот придет война большая, мы запрячемся в подвал...". И он погиб в блокаду... Как мы любили эту неправильной формы комнату в два окна, напротив окон - входная дверь на скошенной стене: причуды архитектуры питерских доходных домов! Платяной шкаф справа от входа, видавшая виды оттоманка - слева. В шкафу кроме обычных вещей, которым положено там храниться, спрятан бывал для очередного гостя растворимый ("безразмерный" - как мы его называли) кофе в баночке и драгоценные запасы рыбных консервов. В характере Тамары Юрьевны не только не было и в помине каких-либо атавизмов скупости, но была щедрость и размах, которые умиляли, удивляли и даже расстраивали ее друзей. Денег-то, между прочим, было не слишком много!.. Лидия Яковлевна Гинзбург любила вспоминать историю о том, как они как-то раз небольшой компанией встречали Новый год и для какого-то блюда не хватало лимона. А тут не лишне, заметить, что в те времена часто из магазинов что-либо неожиданно пропадало, при этом никогда невозможно было предугадать, что пропадет в следующий раз и через сколько времени появится снова. И появится ли вообще когда-нибудь... Так вот, пропали лимоны, и вдруг звонит Тамара Юрьевна и ликующим голосом сообщает, что она купила лимоны: "Десять штук! Этого хватит!" Лидия Яковлевна при этом прибавляла: "Нет, лимоны - это не по ее части... В "Симфониях" Белого Тамара Юрьевна понимает гораздо больше!" А однажды, я помню, Лидия Яковлевна во время какого-то очередного застолья у Тамары Юрьевны подняла тост за хозяйку: "Давайте выпьем за Тамару Юрьевну! Я ее давно знаю, но с годами она становится все лучше и лучше!" Рядом с этими сугубо материальными ценностями в комнате располагался, занимая чуть ли не половину всего пространства, рояль!.. Мы уже не застали Тамару Юрьевну играющей. После блокады, после смерти родителей, гибели Ивана - она уже больше не играла. Но иногда играли у нее, кое-кто из гостей владел этим искусством, и тогда Тамара Юрьевна собирала нас на эти концерты. Помню прелестную пианистку, с которой дружила Тамара Юрьевна. Она, бывало, играла для нас целыми вечерами. Мне особенно запомнился Шуман в ее исполнении. Обычно же рояль был одет в попону. Что еще?!. Трюмо в простенке между окнами и перед ним китайские вазы. Старый ампирный гарнитурчик: диван, о бронзовые накладки которого все гостьи рвали бесценные тогда чулки и колготки, и несколько кресел и стульев... Ну, а остальным в этой комнате были книги. Они были всюду: на полках и на подоконниках, на шкафу, в шкафу, в сундуке и на старинном круглом столе, где они возвышались шаткими столбиками, однако столбики эти смело тянулись к потолку, то есть к недосягаемой высоте потолка солидного петербургского доходного дома. Книг не было только на рояле. Рояль вообще сохранялся в странной для этой комнаты безмятежной незаваленности. Да, забыла сказать! На рояле иногда играл Рид. Импровизировал, когда бывал в настроении... Рид Грачёв , кажется, единственный из нас владел роялем. К роялю поэтому приглашался иногда настройщик. Так вот - книги... О них, о книгах в доме у Тамары Юрьевны, можно говорить долго. О них написана была Глебом Семеновым целая поэма!..

Иногда во время беседы какой-нибудь из книжных столбиков обваливался, рушился с глухим шорохом, как небольшой снежный оползень в горах, иногда засыпал гостя, иногда сползал под ноги хозяйке. Впрочем, Тамара Юрьевна прекрасно ладила с этими столбиками и безошибочно ориентировалась в сложенных таким образом книгах. Она с завидной ловкостью вытягивала откуда-нибудь снизу нужную книгу, при этом на поиски и размышления почти не затрачивалось заметного времени. И, Боже, сколько часов мы провели в этой комнате! Мы приходили поодиночке и влюбленными парами, дружескими компаниями и одинокими пилигримами, вернувшимися из дальних мест, прятались от жен, встречались с разведенными мужьями, приносили сюда свои исповеди, которых хватало иногда на целую ночь до утра, приходили с единомышленниками и знакомились здесь иногда с людьми из другого стана, что тоже было увлекательно, но все-таки главное состояло в другом... Главное было в том, во-первых, что мы в те баснословные года не любили расставаться друг с другом, искали крышу для того, чтобы сидеть вместе, смотреть на друзей, слушать друг друга и обсуждать нами написанное. Мы приходили не с пустыми руками, мы приносили нечто и очень нуждались в том, чтобы прочесть это нечто и обсудить. А прочесть Тамаре Юрьевне было особенно увлекательно, ибо... Вот, пожалуй, в этом и было все дело... На этом "ибо" надо, я думаю, остановиться особо... Конечно, доброта и отзывчивость, которую мы встречали в этом доме, дорогого стоят. Оригинальность человека, особенно такая сильная и полная обаяния, какую Бог с щедростью отвесил Тамаре Юрьевне Хмельницкой, тоже, что и говорить, привлекает. Но при всем при этом у Т. Ю. был еще особый талант, которым похвастаться могут очень немногие: "сопереживание вслух" - так определил его Глеб Семенов , один из ближайших ее друзей. Это был талант не только выслушать человека, не только сказать о прочитанном нечто нетривиальное, но еще и нечто отгадать, провидеть и объяснить, растолковать это нечто самому автору. Тонкость реакции Т. Ю. на услышанное или на прочитанное всегда была поразительна, причем именно мнение, высказанное ею спонтанно - в приватном ли разговоре, в публичном ли обсуждении (скажем, на заседании секции, или на вечере в Доме писателя, или во время публичной лекции) - было особенно тонко, оригинально и особенно всегда филигранно оформлено словесно. Высказанное устно было не сравнимо с ею же написанным текстом, а тем более - с опубликованным, прошедшим цензуру. В написанном и опубликованном эта тонкость суждения каким-то странным образом увядала... Вообще, свою напечатанную, опубликованную продукцию Т. Ю. Хмельницкая очень не любила, ибо редакторы всегда стремились свести ее писания к какому-то более банальному и общепринятому стандарту. Так было и с ее не очень многочисленными книгами, и с ее рецензиями и статьями, которые так и остались рассыпанными по журналам и сборникам. Так было даже с ее научными исследованиями. Чудо ее таланта в напечатанном, опубликованном виде ослабевало. При поправках увядала нетривиальная тонкость ее суждений, неожиданность отгадок, терялся путь, которым она шла в своих исследованиях, который приводил ее к открытиям. Но был все-таки один письменный жанр, в который (слабая надежда!) никто не вмешивался в те глухие времена и в котором Тамара Юрьевна была свободна и необыкновенно сильна, - переписка с друзьями... Письма ей тоже очень удавались, ибо в них она так же, как в устной речи, дышала свободно и бесцензурно. Утешает, что письма, к счастью, сохранились, письма, на которые Тамара была очень щедра. Написанные чрезвычайно оригинальным и трудно читаемым почерком, письма ее были всегда наградой тому, кто все-таки преодолевал эти трудности, разгадывал клинопись идущих наискось по странице строчек, от верхнего левого угла с датой и обращением - до нижнего правого, чуть загнувшегося уголка, где обычно прятался и находил себе убежище какой-нибудь оторвавшийся от материнского тела союз, вроде "и" или "а". Тот, кто находил силы преодолеть сии трудности расшифровки, погружался в увлекательнейший мир ее рассуждений. И я думаю, что когда письма Тамары Юрьевны Хмельницкой будут опубликованы, они не только наградят читателя интересной информацией, осевшей в них, не только от этих листочков повеет живой силой прошедших лет, но они увлекут именно своей талантливостью. Я думаю, что в письмах можно будет открыть не просто критика, не только литературоведа, но и писателя, тонкого эссеиста, зоркого наблюдателя, каким безусловно была Тамара Юрьевна Хмельницкая. Да, Тамара Юрьевна Хмельницкая была гением устной рецензии или рецензии, изложенной в приватном письме. Именно поэтому она была незаменимым собеседником и лектором-импровизатором. Она, между прочим, прирабатывала в библиотеках обзорами текущей иностранной литературы - и как повезло ее слушателям! - хотя такие обзоры были в старые времена пустой формальностью. Найдите описание ее лекции в повести И. Грековой "Маленький Гарусов" ! Очень тонко все подмечено, описано и объяснено. Кстати, там же вы найдете и точно схваченный портрет юного Рида Грачева , который был из всех нас особенно близок Тамаре Юрьевне и любим ею той нерастраченной на небывших детей материнской любовью.

А выступления Хмельницкой на заседаниях секций (прозы, критики, поэзии, перевода), когда, скажем, разбиралось творчество кого-нибудь из молодых авторов или кого-то из коллег, - да за ней просто надо было носить магнитофон! Да у кого они тогда были - магнитофоны?!. Сколько утраченных перлов, сколько потерянных ассоциаций, сколько рассеянных анекдотов!.. Каждое ее выступление всегда бывало шедевром, и как жалко, что все это сохранилось только в нашей памяти. А память - организм очень несовершенный, а со временем убеждаешься, что еще и коварный!.. Одним словом - когда мы, только что прочитавшие нечто, сидели в ее обществе за ее чайным столом, ожидая суда, Тамара Юрьевна всегда разворачивала перед нами картину нашего опуса нам совершенно незнакомую или, наоборот, уж такую сокровенную, о которой мы сами едва догадывались, а превратить в словесность и не пытались. Этот суд был всегда моментом сотворчества. И я, когда вспоминаю те беседы, только тогда и жалею, что перестала писать стихи! Из вечера в вечер (а вечера всегда были расписаны, забиты до отказа!) Тамара Юрьевна вела нас по собственному нашему творчеству как подрастающих котят. Это сравнение тем более уместно, что она и вскармливала физически нас. Знаменитое, незабываемое Тамарино "бутербродное начало"! Мне кажется, что Тамарочкин круглый стол был накрыт всегда - на случай, если кто-то зайдет без предупреждения. На это Тамара Юрьевна тратила все свои деньги. Однажды она призналась мне, что после блокады у нее появилась потребность - вы, может быть, подумали, есть, - нет, кормить. Я назвала это "кормительным рефлексом". Для нас эта привычка Т. Ю. пришлась очень кстати. Мы были нищие, молодые и всегда голодные. Наши "старики" - они были, строго говоря, тоже нищими, но все-таки более устроенными, чем мы. Мы были еще и, как правило, бездомными... Ах, эта знаменитая раскладушка у родителей. Нет, нигде нам не было так легко, так уютно, как у них, у наших "стариков". Нигде мы не чувствовали себя столь защищенными от погоды, от недоедания, от эпохи... Защищенными, да еще и поднятыми на Олимп! Выстроить бы всех ныне знаменитых петербургских, московских (и не только) писателей, которые вскормлены бутербродами Тамары Юрьевны и воспитаны проведенными с ней бесценными вечерами, частенько переходящими за полночь... Длинная, однако, очередь бы получилась! И пусть в ней, в этой длинной очереди, соседствуют и те, кто теперь "в той стране, где тишь и благодать", и те, кто только готовится переселиться туда, те, кто не покидал своего отечества, и те, кого судьба раскидала по странам и континентам... Собраться бы еще разок всем и от всей нашей общей души сказать спасибо - за ту комнату, за тот круглый стол, за то, не знающее отдыха и усталости, незабвенное пастушество над нами! Мы всё помним, Тамара Юрьевна!

Далее см. Из писем Т. Ю. Хмельницкой Л. Кумпан

Ссылки:
1. Хмельницкий Иван
2. Долгинцева Елена Сергеевна
3. Берковский Наум Яковлевич (Вспоминания Л. Кумпан)
4. "БАШНИ РОДНОГО СОДОМА..." (воспоминания Е. Кумпан)
5. Шадрин Алексей Матвеевич (Вспоминания Л. Кумпан)
6. Вечер памяти Глеба Семенова в Москве, в Брюсовском музее, 2001 г
7. Петровский Иван Михайлович (1902-1941)
8. Андреев Вадим Леонидович
9. Максимов Дмитрий Евгеньевич 1918 г.р. (Вспоминания Л. Кумпан)
10. Блоковская конференция в Тарту, 1962 г (Вспоминания Л. Кумпан)
11. Бродский Иосиф в воспоминаниях Е. Кумпан
12. О СТРАННОСТЯХ ЦЕНЗУРЫ, РУКОПИСИ Е. Г. ЭТКИНДА И КНИГАХ ГЛЕБА СЕМЕНОВА
13. Письма О.Г. Савича Е. Купман, 1962 г 1
14. ЛЕНИНГРАДСКИЕ ЛИТЕРАТОРЫ И ЛИТЕРАТУРОВЕДЫ - НАШИ СТАРИКИ (Е. Кумпан)
15. Дикман Минна Исаевна
16. Письма Эльги Львовны Липецкой Л. Кумпан