Косцинский Кирилл Владимирович (воспоминания Е. Купман)

Кажется, самое время повспоминать о Кирилле Косцинском!.. Я, помнится, заметила однажды Яше Гордину и Тате Рахмановой, что мы как-то не шибко удачно выбираем время для появления на свет наших сыновей: в таг момент, когда родился мой Сережа, - посадили Кирилла Косцинского, а в те дни, когда появился на свет Алеша Гордин, а также родился сын у Лены Невзглядовой, - посадили Иосифа Бродского. Я очень хорошо помню тот августовский денек 1960 года, когда, покинув стены родильного дома, я впервые отправилась с Сережей погулять. Не омраченная дурными мыслями, я катила перед собой колясочку по тротуару своей родной Восемнадцатой линии, когда вдруг увидела идущих ко мне навстречу от Большого проспекта старых друзей - Сашу Кушнера и Глеба Горбовского. Саша был, конечно, с цветочками, а Глеб имел самый привычный для него вид человека, которому нужно срочно опохмелиться. После первых приветствий, когда Саша вручил цветочки, а Глеб, шевельнув бровями в сторону коляски, умудренно произнес: "Сын?!." (у него-то самого к этому времени было уже двое - и сын, и дочка!), друзья ошарашили меня вестью об аресте Кирилла. Саша сказал что-то вроде: "Если у тебя есть что-либо сомнительное, лучше вынеси это из дома". А Глеб на мой идиотически-беспомощный вопрос "за что?!" произнес с чудными модуляциями в голосе: "У него записывающий аппарат был поставлен... Ну, а мы там, как ты помнишь... по-го-во-рили!!.". Да, еще бы не помнить!.. Там у Кирилла мы змечательно поразговаривали. Впрочем, я-то молчала. Я была самая маленькая и непросвещенная. Слушала разговоры старших. Слушала с увлечением, завистью (мне бы так!) и восторгом. У Кирилла мы все проходили политическое воспитание: я хорошо помню его страстные антисоветские монологи. Помню и его странное жилище на канале Грибоедова у Мучного переулка. Один вход в его квартиру был из женского общежития Финансово-экономического института: надо было долго идти по коридорам мимо распахнутых студенческих келий, мимо дымящихся кухонь, в которых стирали, гладили, мылись и готовили. Мы сталкивались при этом с пробегающими девушками в бигудях, в халатиках, с полотенцами на головах. Но зато можно было сразу войти к Кириллу, на его половину квартиры, в его просторные комнаты, минуя соседей. Можно было войти нормально - в парадную его дома и в парадную дверь квартиры, но тогда нужно было долго крутить мимо соседских комнат, кухни, ванной, уборной и прочего (они у Кирилла были общими с остальными обитателями). Большая комната, в которой обычно и происходили дебаты, мне запомнилась тогда, до посадки Кирилла, - комнатой с колоннами. В центре помещался большой круглый стол, стулья и кресла, по стенам - книжные полки, рояль в темном углу... За "колонну" я каждый раз и норовила схорониться, чтобы никто на меня лишний раз не взглянул и не обнаружил мою некомпетентность в обсуждаемом вопросе. Я очень удивилась, когда, придя к Кириллу уже после его освобождения, застала другой интерьер. "А "где колонны?!" - спросила я. Кирилл и Валя подняли меня на смех: "Какие колонны? Тебе показалось! Это были книжные стеллажи, а теперь мы их превратили в перегородки, чтобы каждому выделить келыо и мне кабинетик!.." - пояснил Кирилл. Действительно, большая комната по-прежнему была внушительных размеров, и тот же круглый стол в центре, кресла, рояль и книги, количество которых стало еще более безнадежно неисчилимым, но теперь за одной книжной перегородкой все чаще лежала больная Валя , а за другой в узеньком кабинетике располагался стол Кирилла и его картотека неформального языка. Я хорошо запомнила момент посадки Кирилла, но странным образом из моей памяти вымыло обстоятельства его возвращения. Я помню все хлопоты, письма в его защиту, просьбы и ходатайства (в том числе от СП) выпустить его досрочно (и действительно, срок его был несколько сокращен), но сама-то я встретилась с вернувшимся Кириллом, когда на дворе уже был 1964 год. Я пришла с ним повидаться к Тамарой Юрьевной Хмельницкой. Пришла с маленьким Сережей (я жила в тот год недалеко от Т. Ю.). Войдя к Тамаре Юрьевне, я, указывая на Сережу, произнесла что-то вроде двусмысленной фразы: "Вот вам материализовавшееся время вашей отсидки". Но в основном во время нашего первого свидания я. помнится, подробно рассказывала Кириллу " дело Бродского ". Иосиф уже отбывал тогда ссылку в своей северной деревне. К нему уже съездили и Толя Найман , и Яша Гордин с Игорем Ефимовым (Яша и привез мне им сделанную, широко известную теперь фотографию Бродского в ватнике, на фоне голых веток, которая до сих пор красуется на моем книжном стеллаже в Петербурге), и многие другие. Кирилл, как только что вернувшийся каторжанин, умудренный горьким собственным опытом, разумеется, входил во все подробности судьбы своего младшего собрата, высказывал свои соображения, давал советы, как и к кому надо писать письма и обращаться с апелляциями. Начался новый этап дружбы с Кириллом... Длинный этап - с исчезновением Глеба в Москву и возвращением его назад в Питер, с нашей бездомностью и с нежной заботой Кирилла, которой мы были обласканы во всех этих жизненных бытовых передрягах, с болезнью и смертью Вали , с длинными летними и осенними вечерами в Комарово, куда к нам Кирилл заезжал из Зеленогорска, возвращаясь с могилы Вали, с нашими многочасовыми политическими разговорами, с его инфарктами, больницами, с отъездом его сына Леши и с его заботами об оставленной внучке, с его несчастной предпоследней женитьбой... И наконец - с его окончательным отъездом. Кирилл Косцинский перед отъездом подарил мне свою библиотеку по истории Петербурга: "Забирай все, чего у тебя нет!.." Я набила сумку ценными книгами: Столпянский, Анциферов, Курбатов... Кирилл уехал, а я села и прочла одну за другой все подаренные книги. Только одну из них я отложила на несколько лет - об узниках тюрьмы в Петропавловской крепости (Столпянского). Очень уж не хотелось мне читать о доблестных революционерах, которые знамениты не столько тем, что страдали в казематах Петропавловской крепости, сколько тем, что захватили власть в 1917 году и сажали в казематы невинных! Впрочем, те, что страдали в казематах, в большинстве своем власть не захватывали. Это были другие люди. Я даже оставила эту книгу сыну Сереже, не увезла ее в Москву. И вот однажды, много лет спустя стоя дома в Питере у Сережиных полок, я вынула книгу Кирилла... Его самого уже давно не было в живых, а книга у меня открылась в самом конце, на задней обложке. И тут я заметила (впервые!), что в нее вложена тетрадочка чистой писчей бумаги. Причем так искусно вложена, так незаметна, что совершенно сливается с задней обложкой. В тетрадочке оказались выписки Кирилла, сделанные при чтении. И я поняла, что книга была с Кириллом в лагере... Там он и штудировал историю русской тюрьмы. Его явно занимало сравнение царской тюрьмы с той советской, в которой он как раз и пребывал. Все сходилось. Ведь именно там, в лагере Кирилл обратился еще раз к русской политической истории, а также именно тогда стал собирать словарь неформального (блатного) языка .

Кстати, и о неформальном, как его элегантно принято называть, языке. Я этот язык не только не употребляла но и, странным образом, не запоминала. Ну, кроме двух-трех выражений. Как говорила Ниночка Серман: "У Лены ушки жемчугом завешены". И это при том, что я провела юность и молодость в геологических экспедициях! Разумеется, друзья-геологи при дамах не ругались, сдерживались даже в крайних случаях. Не модно это было тогда, не то что сейчас! Но мне приходилось работать на рудниках, среди рабочих, которые не шибко стеснялись, хотя и у них тоже не принято было распускать язык в присутствии юных созданий женского пола. И я как-то до неприличия сохранила в этой области абсолютную невинность. И сохраняю ее теперь, в вольные постперестроечные времена, когда неупотребление матерного языка в интеллигентской среде сделалось делом неприличным, и язык этот не только утвердился в литературе, но и господствует в ней (вот не дожил Коспинский до светлого дня!). Тогда, в непросвещенные времена, Кирилла это мое невежество в области неформального языка очень занимало. Он несколько раз принимался было заполнить сей пробел в моем воспитании, но... убеждался, что не в коня корм!

См. Петров Сергей Владимирович

Ссылки: