 |
Шкловский В.Б. и эсеры
Когда филолог Чудаков спрашивал Шкловского об эсеровской работе, тот отмалчивался: "Только один раз, за полгода до смерти, он нарушил своё обыкновение и в ответ на прямой вопрос, как он попал в эсеры, сказал два слова: - Храбрые люди". Эсером был Александр Гриневский , будущий сосед Шкловского по Дому искусств. Впрочем, будущий писатель Грин был неудачным членом партии, и не то из ревности, не то по вспыльчивости стрелял в другого члена партии, куда более профессионального революционера, чем он. Непонятно, когда Шкловский стал эсером. Сам он об этом молчал до смерти. Вернувшись из Персии, он готовил мятеж. Они все готовили мятеж против большевиков. Хотели сделать его весной, а потом хотели устроить его на Первомай. Один мятеж даже состоялся - в Москве, 6 июля 1918 года . И он чуть было не закончился удачно, но, как известно, удачные мятежи зовут иначе [ 29 ]
Эсеровское восстание набухало повсюду, потому что миллион человек - это не шутка. Да только биты были эсеры и биты по частям. Потом я расскажу о брошюре Георгия Семёнова про боевую работу партии эсеров. Говорить про эту книгу сложно - в ней правда перепутана с ложью, но документов про боевую работу эсеров в 1918 году мало, почти вовсе нет. Итак, Шкловский снова служил. Кстати, ещё он работал в Художественно-исторической комиссии Зимнего дворца .
В общем, не вышло с мятежом. И Шкловский пустился в бега. Удивительно, что именно про эти несколько месяцев его биографии - лето 1918 года - самое большое количество смешных историй. Вот Шкловский живёт по чужому паспорту, проходит проверку, несколько раз предъявляет эти документы, а потом вдруг обнаруживает, что в графе изменения семейного положения оттиснут чёрный штемпель: "такой-то такого-то числа умер в Обуховской больнице". Кажется, что это смешно, особенно когда Шкловский продолжает: "Хороший разговор мог бы получиться между мной и Чека: "Вы такой-то?" - "Я". - "А почему вы уже умерли?". Или вот потом он вспоминает: "В 1918 году в Самаре мне нужно было по некоторым обстоятельствам на время куда-нибудь скрыться. Был один знакомый доктор. Он устроил меня в сумасшедший дом. При этом предупредил: только никого не изображайте, ведите себя, как всегда. Этого достаточно!" Или вот он красится, прячась у своего друга, и выходит лиловым. Сходство с одним предводителем дворянства примечательное - впрочем, множество людей в 1918 году, да и в 1927-м, перекрашивали волосы не только с эстетическими целями. И ещё Шкловского запирают в архиве и говорят: - Если ночью будет обыск, то шурши и говори, что ты бумага. Тоже смешно, но понятно, что произойдёт и с тем, кто прячется, и с тем, кто прячет, если придётся шуршать. Про шуршание бумаги и судьбу этой фразы я ещё расскажу. И вовсе не смешно, потому что убит председатель Петроградской ЧК Урицкий , а после убийства Урицкого пошли расстрелы. И расстреляли, среди прочих, брата Шкловского . Двадцатисемилетнего брата, что любил революцию не по-большевистски, а по-эсеровски, расстреляли по всем установившимся правилам - сперва сняли сапоги и куртку, а потом пальнули в него на полигоне у Охты.
Урицкого убил Леонид Каннегисер [ 30 ]. Не эсер, как иногда писали, а энэс, то есть народный социалист .
Убил он его 30 августа 1918 года, если важны даты. А уже 2 сентября Свердлов объявил "красный террор" (юридически это оформили через три дня). Террор был объявлен как ответ на покушение на Ленина и убийство в тот же день Урицкого. Что самое удивительное, так это переплетение терминологии. Авторство понятия "красный террор" - эсеровское. "Партия решила на белый, но кровавый террор правительства ответить красным террором." - так сказала в 1906 году эсерка Зинаида Коноплянникова . Итак, эсеры были вне закона, и Шкловский лежал в стогу у Волги и смотрел в чёрное небо. Кстати, скрываясь, он пишет статью "О связи приёмов сюжетосложения с общими приёмами стиля". Долго так продолжаться не могло, и он двинулся на запад, туда, где начиналась Украина, вернее, где стоял немец после Брестского мира. Начинается история про то, как, попав в Киев , Шкловский превратился в Шполянского . В те же времена в Киеве, то есть при гетмане Скоропадском , находился настоящий Шполянский. Однако мало кто помнил, что он - настоящий. И всё потому, что к Аминадаву Пейсаховичу Шполянскому уже приклеился его псевдоним Дон Аминадо [ 31 ]. Но самым знаменитым из всех литературных Шполянских стал всё-таки Шкловский. В романе Булгакова , романе, что имеет один из самых знаменитых зачинов в русской литературе: "Велик был год, и страшен год", есть история про то, как шёл на Киев полковник Болботун и могли бы остановить его четыре бронированные черепахи, да не остановили. А случилось это потому, что? "Случилось это потому, что в броневой дивизион гетмана , состоящий из четырёх превосходных машин, попал в качестве командира второй машины не кто иной, как знаменитый прапорщик, лично получивший в мае 1917 года из рук Александра Фёдоровича Керенского георгиевский крест, Михаил Семёнович Шполянский. Михаил Семёнович был чёрный и бритый, с бархатными баками, чрезвычайно похожий на Евгения Онегина. Всему Городу Михаил Семёнович стал известен немедленно по приезде своём из города Санкт-Петербурга. Михаил Семёнович прославился как превосходный чтец в клубе "Прах" своих собственных стихов "Капли Сатурна" и как отличнейший организатор поэтов и председатель городского поэтического ордена "Магнитный Триолет". Кроме того, Михаил Семёнович не имел себе равных как оратор, кроме того, управлял машинами как военными, так и типа гражданского, кроме того, содержал балерину оперного театра Мусю Форд и ещё одну даму, имени которой Михаил Семёнович, как джентльмен, никому не открывал, имел очень много денег и щедро раздавал их взаймы членам "Магнитного Триолета"; пил белое вино, играл в железку, купил картину "Купающаяся венецианка", ночью жил на Крещатике, утром в кафе "Бильбокэ", днём - в своём уютном номере лучшей гостиницы "Континенталь", вечером - в "Прахе", на рассвете писал научный труд "Интуитивное у Гоголя". Гетманский Город погиб часа на три раньше, чем ему следовало бы, именно из-за того, что Михаил Семёнович второго декабря 1918 года вечером в "Прахе" заявил Степанову, Шейеру, Слоных и Черемшину (головка "Магнитного Триолета") следующее: - Все мерзавцы. И гетман, и Петлюра. Но Петлюра, кроме того, ещё и погромщик. Самое главное, впрочем, не в этом. Мне стало скучно, потому что я давно не бросал бомб". Дальше писатель Булгаков рассказывает, что Шполянского после этого ужина останавливает на улице поэт-сифилитик, пишущий богоборческие стихи. Шполянский, занятый тайным делом, долго пытается отвязаться от него, будто советский разведчик Штирлиц, пытающийся отвязаться от пьяной женщины- математика в швейцарском ресторане. Шполянский при этом одет в шубу с бобровым воротником, а на голове у него цилиндр. Сифилитик кричит ему: "- Шполянский, ты самый сильный из всех в этом городе, который гниёт так же, как и я. Ты так хорош, что тебе можно простить даже твоё жуткое сходство с Онегиным! Слушай, Шполянский! Это неприлично походить на Онегина. Ты как-то слишком здоров. В тебе нет благородной червоточины, которая могла бы сделать тебя действительно выдающимся человеком наших дней! Вот я гнию, и горжусь этим! Ты слишком здоров, но ты силён, как винт, поэтому винтись туда!.. Винтись ввысь!.. Вот так!" Этот сифилитик присутствует на афише вместе со Шполянским:
ФАНТОМИСТЫ - ФУТУРИСТЫ
Стихи:
М. Шполянского.
Б. Фридмана.
В. Шаркевича.
И. Русакова. Москва, 1918
Мы верим в реальность своих вымышленных героев.
Лев Лунц
"Серапионовы братья" - одно из самых известных литературных объединений 1920-х годов. Что ни имя - то яркая судьба, даже у тех, кто потом сложил талант стопкой в стол и стал заниматься совсем другими делами. Однако жизнь Серапионовых братьев именно как общества была недолгой. Прозвища у них сохранились на всю жизнь, клейма бывших "Серапионов" горели у всех на лбу до самой смерти, а вот собрания сошли на нет довольно быстро. Виктор Шкловский стоит как бы особняком в привычном списке Серапионовых братьев- Илья Груздев , Михаил Зощенко , Всеволод Иванов , Вениамин Каверин , Лев Лунц , Николай Никитин , Елизавета Полонская , Михаил Слонимский , Николай Тихонов , Константин Федин .
Шкловский и "Серапионовы братья"
Зовут сифилитика Русаков - в булгаковском романе он персонаж эпизодический, появляющийся время от времени. Но появляется он неумолимо, как вестник. Он похож на метроном, отмеряющий время Белой гвардии. Потом сифилитик Русаков отшатнётся от богоборчества и станет форменным кликушей, скажет, что удалился от женщин и ядов, что удалился от злых людей. И тут же сообщит положительному человеку Турбину, что злой гений его жизни, предтеча Антихриста, уехал в город дьявола. А потом пояснит, что имеет в виду Михаила Семёновича Шполянского, человека с глазами змеи и с чёрными баками. А принял сатана имя Троцкого, а настоящее имя сатаны по-еврейски Аваддон, а по-гречески Аполлион, что значит губитель. И уехал Шполянский в царство Антихриста, уехал в Москву, чтобы подать сигнал и полчища аггелов вести на этот Город в наказание за грехи его обитателей. Как некогда Содом и Гоморра. - вот что будет бормотать сифилитик военному врачу Турбину в ухо. "Белая гвардия" была написана в 1923-1924 годах, и читатель мог одновременно держать на столе эту книгу и "Сентиментальное путешествие", написанное Шполянским - то есть, конечно, Шкловским. Главная история про Шполянского - Шкловского в Киеве - не история с женщинами и поэтами. Главная история связана с сахаром.
Она рассказана в "Сентиментальном путешествии" коротко [ 32 ]. У Булгакова эта история выглядит куда длиннее. Более того, у Булгакова она куда драматургичнее: "Через два дня после этого разговора Михаил Семёнович преобразился. Вместо цилиндра на нём оказалась фуражка блином, с офицерской кокардой, вместо штатского платья - короткий полушубок до колен и на нём смятые защитные погоны. Руки в перчатках с раструбами, как у Марселя в "Гугенотах", ноги в гетрах. Весь Михаил Семёнович с ног до головы был вымазан в машинном масле (даже лицо) и почему-то в саже. Один раз, и именно девятого декабря, две машины ходили в бой под Городом и, нужно сказать, успех имели чрезвычайный. Они проползли вёрст двадцать по шоссе, и после первых же их трёхдюймовых ударов и пулемётного воя петлюровские цепи бежали от них.
Прапорщик Страшкевич, румяный энтузиаст и командир четвёртой машины, клялся Михаилу Семёновичу, что все четыре машины, ежели бы их выпустить разом, одни могли бы отстоять Город. Разговор этот происходил девятого вечером, а одиннадцатого в группе Щура, Копылова и других (наводчики, два шофёра и механик) Шполянский, дежурный по дивизиону, говорил в сумерки так: - Вы знаете, друзья, в сущности говоря, большой вопрос, правильно ли мы делаем, отстаивая этого гетмана. Мы представляем собой в его руках не что иное, как дорогую и опасную игрушку, при помощи которой он насаждает самую чёрную реакцию. Кто знает, быть может, столкновение Петлюры с гетманом исторически показано, и из этого столкновения должна родиться третья историческая сила и, возможно, единственно правильная. Слушатели обожали Михаила Семёновича за то же, за что его обожали в клубе "Прах", - за исключительное красноречие. - Какая же это сила? - спросил Копылов, пыхтя козьей ножкой. Умный коренастый блондин Щур хитро прищурился и подмигнул собеседникам куда-то на северо- восток. Группа ещё немножечко побеседовала и разошлась. Двенадцатого декабря вечером произошла в той же тесной компании вторая беседа с Михаилом Семёновичем за автомобильными сараями. Предмет этой беседы остался неизвестным, но зато хорошо известно, что накануне четырнадцатого декабря, когда в сараях дивизиона дежурили Щур, Копылов и курносый Петрухин, Михаил Семёнович явился в сараи, имея при себе большой пакет в обёрточной бумаге. Часовой Щур пропустил его в сарай, где тускло и красно горела мерзкая лампочка, а Копылов довольно фамильярно подмигнул на мешок и спросил: - Сахар? - Угу, - ответил Михаил Семёнович. В сарае заходил фонарь возле машин, мелькая, как глаз, и озабоченный Михаил Семёнович возился вместе с механиком, приготовляя их к завтрашнему выступлению. Причина: бумага у командира дивизиона капитана Плешко - "четырнадцатого декабря, в восемь часов утра, выступить на Печерск с четырьмя машинами". Совместные усилия Михаила Семёновича и механика к тому, чтобы приготовить машины к бою, дали какие-то странные результаты. Совершенно здоровые ещё накануне три машины (четвёртая была в бою под командой Страшкевича) в утро четырнадцатого декабря не могли двинуться с места, словно их разбил паралич. Что с ними случилось, никто понять не мог. Какая-то дрянь осела в жиклёрах, и сколько их ни продували шинными насосами, ничего не помогало. Утром возле трёх машин в мутном рассвете была горестная суета с фонарями. Капитан Плешко был бледен, оглядывался, как волк, и требовал механика. Тут-то и начались катастрофы. Механик исчез. Выяснилось, что адрес его в дивизионе вопреки всем правилам совершенно неизвестен. Прошёл слух, что механик внезапно заболел сыпным тифом. Это было в восемь часов, а в восемь часов тридцать минут капитана Плешко постиг второй удар. Прапорщик Шполянский, уехавший в четыре часа ночи после возни с машинами на Печерск на мотоциклетке, управляемой Щуром, не вернулся. Возвратился один Щур и рассказал горестную историю. Мотоциклетка заехала в Верхнюю Теличку, и тщетно Щур отговаривал прапорщика Шполянского от безрассудных поступков. Означенный Шполянский, известный всему дивизиону своей исключительной храбростью, оставив Щура и взяв карабин и ручную гранату, отправился один во тьму на разведку к железнодорожному полотну. Щур слышал выстрелы. Щур совершенно уверен, что передовой разъезд противника, заскочивший в Теличку, встретил Шполянского и, конечно, убил его в неравном бою. Щур ждал прапорщика два часа, хотя тот приказал ждать его всего лишь один час, а после этого вернуться в дивизион, дабы не подвергать опасности себя и казённую мотоциклетку * 8175. Капитан Плешко стал ещё бледнее после рассказа Щура. Птички в телефоне из штаба гетмана и генерала Картузова вперебой пели и требовали выхода машин. В девять часов вернулся на четвёртой машине с позиций румяный энтузиаст Страшкевич, и часть его румянца передалась на щёки командиру дивизиона. Энтузиаст повёл машину на Печерск, и она, как уже было сказано, заперла Суворовскую улицу. В десять часов утра бледность Плешко стала неизменной. Бесследно исчезли два наводчика, два шофёра и один пулемётчик. Все попытки двинуть машины остались без результата. Не вернулся с позиции Щур, ушедший по приказанию капитана Плешко на мотоциклетке. Не вернулась, само собою понятно, и мотоциклетка, потому что не может же она сама вернуться! Птички в телефонах начали угрожать. Чем больше рассветал день, тем больше чудес происходило в дивизионе. Исчезли артиллеристы Дуван и Мальцев и ещё парочка пулемётчиков. Машины приобрели какой-то загадочный и заброшенный вид, возле них валялись гайки, ключи и какие-то вёдра. А в полдень, в полдень исчез сам командир дивизиона капитан Плешко". Про жиклёры написано в "Сентиментальном путешествии" следующее: "Партия была в обмороке и сильно недовольна своей связью с Союзом возрождения. Эта связь доживала свои последние дни. А меня в 4-м автопанцирном солдаты считали большевиком, хотя я прямо и точно говорил, кто я. От нас брали броневики и посылали на фронт, сперва далеко, в Коростень, а потом прямо под город и даже в город, на Подол. Я засахаривал гетмановские машины. Делается это так: сахар-песок или кусками бросается в бензиновый бак, где, растворяясь, попадает вместе с бензином в жиклёр (тоненькое калиброванное отверстие, через которое горючее вещество идёт в смесительную камеру). Сахар, вследствие холода при испарении, застывает и закупоривает отверстие. Можно продуть жиклёр шинным насосом. Но его опять забьёт. Но машины всё же выходили, и скоро их поставили вне нашего круга работы в Лукьяновские казармы" 4 8ф. "Партия" - это, конечно, эсеры.
Ссылки: