Жид Андре (1869-1951)

См. в Википедии Андре Поль Гийом Жид

Источник - Википедия

Андре Поль Гийом Жид (фр. André Paul Guillaume Gide; 22 ноября 1869, Париж — 19 февраля 1951, там же) — один из самых авторитетных французских писателей периода модернизма. Для его произведений характерны острый индивидуализм, порой переходящий в нарциссизм, и скептическое отношение к традиционному западному обществу и морали, которые препятствуют самореализации свободной личности. Стоял у истоков журнала «Nouvelle Revue Française», игравшего виднейшую роль в литературной жизни Франции первой половины XX века. Лауреат Нобелевской премии по литературе (1947).

Происходил из состоятельных гугенотов с крестьянскими корнями. Его отец Поль Жид был профессором права Парижского университета, дядя Шарль Жид преподавал экономику, а мать, Жюльет Рондо, принадлежала к очень богатой католической семье.
В детстве много болел, получил домашнее образование. Первые литературные опыты, появившиеся в печати, связаны с посещением «литературных вторников» в доме символиста Малларме. В 1895 г. женился на своей руанской кузине Мадлен, в следующем году был выбран мэром коммуны Ла-Рок, где у молодожёнов было имение. Он стал самым молодым мэром во Франции.
C 1889 года вёл обстоятельный дневник, который насчитывает более миллиона слов и отражает эволюцию взглядов писателя на протяжении последующих 60 лет его жизни; последний том дневника был опубликован за год до смерти писателя. Привлёк внимание критики сочинением в ритмической прозе «Яства земные» (фр. Nourritures terrestres, 1897), в котором рассматривалась романтическая идея «кочевничества». По художественному языку ранний Жид близок символистам. Первые его пятнадцать книжек были напечатаны малыми тиражами и за свой счёт.
Как проповедник бейлевского гедонизма и радикального индивидуализма Жид долгое время находился в стороне от магистральной линии развития французской литературы. Он был одним из очень немногих адептов кальвинизма во Франции и вместе с тем одним из первых крупных французских писателей, привлекавших внимание к теме гомосексуальности (см. ниже).
В 1913 г. Марсель Пруст прислал в «Нувель ревю франсез» рукопись первого романа цикла «В поисках утраченного времени», однако Жид фактически заблокировал его публикацию, увидев в этом произведении не более чем «забаву светского дилетанта». В конце 1910-х гг. он находился в состоянии «холодной войны» с другим кумиром молодёжи, Жаном Кокто, из-за юного Марка Аллегре, который принимал ухаживания обоих литераторов.
В конце 1920-х, после неоднократных поездок в Африку, писатель выступил с осуждением колониализма. Во время оккупации Франции нацистами Жид переехал в Тунис (1942). В 1937 году он вспоминал: «Пока я путешествовал по французской Экваториальной Африке, сопровождаемый местными чиновниками, все вокруг казалось мне почти изумительным. Я начинал видеть окружающее более ясно, лишь когда покидал машину губернатора».

В середине 1930-х годов, в обстановке захватывающего Европу фашизма, А. Жид увлёкся социалистической идеей, неоднократно выступал в поддержку СССР и посетил Союз. В СССР было издано собрание его сочинений и др. книги. Во время последнего приезда, в 1936 году писатель стоял в почётном карауле у гроба Максима Горького. Участник антифашистского конгресса писателей в Париже (1935), где произошла его встреча с Борисом Пастернаком, открывшим ему глаза на истинное положение дел в СССР.
Жид разочаровался в советском строе. В конце 1936 вышла его яркая книга «Возвращение из СССР» (фр. Retour de l’URSS), где критикуется отсутствие свободы мысли в СССР, жёсткий контроль за литературой и общественной жизнью, некоторые пугающие черты нового советского человека; наряду с этим в ней немало тёплых слов по адресу простых советских людей, восхищения самоотверженностью строек и проч. Содержание книги Жид тщательно скрывал вплоть до выхода в свет, и она вызвала эффект разорвавшейся бомбы (ближайшим прецедентом было разочарование левого румынского писателя Панаита Истрати, выступившего с критикой советской бюрократии в 1929). Имя писателя (после официального разбора книги в «Правде») попало в СССР под запрет, его книги в СССР не издавались полвека, осудила книгу и часть левой интеллигенции на Западе, безоговорочно поддерживавшая Сталина (в том числе Роллан, Фейхтвангер и Брехт).

В 1893 и 1894 годах Андре Жид с целью лечения туберкулёза совершил путешествие в Северную Африку, где окончательно признался самому себе, что в сексуальном плане его привлекает не противоположный пол, а свой собственный. В Париже он познакомился с Оскаром Уайльдом и в 1895 году вновь встретился с ним в Алжире.
Впечатления от путешествий по Африке отражены в повести «Имморалист», увидевшей свет в 1902 году. Близкие отношения Жида с юным Марком Аллегре (впоследствии известным режиссёром) нашли отражение в романе «Фальшивомонетчики» (1925), который писатель воспринимал как свой magnum opus.
В 1911 г. Жид написал трактат «Коридон», где доказывал, что гомосексуальность — не психическое отклонение, а естественная форма человеческой сексуальности, свойственная наиболее культурно и эстетически развитым обществам, а также нашедшая отражение в величайших произведениях искусства (от Гомера и Вергилия до Шекспира и Микеланджело). Публикация трактата во Франции в 1924 году спровоцировала общественный скандал.

Жида называют «самым моральным из имморалистов» и даже причисляют к традиции французских моралистов, восходящей к XVII столетию. После мировой войны Жид отрёкся от нарциссизма, но продолжал ставить под сомнение все ходячие истины и унаследованные от предыдущего столетия воззрения. К религии отношение Жида было сложным: «Католичество недопустимо, протестантство невыносимо, и тем не менее я ощущаю себя истовым христианином». Ещё один известный афоризм по этому поводу: «Нет разницы между Богом и собственным счастьем».

Творчество Жида оказало огромное влияние на французских писателей послевоенного времени, а также на экзистенциалистов, прежде всего Альбера Камю и Жана-Поля Сартра. Как пишет Фредерик Бегбедер, произведения Жида — это гимн свободе:
Свободе и по форме, и по сути. После смерти автора Сартр (в «Тан модерн») и Камю (в «Комба») пришли наконец к согласию (один Бог знает, как это было трудно!) и дружно признали, что Жид был самым свободным писателем XX века.
В 1947 года Шведская академия присудила Жиду Нобелевскую премию по литературе «за глубокие и художественно значимые произведения, в которых человеческие проблемы представлены с бесстрашной любовью к истине и глубокой психологической проницательностью».


Избранные произведения
Имморалист, 1902.
Изабелла (Isabelle), 1911.
Подземелья Ватикана (Les Caves du Vatican), 1914.
Пасторальная симфония (La Symphonie pastorale), 1919.
Фальшивомонетчики, 1925.
Робер (Robert), 1930.

Из Носика

"КАК БЫ СЕЙ ЕВРЕЙ НЕ ОКАЗАЛСЯ ЖИДОМ..." Эта не слишком элегантная, с густым советским душком тогдашняя стихотворная шутка, связанная с приездом Лиона Фейхтвангера в Москву, отражала еще не утихшую растерянность советской публики после бесславного завершения трижды прославленного визита в Союз знаменитого французского интеллектуала с такой непереносимо неуместной фамилией - Жид. Но ведь от визита этого ждали так много, столько было истрачено сил и денег, все ему простили, этому Жиду, - и фамилию, и нестандартные половые привычки, и вот на тебе...

Пригласить Жида было решено после парижского конгресса, когда уже вполне отработаны были московским Агитпропом (и пущены вдело) авторитеты Барбюса, Роллана, Мальро И всего "форума интеллигенции". Оставалось положить на весы еще и авторитет Жида, в ту пору достаточно веский...

В дни парижского конгресса вожелевский журнал "Вю" печатал зарисовки Натана Альтмана из зала заседаний, а после конгресса усадьба Ла Фезандри еще сгодилась Москве для завлечения в свиту Сталина самого влиятельного из тогдашних французских писателей - Андре Жида. Может, эта игра обольщения Жида и была последней из крупных "московских" акций Ла Фезандри... Сблизившийся с коммунистами, председательствовавший на конгрессе Андре Жид был приглашен в Москву, но что-то не спешил туда ехать. Тогда задача была поставлена безотказному хозяину Фезандри - уговорить Жида, ускорить его поездку. Вилли Мюнценберг и Кац поручили Мари-Клод Вожель воздействовать на влюбленного в нее Пьера Берто : его отец дружил с Жидом. Андре Жид стал появляться в Ла Фезандри (там его и видел граф Кароли). В распоряжении Мюнценберга были не только пресса, но и кино. Киностудия "Межрабпом-Русь" была всегда к услугам Коминтерна. Мюнценберг изложил Жиду соблазнительный проект постановки фильма по его роману. О новых переводах на русский и гигантских тиражах романов Жида в России пропели соблазняемому классику другие сирены... Но конечно, Эренбург и Мальро тоже не сидели сложа руки. Близкая подруга, соседка по дому и секретарша Андре Жида, "маленькая дама" Мария ван Риссельберг , которая ежедневно записывала все, что касалось ее кумира, занесла в свой дневник 14 октября 1935 года такую запись: "Жид рассказывает, что видел Мальро, который беседовал длительно с Эренбургом по поводу внезапного решения Жида не ехать в Россию. Эренбург отнесся очень серьезно к этому. Он считает, что не надо ссылаться на здоровье, что со всех точек зрения надо поехать - иначе отказ Жида нанесет ущерб и как раз в то время, когда надо укреплять франко- советский союз интеллектуалов: это очень пагубно скажется. Насколько Эренбург говорит в своих интересах, насколько поездка Жида зачтется ему лично? - это трудно выяснить. Жид в большом затруднении. С одной стороны, идея о том, что в СССР его примут за представителя Франции, хотя он будет играть пассивную роль, - эта идея укоренила в нем желание отказаться от поездки: "Нет, нет, я не создан для этой роли..."".

А между тем Москва торопила. И торопил буревестник революции Горький - ему хотелось поговорить хоть с кем-нибудь, кроме окружавших его привычных агентов ГПУ. Наконец Жид решился на поездку, и Эренбург сообщал М. Кольцову в мае 1936 года: "Видел Жида... Бодр. Сказал, что едет твердо 15 июня. Свита странная". Ну да, Жид собрался ехать не один, в компании левых друзей, и состав его свиты, хотя и вполне просоветской, смутил Эренбурга. "Маленькая дама" записывает в дневник 5 июня: "Да, решено, он поедет в Россию, но без особой охоты, мне кажется. Он принял у себя Мальро и Эренбурга. Он представляет себе по их рассказам, что его заставят сказать и что он не скажет. Чувствуется в нем большое сомнение. Что он хотел: он хотел сказать о гомосексуализме. Скажет ли он об этом? Стоит ли это? Услышат ли его?" Эту часть их предотъездного разговора позднее вспоминал и Эренбург: "Незадолго до своей поездки в Советский Союз он пригласил меня к себе: "Меня, наверное, примет Сталин. Я решил поставить перед ним вопрос об отношении к моим единомышленникам..." Хотя я знал особенности Жида, я не сразу понял, о чем он собирается говорить Сталину. Он объяснил: "Я хочу поставить вопрос о правовом положении педерастов..." Я едва удержался от улыбки: стал его вежливо отговаривать, но он стоял на своем". "Маленькая дама" запомнила и разговор о "странной свите" Жида: "Он может взять с собой кого угодно в качестве сопровождения. Но это деликатно. Шифрин предложил себя, и Жид с радостью согласился. Он хорошо говорит по-русски, и в то же время он левый, хотя и не член ФКП. Его не подозревают в сочувствии к кому-либо. Он возвращается в свою страну, чтоб посмотреть. Он думает о Даби, о Гийу, о Джефе Ласте". Пишущие французы Луи Гийу, Пьер Эрбар, Эжен Даби и пишущий голландец Джеф Ласт были все люди левые, почти или совсем коммунисты. 37-летний Эжен Даби прославился романом "Отель Дю Норд", по которому и был поставлен знаменитый фильм. Жак Шифрин был выходцем из России, знал русский и работал в издательстве "Галлимар".

Молодого Пьера Эрбара Андре Жид вытащил когда-то из прокуренного опиумом гомосексуального питомника "принца педерастов" Жана Кокто, отучил от наркотиков, приставил к делу. Нежный и послушный Пьер стал коммунистом, сотрудничал в журнале у Арагона, работал в Москве, женился на той дочке "маленькой дамы", которой великий Андре Жид согласился в порядке отклонения от своих строго гомосексуальных принципов зачать ребенка. В общем, все они были люди свои, а Пьер был теперь свой человек в Москве и у коммунистов. В общем, можно сказать, что благодаря своей "странной свите" Жид был не так уж плохо экипирован для поездки. Но нужно было спешить. Горький настаивал на спешном приезде четы Арагонов и Андре Жида: что-то он хотел им такое сказать, может, даже что-нибудь правдивое после стольких годов лжи, кровожадных призывов к террору и холуйской лести режиму. В последние недели, предшествующие приезду Андре Жида, великий советский режиссер-постановщик, только что сменивший название ГПУ на НКВД, решил изменить сценарий счастливого воссоединения классиков. Вместо волнующей встречи режиссер решил поставить не менее трогательные похороны. Врачи из ГПУ, наблюдавшие Горького, сообщили Хозяину, что мудрый старик мог бы уже и отправиться к праотцам. Горький уже сказал и сделал все, что было нужно Хозяину, и дальнейшее его содержание в морозовском дворце в Горках становилось и нерентабельным, и небезопасным. Старик как-то безрадостно встретил и арест Каменева , и убийство агентами ГПУ единственного его сына , на брачном ложе которого развязно валялся теперь шеф НКВД товарищ Ягода . В общем, были опасения, как бы старик не начал дурить, откровенничать и жаловаться. Поэтому приехавших к Горькому Арагонов даже в дом к классику не пустили и отправили погулять в Ленинград до назначенной им новой даты - 18 июня.

Что до Жида, то его перемена сценария застала за укладкой чемоданов в Париже. Писатель Жан Малакэ рассказывал, что он в окружении других друзей Жида участвовал в этих сборах, когда в комнате вдруг раздался телефонный звонок. Малакэ снял трубку.

" - Кто там еще? - спросил его Жид в наступившей тишине.

- Око Москвы, - сказал Малакэ. Послышались смешки. Все поняли, что звонит Эренбург . Жид, закончив переговоры, повесил трубку. Вид у него был растерянный.

- Что сказал Эренбург?

- Он сказал, что спешить не следует. Лучше перенести приезд на 18-е...

- Что-нибудь случилось с Горьким? - спросил Малакэ.

- Да... - растерянно сказал Жид. - Ему неожиданно стало лучше. Раздался дружный взрыв хохота". На самом деле все было не так смешно. Великий режиссер не собирался ставить комедию... Арагоны, как им было сказано, явились 18 июня. У ворот горьковской дачи М. Кольцов и доктор Левин сообщили им, что основоположник соцреализма, увы, только что скончался...

Андре Жид, тоже не заставший Горького в живых, выступал на похоронах с трибуны мавзолея, стоя рядом с Молотовым и Сталиным. Выступал не хуже и не лучше, чем от него ждали: сказал, что писатели всегда были против власти, но вот появилась удивительная страна, где они с властью заодно. Потом А. Жид нес гроб Горького вместе с товарищем Сталиным, товарищем Молотовым и другими товарищами. Потом он поездил по стране, повидался с Пастернаком и Эйзенштейном , побывал в пионерлагере. Принимали его по- царски. Свозили в Крым, на Кавказ. Он мирно что-то записывал в книжечку. Похоронил в Севастополе молодого Эжена Даби , который скоропостижно и безвременно скончался от скарлатины. Сталин Жида не принял. Может, наблюдатели доложили о настроении французской группы, а может, Сталин стеснялся неприличных разговоров о педерастии . Жид отдыхал в Грузии, а завершив визит, вернулся во Францию. Первое время он ничего не писал, потом напечатал в газете коммунистов какое-то не слишком внятное предисловие к своим путевым заметкам. И вот просочились слухи, что Жид написал книгу о поездке в СССР и что в ней, похоже, нет того, что там должно было быть, - нет восторгов.

В узком мирке спецслужб, Коминтерна и всей более или менее завербованной левой интеллигенции это было как взрыв бомбы. Жиду в отличие от Уэллса, Драйзера, Роллана в СССР кое-что не понравилось (как, кстати, не понравилось до него Сержу, Истрати и другим еще менее знаменитым). Ничего страшного, казалось бы, не случилось, но в мире победоносной левой дезинформации и особенно среди организаторов нашумевшего визита это была сенсация, это была катастрофа и это был страшноватый прокол. Проколом это было для победоносного Фезандри и для непривычного к проколам писателя Эренбурга . Казалось бы, что такого, ну побурчал что-то не то оригинал-писатель...

"Нуда, диктатура, - обобщил писатель свои впечатления о стране, где с каждой стены глядит на вас портрет диктатора, - да, явная диктатура: но диктатура одного человека, а не объединившихся пролетариев, не Советов... там вовсе нет, чего хотелось бы. Сделав еще шаг, мы скажем: там как раз то, чего бы не хотелось". Андре Жид видит страну, похожую на прочие, и смотрит на нее с печалью: "Скоро от этого героического народа, который заслужил нашу любовь, останутся только палачи, выжиги да их жертвы". И еще одно, очень важное: "Я обвиняю наших коммунистов в том, что они, сознательно или бессознательно, лгали рабочим". Боже, какой переполох вызвали среди "свободных" и "прогрессивных" интеллигентов эти здравые и деликатно-умеренные наблюдения. Левые друзья стали хором отговаривать Андре Жида от печатания этой книги. Ну да, может, это все и правда. Даже наверняка правда. Но разве можно открывать эту правду рабочим массам? Разве можно наносить удар такой стране, как "страна будущего"? Разве можно играть на руку фашистам, во вред "антифашистам"? Во вред "движению" и "испанским товарищам"? Да и ему самому, Жиду, это нанесет вред... Обеспокоенный Эренбург позвонил Жиду в конце октября 1936 года, попросил его принять. Вот запись в дневнике "маленькой дамы": "25 октября 1936. В тот момент, когда мы садились за стол, раздался телефонный звонок Эренбурга, который спросил, когда он может приехать к Жиду. Он уезжает в Испанию и спешит. Он настаивает на срочной встрече, ему нельзя отказать. Ясно, что он хочет что-то сообщить в СССР о Жиде, но Жид не хочет ничего говорить, отвечает туманно, он пытается перевести разговор на процессы в Москве, говорит, что он очень взволнован, и говорит, для успокоения Эренбурга, что он не пишет об этом в своей книге, что правда.

26 октября. Эренбург сегодня утром пришел повидаться с Жидом. Он был очень хитер. Впечатление, что он точно знает содержание книги Жида, и тот удивлен этим (гораздо больше меня). Но как могло быть иначе с неистребимой болтливостью Жида?! Да, Эренбург знает примерно все и одобряет! Он добавляет к этому, что, если б захотел, сам написал бы еще больше!.." (Конечно, написал бы - если бы разрешили, если бы приказали, если б было выгодно, если б не было бы опасно, если бы... - Б.Н.) "Мысль запретить публикацию для него неприемлема, - продолжает свой бесхитростный пересказ "маленькая дама", - но он считает, что сейчас публикация несвоевременна. Он настаивает, чтобы Жид отсрочил выход книги, напечатал ее после Испанской войны. В такой момент, когда Россия предпринимает невероятные усилия, чтобы помочь Испании (что там было с бедной Испанией и грозным НКВД, теперь уже известно> - нельзя на нее нападать. Он настаивает, чтобы Жид поехал в Испанию (вот тут-то они с Кольцовым его и замочат. - Б.Н.), и Жид понимает, что ему следует доказать: он не отказывается от коммунизма и в тот момент, когда выходит его книга. Он поедет с Пьером Эрбаром , которого уговорит, ведь тот собирается в Париж раньше, чем предполагалось... После обеда приносят верстку "Возвращения из СССР", мы правим ее и заканчиваем примерно треть. Работа приятная...

27 октября. Сегодня утром Жид получил телеграмму от Джефа Ласта (спутник Жида в поездке. - Б.Н.), которая нас очень взволновала. Ласт просит отложить выход книги и подождать встречи с ним, когда Жид вернется из Мадрида. Значит, Ласт узнал о возможной поездке Жида в Испанию из публикации Эренбурга (врет, лично от Эренбурга, приезжавшего к нему "додавить". - Б.Н.), который бесспорно использует свой последний шанс. Знает ли Ласт, чего Жид ждет от своей поездки в Испанию? (Чего же он ждет? Может, троцкистка Мадлен Паз уже рассказала ему, что НКВД вылавливает в рядах "республиканцев" всех леваков-несталинистов? - Б.Н.)... Жид получает письмо Ласта, отправленное до телеграммы и до встречи с Эренбургом. Письмо, полное восторга: в нем Ласт спрашивает, уместно ли сейчас печатать книгу..." Тов. Эренбург, понятное дело, объяснил коммунисту тов. Ласту, что неуместно. Тов. Жид в конце концов решил, что гусь свинье не товарищ. Что для писателя правдивое слово важнее дружбы с неправдивым Эренбургом. Жид оказался белой вороной в черно-красной стае трусоватых, тщеславных и небескорыстных французских интелло вроде Барбю-са, Роллана, Арагона.

Андре Жид решил, что для писателя главное - сказать, что он думает... Коммунисты отвергли просьбу Жида оповестить о выходе его книги фразой: "Слишком часто правда об СССР говорится с ненавистью, а ложь - с любовью".

У коммунистов были другие заботы. Они готовили кампанию против книги Жида, должны были нейтрализовать ее воздействие. Жид не испугался и выпустил свою книгу. Как позднее де Голль , он спас честь Франции. Книга имела успех, разошлось около семи (!) тысяч экземпляров. Машина коминтерновской дезинформации, отлаженная завсегдатаем Ла Фезандри Вилли Мюнценбергом, свела влияние книги почти к нулю. Вилли и Отто могут радоваться в аду: запущенная ими машина пыхтит и сегодня. Мне довелось заметить ее работу даже в конце 90-х годов. Во Франции вышел труд молодых здешних историков, работавших в московских архивах, - "Черная книга коммунизма" . Книга вышла во всем мире, и нигде ей не пришлось так тяжко, как во Франции. Гуляя как-то в Марокко по тропке горного перевала с молодым учителем-коммунистом из Южной Франции, я спросил его, читал ли он "Черную книгу" (или хотя бы листал этот страшный отчет о 80 миллионах невинных, загубленных коммунистическим террором). Он сказал, что им объяснили у них в комячейке, что молодой Куртуа написал эту книгу "по блату", так что ее лучше не читать. Это было очень по-советски. Потом я наблюдал, как в популярной "интеллигентной" телепрограмме Бернара Пиво оплевывали и книгу, и главного автора... Когда я спросил позднее в муниципальной библиотеке в Ницце, есть ли у них такая книга, библиотекарша пошарила в Интернете и сообщила, что у них есть на всю Ниццу один экземпляр, но он спрятан где- то в подвале, на окраине, за русским кладбищем Кокад. А у них в библиотеке, гордо объяснила она, они держат только книги сталинского направления мысли. Примерно те же традиции я обнаружил в двадцати парижских муниципальных библиотеках. Московские дневники Роллана (напечатанные в России стотысячным тиражом - в журнале) здесь вышли (по истечении 50 лет) крошечным библиофильским тиражом и были спрятаны подальше от глаз, в библиотечном подвале, на севере, у Порт Клиньянкур...

И все же книга Андре Жида вышла в свет. Остается гадать, отчего он не испугался никаких предостережений, этот редкостный французский интелло? В пору процесса Кравченко ни один здешний интеллигент (даже из тех, что присудили высшую премию книге Кравченко) не посмел открыть рот. В Москве в 1936-м про Жида элегантно объяснили, что просто он педераст , чего от него ждать? Но ведь и остроносый посетитель Фезандри Жан Кокто был педераст, он был Прекрасный Принц педерастов, и все же он учинил трусливую подлянку, как только оккупанты вошли в Париж (он за это вознагражден - его могила украшена бюстом, который для него отлудил любимый скульптор Гитлера). Так что педерастия еще не гарантия смелости и порядочности. А Жид по приходе оккупантов написал письмо перепуганному Бунину , предлагая ему защиту и помощь. Нет, нет, просто у него было мужество, и прав был искусник Эренбург, так описывавший Андре Жида в пору его приезда в Москву: "Андре Жид похож на монгольского врача, у которого узловатые крепкие руки, он мог бы быть хирургом. Встречаясь с ним, встречаешься с книгами, у которых теплые ладони, с соборами, которые ходят... Я видел его за работой: тщательно, каллиграфическими буквами он пишет о своем сложном пути... Он поднимал к небу ту руку, которая могла быть рукой хирурга, которая была рукой поэта и которая сжималась в кулак рабочего". Когда вышла книга Андре Жида, где содержалось его скромное наблюдение о том, что в СССР утвердилась диктатура Сталина, красивый эренбурговский пассаж о руке хирурга успели в последнюю минуту из эренбурговской книги вырезать, а сам Эренбург (вослед вновь закупленному Москвой Фейхтвангеру , глуповатому трусу Роллану и персидскому любимцу вождя Лахути ) сообщил, что Жид - это на самом деле "старик со злобой ренегата, с нечистой совестью". Ну а что же сам исполнительный агент Эренбург, столь популярный одно время в России и столь нежно любимый доселе еврейскими пенсионерами на просторах США и в теснинах Израиля? Да что там США! Я и сам мальчишкой (увезенным мамой к Уралу) обожал в годы войны его газетную публицистику (как я теперь понимаю, вполне человеконенавистническую)...

...Я озираю площадку перед домом Ла Фезандри и представляю себе, как Эренбург шутковал здесь с Кольцовым, соблазнял дам, затевал новые интриги во имя своей уникальной карьеры "еврея при всемирной интеллигенции". Но что бы мне такого вспомнить о нем хорошего?.. Ну вот, скажем, вдова Роллана, бородатая уже Майя Кудашева , рассказывала мне, как она, опечаленная, вернулась на волошинскую дачу из Феодосии, где ей сказали, что погиб ее первый муж, молодой князь Кудашев. Молодой Эренбург стал утешать вдову, он гладил ей ноги, и гладил, и гладил...

"Все выше, и выше, и выше", - как пели мы детьми в фойе кинотеатра "Уран" под руководством культурника-детовода... Нет, это не подходит. Тогда вот это, романтическое, дерзкое...

После войны в Эренбурга, приезжую знаменитость, влюбилась молодая немка, мэр Стокгольма. Это был очень небезопасный роман: Любимый Вождь мог за такие вольности отрезать шестидесятилетнему Посланцу Мира ("старику ренегату с нечистой совестью") что-нибудь очень существенное. Но Эренбург рискнул. До глубокой ночи они с Лоттой засиживались (или залеживались) на диванах в стокгольмской мэрии под охраной нелюбопытной шведской полиции и в конце концов произвели на свет вполне полезное для Вождя "Стокгольмское воззвание" ... Эта история так мне понравилась, что я написал о ней для тельавивской беспартийной газеты "Пятница". И тогда русскоязычные старики стали звонить по ночам моему сыну, жившему в ту пору в Иерусалиме, в надежде его оскорбить (что им, вероятно, не удалось). А потом я сам приехал в гости к сыну, и прелестная Клара, библиотекарша из русско-общинного дома, уговорила меня "встретиться с читателями". Она уверяла, что читатели хотят меня видеть, что они меня отчего-то очень любят. И вот я стою перед сидящими за длинным столом русско-еврейскими стариками и что-то им рассказываю, недоумевая, зачем я им нужен и зачем нужны мне они. Через полчаса фонтан моего красноречия иссяк, и я предложил им задавать вопросы. Оказалось, что у них не вопросы, а краткие сообщения: они стали подниматься один за другим и зачитывать что-то совсем маловразумительное на своем полузабытом, а может, просто недоученном русско-советском языке. В их бормотании без конца повторялось какое-то немецкое (или идишистское) слово, то ли Оренбург, толи Иренбург, и, судя по их сердитому тону, я даже заключил сперва, что они хотят выразить протест против поступка секретаря Оренбургского обкома т. Ельцина, который разломал последний дом нашего государя-императора. Но потом мало-помалу до меня дошло, что речь идет об Эренбурге. Что я отобрал у них и оплевал самое дорогое, что у них есть, ихнего героя Эренбурга, который победил Гитлера. Я стоял вполне безысходно, потому что я не хотел ничего у них отбирать, хватило с них и эмиграции, которая, всякий знает, не тетка. Потом один довольно мерзкий старик подошел ко мне вплотную и объяснил, что он сам вообще-то чисто русский и даже работал в органах, но вот поддался слабости и приехал сюда с дочкой и зятем-евреем, потому что все-таки внуки, а тут, сами знаете, - все надписи не по-русски, да еще справа налево, все галдят, а длинноносые арабы, похожие на евреев (взгляните на ихнего Арафата), каждый день взрывают кого-нибудь на улице, не спрашивая, какой у человека пятый параграф, а нынче вот еще Эренбург, на хрена Эренбург...

Страдая безмерно от бессмысленности всего мероприятия, я все кивал согласно, и тогда старик попросил разрешенья меня обнять.

- Да, пожалуйста, - сказал я, не в силах отказать ему в последней просьбе, - только будем дышать в разные стороны, все же как-никак протезы... Он крепко обнял меня, этот сильно пропотевший старик, и сказал мне на ухо вполне темпераментно:

- Как я вас всех, жидов, ненавижу... Я растерялся, как Эренбург, которому дали по морде (ему здорово повезло, что Андре Жид не врезал ему своею рукой хирурга и что молодцы Г. Ягоды так и не занялись с ним персонально), но тут вошла библиотекарша Клара с огромным букетом цветов и, даря всему миру прелесть своей доброй улыбки, сказала мне персонально: ? Я же говорила, что они вас так любят, так любят...

...В лесу близ усадьбы Ла Фезандри стало смеркаться. Ели на опушке похожи были теперь на виселицы, а запертые ротвейлеры выли, притворяясь обиженными детьми. Я подумал, что их заперли где- нибудь в дальней комнате, где некогда шалун Вожель тешился с какой- нибудь прихваченной на воскресном пиру брюнеткой... Я пошел к воротам и остановился поблагодарить Лилу-хозяйку. Вид у меня, наверно, был грустный, потому что она вдруг сказала:

- Вам жалко, что прошли те прекрасные времена?

- Нисколько, - сказал я, - вот уж нисколько. Сохрани нас, Боже, спаси и помилуй...

Ссылки: