Сталин и план Эренбурга по созданию широкой антифашистской организации

Внятно сформулировал эти свои идеи Эренбург действительно только через две недели после окончания писательского съезда. Но в общей форме они, я думаю, и раньше были доложены Сталину. Доложены, надо полагать, Бухариным .

Бухарин - и раньше, и потом - к своим письмам Сталину, начинавшимся неизменным обращением "Дорогой Коба", имел обыкновение прилагать некоторые письма Эренбурга, адресованные ему, но могущие представлять интерес и для "дорогого Кобы". К этому не мешает добавить, что письмо Эренбурга Сталину с предложением распустить МОРП отправлено было из Одессы, где в то время был и Бухарин. Там они с Николаем Ивановичем вдвоем, надо полагать, и обсудили эту эренбурговскую идею. Бухарин ее одобрил и посоветовал Илье Григорьевичу изложить ее Сталину.

Сталин на эренбурговское письмо отреагировал мгновенно: См. Письмо СТАЛИН - КАГАНОВИЧУ 23 сентября 1934 г.

Каганович, разумеется, эту инициативу Сталина горячо поддержал и тотчас принял ее к исполнению: См. Письмо КАГАНОВИЧ - СТАЛИНУ 28 сентября 1934

Не прошло и недели, и Каганович уже докладывает Сталину, что дело двинулось: Письмо КАГАНОВИЧ - СТАЛИНУ 3 октября 1934 г. Проект был серьезный, и Эренбургу в его реализации отводилась едва ли не главная роль. Не только потому, что он был инициатором, можно даже сказать, автором этого проекта. Роль Горького , как главного вербовщика друзей Советского Союза на Западе, была к этому времени уже практически исчерпана. Он сохранил связи лишь с некоторыми корифеями культурного и интеллектуального европейского истеблишмента ( Ролланом , Уэллсом , Жидом ).

А для осуществления нового сталинского проекта, подсказанного Эренбургом, нужно было налаживать связи с западными писателями новой генерации, с которыми у Горького контактов не было. Лучшей кандидатуры на эту роль, чем Эренбург, Сталину было не найти. Он подходил по всем статьям: жил в Париже (в отличие от Горького, который в это время уже прочно осел в Союзе и практически был "невыездной"), имел обширные европейские связи и, наконец, последнее, самое важное, - был вполне управляем, сохраняя при этом видимость "беспартийности" и даже некоторой независимости. В ноябре 1934 года в Париже советский посол передал Эренбургу, что Сталин намерен лично обсудить с ним весь круг вопросов, поднятых в его письме. Но когда Эренбург - в том же месяце - приехал в Москву, намеченная встреча его со Сталиным не состоялась.

Видимо, Сталин, после бесед с писавшим о нем книгу А. Барбюсом (он прибыл в Москву 22 сентября), решил, распустив МОРП , поставить во главе новой организации писателей не И.Э., а Барбюса. А.И. Стецкий , сообщив И.Э., что намеченная встреча со Сталиным не состоится, предложил надиктовать стенографистке все его соображения о перестройке МОРП, что и было сделано. (Комментарий Б. Фрезинского. В кн.: Илья Эренбург. На цоколе истории. Письма. 1931-1967. М. 2004. Стр. 137-138.)

Решение Сталина поставить во главе новой организации писателей не Эренбурга, а Барбюса было не лишено смысла. "Для пользы дела" Эренбургу лучше было не засвечиваться, а играть свою (как предполагалось и раньше, ключевую) роль в реализации проекта, оставаясь за кулисами и лишь изредка появляясь на сцене.

А для Эренбурга, для его будущей судьбы это сталинское решение было истинным благом. Возглавив не только по существу, но и формально эту новую организацию прогрессивных писателей Запада, он неизбежно превратился бы в партийного (или беспартийного) функционера. И тогда - не сносить бы ему головы, как не сносили ее Михаил Кольцов , Бруно Ясенский и многие другие верные сталинские клевреты.

Ну, а что касается знаменитого международного конгресса писателей в защиту культуры, проходившего в Париже 21-25 июня 1935 года (в нем приняли участие 230 писателей из 35 стран), то он был в полном смысле этого слова детищем Эренбурга. Хотя, как это часто бывает с выросшими детьми, доставил своему "родителю" много горестей, разочарований и разных других отрицательных эмоций. Сохранилось письмо Эренбурга Бухарину, - не личное письмо, написанное по личным поводам, а скорее официальный документ, что-то вроде доклада, сообщения, донесения, не лишенного, впрочем, и откровенных личных просьб и признаний. Письмо это показалось Бухарину содержащим столь важную информацию, что он счел нужным переслать его Сталину. (На что автор послания, может быть, и не рассчитывал.) Начиналось оно без обращения, что уже само по себе подчеркивало, с одной стороны, официальный его характер, а с другой - выдавало скопившееся в душе автора раздражение:

Вы были до некоторой степени свидетелем того, как этот конгресс родился. Частично Вы толкнули меня на это дело. Прибегаю к Вашей помощи: Вы втащили, помогите выйти. Вы наверно знаете, с какими трудностями собрался этот конгресс. Барбюс писал мне письма, обвиняя в "саботаже, измене" и пр. Конгресс родился буквально у меня на квартире, где собирался десяток французских и немецких писателей, его подготовивших. Я хотел расширить рамки, избегать морповских "земляков". Меня обвиняли в том, что я "интригую" и пр. Москва, несмотря на мои вопросы, молчала. Я все же продолжал работу, хотя для меня этот конгресс был бедствием. Я считал своим долгом довести его до конца. Еще накануне за два дня до открытия съезда мне приходилось уговаривать Жида и др., которые в последнюю минуту хотели отказаться. Во время съезда должен был опять- таки удерживать его, да и некоторых других французских писателей, нам дружественных, от прямого или косвенного выступления против нас. (Эренбург - Бухарину о Парижском конгрессе в защиту культуры. Большая цензура. М. 2005. Стр. 382.)

И дальше - на протяжении всего письма - такие же отчаянные жалобы на то, как мешали ему вести его тонкую, сложную работу, как тупо, топорно, неуклюже действовали официальные советские организаторы конгресса, каким бездарным, только вредившим делу был состав советской делегации.

Делегация состояла из десяти человек. Писателей, известных на Западе, из них было только два - А.Н. Толстой и Всеволод Иванов . (Не считая самого Эренбурга, который для собравшихся был, как он сам себя аттестовал, "полупарижанин".) Из остальных разве что только имя Михаила Кольцова было кое-кому известно. (Да и то как журналиста, а не писателя.) Никто из западных участников конгресса понятия не имел, кто такие - Анна Караваева, Киршон, Панферов, Тихонов, Луппол, Щербаков. Двое последних не то что на Западе, но и в Советском Союзе как писатели были неизвестны. Да они и не были писателями. Литературовед и историк Иван Капитонович Луппол в то время был директором Института мировой литературы им. Горького. Александр Сергеевич Щербаков - партийный функционер, в недалеком будущем весьма видный. Но для западных интеллектуалов, что называется, "пусто-пусто". Как видно из этого списка, делегация составлялась из персон, удельный вес которых определялся тем местом, которое каждый из ее членов занимал в официальной советской табели о рангах. Не только "гамбургский счет", но и просто степень известности данного лица в расчет не принимались.

Поначалу предполагалось, что в составе делегации будут Горький и Шолохов. Но они (по разным причинам) в Париж не приехали. Лишь в последний день заседания конгресса эту тупую ситуацию слегка изменило появление Бабеля и Пастернака . (О том, как и почему они там появились, - чуть позже.) Сталин, как мы знаем, идею Эренбурга создать вместо сектантского, рапповского МОРПа широкий фронт писателей-антифашистов - понял и оценил. Конгрессу, на который отправлялась эта делегация, он придавал исключительно важное значение. Когда ему сообщили, что западные участники конгресса недоумевают, почему среди членов советской делегации нет Пастернака, он распорядился немедленно отправить "небожителя" в Париж. И распоряжение это было дано в форме прямо-таки военного приказа:

Ссылки: