"Суд чести" над А.Р. Жебраком

  Из Шноля

До Лысенко стали доходить то из одного, то из другого места слухи о готовящемся биологами (и теперь уже не одними генетиками, а специалистами различных биологических дисциплин) опровержении. Чего-либо конкретного эти слухи пока не содержали, но, будучи трезвым политиком, он, конечно, понимал, какое сейчас неподходящее время для еще одной теоретической дискуссии, сколь пагубно сочетание недовольства на верхах с противостоянием биологов в академической среде. Неясные для простачков шепотки по углам звучали для его изощренного слуха так пронзительно чисто, что пропустить мимо ушей эти сигналы, предвещавшие бурю, он никак не мог. Нужно было принимать ответные меры, срочно выправлять крен, иначе судну лысенкоизма грозила катастрофа. И, естественно, как тонкий политик, Лысенко осознавал, что борьбу надо вести не с позиций науки.

Специалисты искали и находили ошибки в его научных построениях, значит, следовало нанести удар по идейным ошибкам ученых, заклеймить их за грехи, куда более важные, чем мелкие "фактические промахи", ясное дело, неизбежные при строительстве огромного здания мичуринской биологии. Ответные меры он должен был аранжировать в том ключе, в каком писались новые партитуры для сталинского оркестра. Важно было найти ту основную мелодию, которая бы и духу времени соответствовал а, и излишнее рвение кое-кого из сталинского окружения приостановила, и никоим образом противниками освистана быть не могла. Словом, поступать надо было в соответствии с запросами сегодняшнего дня. А времена сменились.

Верный своей доктрине "обострения классовой борьбы по мере строительства социализма" Сталин разнообразил формы идеологического давления. Уже к концу войны он понял, какую опасность представляет то, что сотни тысяч солдат и офицеров его армии своими глазами увидели, как живут люди в загнивающих капиталистических странах, настолько отсталых, что даже социалистическая революция у них, бедных, еще не произошла. В сравнении этого образа жизни с советскими порядками лежал взрывной заряд критицизма, и, чтобы нейтрализовать его, сразу же после окончания войны пропагандистская машина Кремля начала прокручивать на все лады одну тему - идеологической и технической отсталости Запада, коварства империалистов, чужеродность западного образа жизни.

Одновременно У. Черчиль в фултонской лекции , произнесенной 5 марта 1946 года в присутствии Трумэна, провозгласил свою программу "отбрасывания социализма". Началась холодная война . Содружество наций сменилось противостоянием идеологий. В том же 1946 году А.А. Жданов прочел первую из своих погромных речей о якобы неверной позиции журналов "Звезда" и "Ленинград" . За ней последовали речи с нападками на композиторов и кинематографистов, философов и историков, даже тех, кто неверно интерпретировал восстание рабов в Древнем Риме 8-7 .

Параллельно закрутились жернова новой кампании - искали тех, кто "низкопоклонствует перед Западом" , не ценит родины с большой буквы, хамелеонствует и космополитствует. С гневом объявлялось: такие готовы продать родину, для них одобрение западных коллег важнее чести и совести, они забывают, что и теплоход, и паровоз, и телефон, и радио, и самолеты - впервые появились здесь, в России. "Россия - родина слонов" - мрачно шутили острословы. И снова пошли не пересуды, а суды с приговорами и обвинениями в предательстве, продаже на Запад технологий, шпионаже ...

Эти изменения в политической обстановке и решил использовать Трофим Денисович. В это время генетиком, завоевывавшем все большее доверие, был Антон Романович Жебрак . По нему и решили ударить. Поводом была избрана публикация им в 1945 году статьи "Советская наука" в американском журнале. Если кто и мог забыть эту статью, то никак не Лысенко. Жебрака решили обвинить ни больше, ни меньше, как в предательстве Родины.

Условия в стране для такого обвинения стали подходящими. - Между 1945 и 1947 годами пролегла глубокая пропасть. Теперь США и СССР, разделенные "железным занавесом", стояли во главе разных лагерей. Совершенно изменилась обстановка и во внутренней жизни страны Советов. В 1945 году не гулял еще по страницам советских газет и журналов лозунг о безродных космополитах и предателях родины, не было и разгула поддерживаемого государственной печатью антисемитизма . Тогда еще в журнале "Крокодил" не могло появиться, как это случилось через несколько лет, изображение человека с утрированной еврейской внешностью, держащего в руках книжечку с надписью ЖИД. Скажем, не Андре Жид, а просто - ЖИД. Еще не распространилось тогда и позорное прозвище "отщепенец", которое сейчас перекатывалось по страницам советской прессы. Теперь и за былое "низкопоклонство перед Западом" можно было понести суровое наказание.

6 марта 1947 года в "Ленинградской правде" появилась статья И. Презента "Борьба идеологий в биологической науке" ( 8_54 ), начинавшаяся словами:

"Последние решения Центрального Комитета партии по идеологическим вопросам ко многому обязывают партийный актив и советскую интеллигенцию. Они обязывают вытравить какие бы то ни было остатки низкопоклоннического отношения к зарубежным идейным веяниям, смело разоблачать буржуазную культуру, находящуюся в состоянии маразма и растления" ( 8_55 ). Затем Презент, не выбирая изящных выражений, высказался о генетике: "Загнивающий капитализм на империалистической стадии своего развития породил мертворожденного ублюдка биологической науки, насквозь метафизическое, анти-историческое учение формальной генетики" ( 8_56 ).

Приведя столь же сердитую цитату из "Вопросов ленинизма" Сталина, Презент продолжил обругивание генетиков, но уже не западных, а советских, сообщил о том, какой ужасный, фашистский журнал "Наука" существует в Америке, остановился на одном из "профашистских мракобесов Карле Саксе, подвизающемся в Гарвардском университете ... - злопыхателе против марксизма", а потом сообщил, что и в СССР есть полностью с ним согласный профессор - А.Р.Жебрак: " Карл Сакс не заслуживал бы какого бы то ни было внимания ... Однако, пожалуй, более интересно, до каких пределов низкопоклоннического пресмыкательства перед заграницей может дойти профессор, живущий в советской стране и в то же время тянущий одну и ту же ноту с г-ном Саксом. А ведь именно так поступил профессор Тимирязевской академии А.Р.Жебрак, который в статье, опубликованной им за границей по поводу выступления Сакса, по существу солидаризируется с профашистом Саксом в оценке теоретических достижений нашей советской передовой школы биологов, мичуринской школы, возглавляемой академиком Лысенко" ( 8_57 ). Презент назвал еще нескольких генетиков, не нравящихся ему - Н.П. Дубинина , Ф.Х. Бахтсева , М.Л. Карпа и других (фамилии М.Е.Лобашева и Г.Г.Тинякова он переврал). Но главный удар делался на персоне А.Р.Жебрака. Его по требованию Презента надлежало "разоблачить и вытравить" в первую голову. Этот выпад желанной цели не достиг. Должного внимания на статеечку не обратили. Пришлось вести длительную закулисную возню, чтобы опорочить Жебрака сильнее. Через пять месяцев цель была достигнута. По указанию секретаря ЦК партии М.А. Суслова в "Правде" 2 сентября 1947 года появилась разгромная статья мало кому известного кандидата экономических наук И.Д. Лаптева , подписавшегося здесь профессором, который продолжил обвинения А.Р. Жебрака в антипатриотичности и предательстве "интересов Родины" ( 8_58 ).

Возможно, сыграло свою роль и письмо, подписанное поэтами А. Сурковым и А.Т. Твардовским , а также публицистом Г.Фишем , опубликованное 30 августа 1944 года в "Литературной газете" (N 36) под заголовком "На суд общественности". В письме, в частности, говорилось:

"Мы оставляем в стороне противоречие между утверждением Жебрака о том, что Лысенко является только агрономом-практиком, и обвинением того же Лысенко в "чистой умозрительности". Но нельзя не возмутиться злобным, клеветничеким заявлением Жебрака о том, что работы Т. Лысенко, по существу, мешают советской науке и что только благодаря неусыпным заботам Жебрака и его единомышленников наука будет спасена. И залог этого спасения А.Жебрак видит в том, что он не одинок:

"Вместе с американскими учеными, - пишет Жебрак в журнале "Сайенс", - мы, работающие в этой же научной области в России, строим общую биологию мирового масштаба". С кем это вместе строит Жебрак одну биологию мирового масштаба? ... Гордость советских людей состоит в том, что они борются с реакционерами и клеветниками, а не строят с ними общую науку "мирового масштаба".

В опубликованной через три дня статье Лаптева многие фразы были фактически повторены, что указывает на хорошее дирижирование действиями "публикаторов". По словам Лаптева: "А.Р.Жебрак ... вместе с реакционнейшими зарубежными учеными унижает и охаивает нашу передовую советскую биологическую науку и ее выдающегося современного представителя академика Т.Д. Лысенко" ( 8_59 ), "потерял чувство патриотизма и научной чести ... ослепленный буржуазными предрас-судками, презренным низкопоклонством перед буржуазной наукой он встал на позицию враждебного нам лагеря" ( 8_60 ). Самозванный профессор не скупился на выражения типа: "с мелкобуржуазной развязностью обывателя", "разнузданно", "клеветник" и т. п. Упомянул Лаптев и о Дубинине , также осмелившемся опубликовать в том же презренном американском журнале статью, в коей он будто бы охаивал замечательные достижения замечательной мичуринской биологии. Заключительные фразы статьи напоминали стиль 37-го года: 379

"К суду общественности тех, кто тормозит решение этой задачи (в кратчайший срок превзойти достижения науки в зарубежных странах), кто своими антипатриотическими поступками порочит нашу передовую советскую науку" ( 8_61 ). Статья в "Правде" была уже нешуточной акцией. Делом занялось Министерство высшего образования, так как наряду с работой в АН БССР Жебрак продолжал заведовать кафедрой генетики и селекции в Тимирязевской академии в Москве. Министром в это время был близкий к Лысенко человек - Кафтанов . Министерство предписало организовать особый "суд чести", который бы вынес решение о проступке академика А.Р.Жебрака.

Такая в те годы была придумана форма (наподобие теперешнего товарищеского суда), когда не уголовный суд, но облеченная высоким доверием группа принципиальных коллег выставлялась для защиты чистоты мундира и одновременно для осуждения плохих поступков подозреваемых.

Через месяц при огромном стечении народа этот суд состоялся. Ему предшествовал инструктаж председателя суда (начальника Главка Министерства И.Г. Кочергина - хирурга по специальности) секретарем ЦК ВКПб М.А.Сусловым , специально для этого случая приехавшим в министерство.

На суде выступили молодой доктор наук, входивший в те годы в доверие к Лысенко - Н.В. Турбин , и член-корреспондент АН СССР Н.П. Дубинин . Суд этот был первым из подобных мероприятий, максимум которых пришелся на последующие два года. Однако, несмотря на все старания лысенкоистов, показательный процесс не удался. Сказать что-либо убедительное на публике суд просто не мог. Турбин был не столько обвинителем, сколько защитником, Антон Романович умело и спокойно оборонялся, и резкого решения в отношении его принято не было. Единственное, что повторялось на все лады и что инкриминировали крупному ученому, было "непатриотическое" обращение к американскому читателю. "Суд чести" вынес ему за это порицание, а то, что Жебрак высказал негативное суждение в отношении Лысенко и квалифицировал его даже не как генетика, а как агронома, поставить ему в вину не смогли.

Через 18 лет в некрологе по поводу скоропостижной смерти А.Р. Жебрака 20 мая 1965 года, опубликованном в журнале "Генетика", было сказано:

"Наступили дни, когда Антону Романовичу предстояло выйти на авансцену трагедии. Погибли коммунисты-генетики И.И. Агол , В.Н. Слепков , С.Г. Левит , М.Л. Левин . Погиб великий Н.И.Вавилов и его близкие друзья - выдающиеся ученые Г.Д. Карпеченко и Г.А. Левитский и другие. Люди стояли. В развитии истинной науки они видели свои долг перед народом, перед партией. Среди них был и ... Антон Романович Жебрак. Они должны были быть повержены и знали это, знал и Антон Романович. Начался новый этап урагана. Догматики и лжеученые стремились морально и научно разгромить людей науки. На этом новом этапе первая жертва должна была быть самой известной, и такой жертвой был избран Антон Романович ...

Его статья была использована для осуществления суда чести над Жебраком. Мы вспоминаем сейчас эти дни, когда судилище топталось на месте, не достигая цели, как дни позора для его устроителей" ( 8_62 ). Лысенкоисты пытались также организовать "суд чести" и над Дубининым , но он работал в другом ведомстве - не в вузе, а в АН СССР, и председатель суда чести АН СССР Н.В. Цицин , перешедший к политике соглашательства и с генетиками и с лысенкоистами, решил дело просто: вопрос о поведении Дубинина был отдан на предварительное рассмотрение института, в котором он тогда работал. А в бывшем кольцовском институте вопросы чести решались честно. 25 ноября 1947 года состоялось общее собрание сотрудников Института цитологии, гистологии и эмбриологии АН СССР , которое постановило, что статья Дубинина "сыграла положительную роль за рубежом" ( 8_63 ), почему и нет оснований для передачи дела в суд чести. 380 А вот для Жебрака последствия и статьи в "Правде"8 и суда оказались тяжелыми. В октябре его сняли с поста Президента АН БССР . На его квартиру в Минске нагрянули сотрудники госбезопасности, но не застали Антона Романовича дома - он в буквальном смысле скрывался у друзей. Министр госбезопасности Белоруссии Цанава настаивал на том, чтобы Жебрак возвратился хотя бы на несколько дней в Минск, видимо, бывшему Президенту угрожал арест. Но Жебрак приказу не подчинился, и его не схватили. В целом, суд чести над Жебраком принес крупные неприятности ученому, становившемуся генетиком номер один, и показал, что Лысенко еще не развенчан, что он пользуется поддержкой среди определенных лиц в руководстве партией и страной. В то же время многие были склонны считать, что конец лысенкоизма близок, что провалы практических предложений Лысенко теперь всем ясны, и вот-вот последуют оргвыводы в отношении человека, столько лет морочившего голову властям и народу своими выдумками. С этими событиями совпала публикация 18 ноября 1947 года в "Литературной газете" интервью с Лысенко, который под видом осуждения буржуазных ученых Запада откровенно предупреждал своих оппонентов, что их действия могут быть расценены как политически вредные ( 8_64 ). Специальные вопросы биологии Лысенко рассматривал через призму категорий извращенной политэкономии и опять вел речь о том, почему мировая наука придерживается мнения о наличии внутривидовой борьбы в природе: "Все человечество принадлежит к одному биологическому виду. Поэтому буржуазной науке и понадобилась выдуманная внутривидовая борьба. В природе внутри видов, говорят они, между особями идет жестокая борьба за пищу, которой не хватает, за условия жизни ... То же самое происходит, мол, и между людьми: капиталисты якобы умнее, способнее по своей природе, по своей наследственности ... Но внутривидовой борьбы нет и в самой природе. Существует лишь конкуренция между видами: зайца ест волк, но заяц зайца не ест, - он ест траву" ( 8_65 ), 8_9 .

Захлестнутый политическими страстями, Лысенко определенно утверждал, что и те, кто выдвинул понятие "внутривидовая борьба" (значит, Дарвин), равно как и те, кто придерживается этого понятия сейчас, есть придатки и слуги растленной буржуазной науки, приспешники буржуазии: "Буржуазная биологическая наука, по самой своей сущности, потому что она буржуазная, не могла и не может делать открытия, в основе которых лежит непризнанное ею положение об отсутствии внутривидовой конкуренции. Поэтому и гнездовым севом американские ученые заниматься не могли. Им, слугам капитализма, необходима борьба не со стихией, не с природой ... Выдуманной внутривидовой конкуренцией, "извечными законами природы" они силятся оправдать и классовую борьбу, и угнетение белыми американцами черных негров. Как же они признают отсутствие борьбы в пределах вида?" ( 8_67 ). Заканчивая статью, Лысенко давал ясно понять, против кого в первую очередь направлены его тирады. Обвинения буржуазной науки были затеяны для устрашения своих же коллег в Советском Союзе:

"Но я знаю, что внутривидовую конкуренцию еще и у нас признают некоторые биологи, например, профессор П.М. Жуковский . Я отношу это к буржуазным пережиткам. Внутривидовой конкуренции в природе нет, и нечего ее в науке выдумывать. Идет острая борьба идей, а новое всегда встречает сопротивление старого. Но у нас, в Советском Союзе, новое всегда побеждает" ( 8_68 ). Значимость высказываниям Лысенко придавало и то, что корреспондент "Литературной газеты" возвеличивал Лысенко 

Попробуйте теперь себе представить атмосферу "суда". Атмосферу с мощным эффектом психологического вовлечения "толпы" в осуждение "жертвы". Более тысячи человек в переполненной аудитории. Душно. Жарко. Все нервно наэлектризовано. За столом Президиума "судьи". Обвиняемый сбоку на отдельном стуле.

Обвиняемый - выдающийся ученый, герой, гордость страны. Ученик и современник убитого палачами великого Вавилова, последователь и друг убитого палачами выдающегося Карпеченко, верный товарищ погубленных сотрудников Вавилова. Он знает о их ужасной судьбе. О их гибели от рук палачей. К тому же он еще не оправился от инфаркта. Ему по медицинским нормам нужно было бы быть "в реабилитационном санатории", а он сидит в этой пыточной камере перед тысячью пар устремленных на него глаз. Суд чести Министерства высшего образования Союза ССР в составе-. Председатель - профессор И. Г. Кочергин , член коллегии Министерства высшего образования (зам. Министра здравоохранения СССР - врач, гуманист...). Члены: чл. корр. АН СССР А. М. Самарин , зам. Министра Высшего образования, член Парткома Мин. Высш. обр. СССР, по специальности металлург. Профессор А. С. Бутягин . Доцент Н. С. Шевцов , член Парткома Мин. Высш. обр. СССР. Доцент Г. К. Служнев , член Парткома Мин. Высш. обр. СССР. А. А. Нестеров . О. П. Малинина , член Президиума ЦК профсоюза работников Высшей школы и научных учреждений.

Осень 1947 г. Холодно. Сумрачно. Голодно. Еще не отменены карточки - по ним можно получить каждый день по 450 грамм хлеба и каждый месяц по 900 грамм сахара и по 2 кг мяса (или рыбы, что удастся "отоварить" - забытый глагол "отоварить"!). В стране порядок - все "прикреплены" к определенным магазинам. Мой магазин на улице Герцена (Большой Никитской) по дороге к Консерватории. В общежитии на Стромынке весело. Зарабатываем на разгрузке вагонов на станции Москва - Товарная. При разгрузке картошки иные уворовывают ее, пряча за пазухой. В общежитии бегут отмываться в душ, а потом жарят картошку до поздней ночи. Жарят на рыбьем жире. Рыбий жир дешев. Он продается в аптеках. Отвратительный запах рыбьего жира при нагревании улетучивается. Жареная картошка прекрасна. Улетучившийся запах наполняет кухни и коридоры общежития. Серым осенним утром толпами бежим к Метро "Сокольники".

- Говорят сегодня будет Суд чести над Жебраком. В Политехническом музее. Это после статьи в Правде.

- Ты пойдешь?

- У нас до вечера Большой Практикум.

- Я пойду.

- Запиши подробнее! Расскажешь потом. Суд открылся 21 ноября 1947 г. Вот, к сожалению, лишь фрагменты протокола этого заседания. Председатель Кочергин резок и груб. Он обрывает Жебрака на полуслове. Жебрак явно нездоров. Пытается задать вопрос до начала процедуры. Кочергин обрывает его и формулирует главный пункт обвинения:

"Профессор Жебрак! Признаете ли Вы себя виновным в том, что Ваша статья, опубликованная в американском журнале "Наука" порочна по своему содержанию, а Ваш поступок является антипатриотическим, роняющем честь и достоинство советского ученого."

Жебрак: В такой постановке я не признаю, что моя статья является порочной и что мой поступок является антипатриотическим...

Кочергин: ...Вам был задан вопрос, как Вы ответили на клевету Сакса, утверждающего, что новая русская биология "уничтожена" и "подавлена"?..

Следующий вопрос, который задал Вам проф. Самарин, является продолжением первого: почему Вы на клевету Сакса, что биологическая наука у нас подавлена, не ответили показом огромных достижений биологической науки в Советском Союзе крупнейших ученых...?

Жебрак:

...При перечислении мною генетических учреждений нашей страны я стремился, в первую очередь, перечислить те учреждения, которые одним своим существованием, поскольку они проводят свои исследования, исходя из положений о хромосомной наследственности, отвергают клеветнические утверждения Сакса о политическом угнетении генетики. Шевцов: Вы пишете в своей статье "из этого очерка можно видеть, что наука может быть свободна в социалистическом государстве, которое доктор Сакс неправильно называет тоталитарным". Может быть свободна, а может быть и нет? Так понимать это место?

Жебрак: Так понимать нельзя, если понимать буквально, а если надумывать, как член суда, то можно и надумать, но это неправильная форма толкования.

Шевцов: Когда Вы говорите о построении мировой науки, с кем Вы предполагаете строить совместно мировую науку?

Жебрак: ...Вопрос совершенно ясен, что только с прогрессивными учеными зарубежных стран.

Жебрак: Эта статья писалась, когда наша армия вместе с американской боролась с фашистской Германией. Такое выражение, что мы строим вместе мировую биологическую науку, оно было тогда вполне допустимо, хотя я понимаю, что это выражение является с точки зрения принципиальных партийных взглядов, понятия о партийности науки - неверным.

Бутягин: ...На предварительном следствии (БЫЛО И ТАКОЕ!) Вы сказали, что у Вас были определенного рода разногласия и эти разногласия Вы вынесли на мировую арену.

Кочергин: Признаете Вы это?

Жебрак: Теоретические разногласия по этим вопросам у меня были, есть и будут, и от своих теоретических разногласий с представителями школы Лысенко я никогда не отказывался и не собираюсь отказываться.

Кочергин: Еще раз повторяю вопрос: почему Вы замолчали целое направление в генетической науке. Не является ли это Вашей ошибкой?

Жебрак: Я считаю, что в тех лабораториях и институтах, которые перечислены в показаниях ряда свидетелей, не ведется серьезной теоретической работы, которая могла бы поднять авторитет нашей отечественной науки.

Новиков: Я Вам, как общественный обвинитель, задаю вопрос - какое вы имели основание, какое вы имели право при полном отсутствии доказательств порочить нашего соотечественника, советского ученого и замалчивать мичуринско-лысенковское направление в биологической науке?

Жебрак: Вопрос общественного обвинителя так расплывчат, что нужно отвечать на много вопросов.

Кочергин: Я Вам кратко сформулирую вопрос. Сакс утверждает, что рассуждения Лысенко о вегетативных гибридах, получаемых от прививок, могли быть написаны в 1800 г. Его взгляды являются не оригинальными, не критическими, а архаичными. Вы пишите, что "критика генетики академиком Лысенко, основанная на чисто умозрительных и наивных утверждениях, при всей своей агрессивности не может нарушить успешного развития генетики в СССР". Какая разница между этими двумя утверждениями: утверждением Сакса и утверждением проф. Жебрака?

Жебрак: О генетической концепции акад. Лысенко я представил Суду чести свою статью. Моя оценка этой концепции изложена в этой статье. Я зачитаю несколько цитат из самого Лысенко...

Кочергин: Мы спрашиваем Вас, а не академика Лысенко, он здесь не причем... Не нужно иметь диплома доктора наук и аттестат профессора, чтобы понять, что слова "умозрительные" и "наивные" ни к какому году не могут относиться.

Жебрак: Если нет достаточного количества экспериментов, то исследователь иногда строит умозрительные гипотезы. Если он недостаточно опять-таки подкрепляет свои экспериментальные данные - они могут быть наивными. Я процитирую несколько мест.

Кочергин: Суд чести об этом Вас не спрашивает. Суд чести считает, что Ваша оценка взглядов Лысенко по вопросам генетики и оценка взглядов Лысенко по вопросам генетики Сакса - ни в чем не отличаются друг от друга. Даже больше того. Ваша оценка идет значительно дальше оценки Сакса. Вы согласны с таким заключением? Жебрак: Нет, я не согласен. Я хочу все-таки показать, в чем выражается наивность той или иной концепции. Так, например...

Кочергин: Я еще раз повторяю, что Суд чести это не интересует.

Самарин: Сакс в своей статье опорочивает советского ученого академика Лысенко. Если Вы поставили задачу защитить нашу советскую науку, то Вы обязаны были защитить и академика Лысенко, отвечая на клевету Сакса, Вы же не только не сделали этого, а к отрицательной оценке Сакса Лысенко добавили свою отрицательную оценку. Спрашивается, выполнили вы задачу, которую на себя брали?

Жебрак Я считаю, что Лысенко сам себя обязан защищать в первую очередь и если он промолчал, он очевидно не хочет спорить с Саксом, а я выступил и вступил в спор.

Самарин: ...Как же Вы защищаете советскую науку, опорочивая в своей статье представителя этой науки академика Лысенко?..

Жебрак Так как Сакс пишет, что при помощи политического давления Лысенко уничтожил генетику, а я говорил, что нет, он не подавил генетику, что у нас идет спор между различными школами и наука развивается в процессе свободной дискуссии и с этой оценкой я ответил Саксу.

Кочергин: Профессор Жебрак, почему Вы обошли молчанием лживые утверждения Сакса, что открытие яровизации было сделано в США до гражданской войны, хотя всему миру известно, что приоритет в разработке теоретических основ яровизации принадлежит советской науке? Антону Романовичу все труднее давались ответы на вопросы. Он часто надолго замолкал. Просил повторить вопросы. Опять долго молчал. Ему было плохо. После этого вопроса Кочергина, он сказал, что у него сердечный приступ и он просит прервать заседание. Заседание Суда инквизиции было продолжено 22 ноября 1947 г.

Возобновляется вопрос о приоритете открытия яровизации. Ответ А. Р. (фрагмент): Открытие и разработка яровизации является достоянием нашей отечественной науки. По этой проблеме у нас работал ряд лиц, в числе которых Грачев, Зламанский, Энгельгардт, Муромов, Васильев, Сабинин и ряд других. Большинство этих авторов успешно работают и в настоящее время. (А. Р. фактически отвергает приоритет Лысенко в открытии яровизации, называя многих исследователей этого явления. Характерно, что "судьи" не смогли парировать это заявление - не хватило профессиональной подготовки.) После этого у Суда чести к А. Р. Жебраку вопросов не осталось, и начался допрос "свидетелей". Этот допрос поражает примитивностью. Вот пример.

Спрашивают "свидетеля" (чего?) профессора Борисенко :

Как вы оцениваете замалчивание проф. Жебраком в своей статье достижений советской биологической науки?

Ответ: "...расцениваю как явную нетерпимость со стороны проф. Жебрака по отношению к тем взглядам и работам, которые развиваются академиком Лысенко".

И в таком духе. Как в учебнике для младших классов. Когда ответ задан вопросом. Задают в том же стиле вопросы следующему свидетелю доценту Лозе.

Лоза сообщает, что Жебрак в своей статье заявляет, что, несмотря на политическое давление, якобы существующее у нас, отдельные ученые продолжают свою исследовательскую работу. Голос из зала - просят процитировать это место. На это откликается Кочергин.

Кочергин: Профессор Жебрак, говоря о научной работе одного из ученых генетиков, пишет, что он не был вынужден прекратить или изменить свою научную деятельность под влиянием политического давления. Как нужно и как можно понимать это место в статье профессора Жебрака?

Лоза: ...Профессор Жебрак разделяет позицию Сакса о том, что на нашу науку и на развитие отдельных научных течений в Советском Союзе оказывается политическое давление и что, несмотря на то, что оказывается политическое давление, этот ученый ЯКОБЫ продолжал работать (обратите внимание на символическую оговорку - "якобы").

Кочергин: Можно ли считать что он разоблачил клевету Сакса о том, что биологическая наука в СССР уничтожена, подавлена и что наше государство является тоталитарным? Лоза: Конечно не разоблачил... И далее в таком духе.

После допроса свидетелей начинаются выступления. Первое слово - Николаю Петровичу Дубинину . Это слово напряженно ожидали сторонники Жебрака. Н. П. по всем качествам мог сыграть решающую роль в этом деле. Он был наравне с Жебраком высококомпетентным генетиком. Его труды имели мировую известность. Кроме того, он прекрасно владел словом. И он не был после инфаркта. Его также пытались привлечь к суду чести за его статью в Science в 1947 г. Воспротивился президент АН СССР С. И. Вавилов . Все ждали его выступление. Он не принял вызов.

В начале своей речи он подчеркнул, что Суд "поставил исключительно важный вопрос о чести и достоинстве советского ученого, о его задачах в борьбе за нашу советскую идеологию. ...Тяжелой политической ошибкой статьи А. Р. Жебрака явилось то, что он не сумел перед зарубежным читателем показать морально-политического единства советских ученых, независимо от их разногласий по научным вопросам. Эти коренные политические ошибки в статье Жебрак дополнил тем, что не показал классовой обособленности науки, не призвал, с одной стороны к объединению с прогрессивными учеными за рубежом и с другой стороны - к борьбе с фашистскими мракобесами в науке...". Жебрак не понял, что одной из целей Сакса было желание... столкнуть между собой советских людей. Для этого ему и понадобилось всячески извращать политическую роль академика Лысенко, огульно оклеветать его, как ученого и кричать навесь мир, что он, академик Лысенко, якобы политически подавил тех советских генетиков, которые стоят на иных научных позициях.

И после этого Н. П. делает замечательный ораторский вираж (учитесь!). Он восклицает:

"Однако, один ли Жебрак не разглядел страстного желания фашистских мракобесов столкнуть между собой советских людей?.. Этого не понимают и многие из тех товарищей, которые занимают другие научные позиции в вопросах генетики и не понимают этого в гораздо большей степени, чем Жебрак. Многие из этих товарищей позволяют себе необычайно резкие, фанатические выпады против классической генетики, как науки, демагогически переименовав ее в формальную буржуазную генетику. Отдельные лица переходят все границы, они всячески позорят советских ученых, охаивают их труды, которыми на самом деле может гордиться советская биология, а в ряде случаев они не останавливаются перед политической клеветой. Подобные приемы борьбы со своими научными противниками нельзя больше терпеть. Эти приемы направлены на нарушение морально-политического единства советских ученых. Они льют воду на мельницу Саксов и Дарлингтонов в их клевете на советскую науку...

Статья А.Р. Жебрака при наличии ряда ошибок содержит ряд положительных моментов. Так, Жебрак указал, что сила и жизненность нашего государства связана с тем, что оно строится на научных основах, которые разработали корифеи советской науки Ленин и Сталин. В общей форме Жебрак указал на огромный расцвет советской науки в тяжелые годы войны. Хотя и в неудачной форме, но тем не менее он показал, что в Советском Союзе ученые разрешают свои разногласия в свободной творческой дискуссии... Важно отметить, что статья А. Р. Жебрака используется честными, правдивыми людьми за рубежом в борьбе за правду о советской науке, за правду о нашем государстве."

Затем Н. П. Дубинин заговорил и о своей статье и ее критике в советской печати (в статье Андреенко в "Соц. земледелии" ), но Кочергин резко прервал его:

"О Вашей научной работе не идет речь на открытом заседании Суда чести..." Попытался Н. П. сказать свое мнение о статье Лаптева . На что

Кочергин сказал:

"Статья т. Лаптева, напечатанная в центральном органе нашей партии "Правде", не может подлежать обсуждению в настоящем заседании Суда чести."

Дубинин подчинился и сделал новый поворот (учитесь!) в своей речи:

"Хочу ли всем сказанным выше все же смягчить те политические обвинения, которые мы можем этой статье (Жебрака) предъявить... Ни в малейшей степени.

Больше того, именно в свете положительных элементов статьи т. Жебрака я испытываю глубокое чувство досады, что он не использовал представившуюся ему возможность. Заслугой А. Р. Жебрака является то, что он в прямой форме выступил против клеветы Сакса. Он был и остается единственным, кто вел прямую борьбу с клеветой на нашу советскую биологическую науку. Однако, он стал на путь принципиально неправильного академического разбора утверждений фашиста Сакса, вместо активного наступательного разоблачения его клеветы.".

Попытался Дубинин сказать, что "в области теоретической генетики Лысенко развивает мало обоснованные, ошибочные, иногда даже не научные..." не дал договорить ему Кочергин: "...рассмотрение научных заслуг и теоретических воззрений академика Лысенко не является компетенцией настоящего Суда чести и в том числе Вашей компетенцией".

В заключение Дубинин отметил "большое политическое, общественное и моральное значение Суда чести - одной из форм воплощения в жизнь принципов критики и самокритики, которые являются движущей силой развития советского общества и могучим инструментом в руках нашей большевистской партии. Суд чести воспитывает и мобилизует советских ученых, он направляет их на борьбу против раболепия и преклонения перед иностранщиной".

Затем слово предоставили ректору Тимирязевской академии академику B.C. Немчинову . Тяжела шапка Мономаха. Ему, ректору, пришлось сказать все положенное по его должности. Если бы В. С. Немчинов (как и все остальные в Большой аудитории Политехнического Музея) мог представить себе, что менее чем через год - в августе 1948 г. произойдет Сессия ВАСХНИЛ, и он и все тысячи исследователей, несогласных с Лысенко, будут уволены, и на многие годы, а то и до конца жизни лишены возможности научной работы! Если бы он знал! Он не говорил бы с таким пафосом:

"...каждый из нас отчетливо, всем существом своим и всей обстановкой, знает и чувствует, что свобода научных исследований, значение государственной общественной науки в нашем Союзе такое, каким оно не может быть нигде, и что подлинные возможности развития науки свободной, мощной, жизнетворной предоставлены ученым, заслуги отдельных ученых признаны и получили награду". Затем В. С. Немчинов упрекнул А Р. Жебрака, что он не учел партийного, классового характера науки. И попутно сказал, что хромосомная теория наследственности вошла в золотой фонд человечества. Эти слова он повторил в августе на сессии ВАСХНИЛ в обстановке куда более жесткой, чем здесь на Суде чести. После Немчинова говорил И. В. Якушкин , академик ВАСХНИЛ, оказавшийся после XX съезда и последовавших разоблачений во всеобщей изоляции, как многолетний секретный агент спецслужб . Речь его вовсе не интересна.

А вот речь и личность профессора Н.В. Турбина заслуживает цитирования. Заслуживает, так как Турбин на глазах нашего поколения совершал удивительные метаморфозы и анализ их может быть полезным. Турбин утверждает, что "Советские научные работники с негодованием заклеймили низкопоклонство и раболепие проф. Жебрака перед зарубежной наукой, несовместимые с советским гражданским достоинством и высоким званием Деятеля советской науки..." А стиль этого автора виден в этой фразе:

"Забыв про высокое достоинство советского ученого, проф. Жебрак с подхалимством, извиняющимся тоном пишет "Саксу и другим американским ученым вероятно приятно будет узнать, что это утверждение отражает непонимание настоящего положения вещей". Ничего нового Турбин по сравнению с предыдущими обвинителями не говорит, разве что еще раз подчеркивает выдающееся значение работ Лысенко и его сторонников. После речи Турбина Кочергин объявляет:

"Последнее (!!) слово имеет профессор Жебрак". В этом "последнем" слове А. Р. Жебрак выглядит явно уставшим, с трудом подбирает правильные слова. Он произносит трафаретные формулы о критике и самокритике. Ссылается на речи Сталина и Жданова, но отмечает, что его статья была написана по поручению Антифашистского комитета советских ученых и что текст этой статьи длительное время изучался и редактировался лицами, которые стояли во главе тех организаций, которые выступали перед зарубежной аудиторией в зарубежных журналах. Однако, по существу, виновным он себя не признал. Мне хочется обратить внимание на то, что все речи обвинителей полностью следуют схеме двух первых газетных статей - писателей в Литературной газете и в Правде. Была серая осень 1947 г. Разгоралась новая волна репрессий. Их зловещая тень простерлась - так сказал бы поэт - над участниками представленных событий. Она, эта тень, в значительной степени определяла их слова и поступки. Подтекстом всей кампании по обвинениям Жебрака были вопросы Карла Сакса: "Где Вавилов? Где Карпеченко? Где десятки других известных биологов?" Их имена не называли на "Суде чести". Но все участники этого судилища их знали. Эти имена звучали в мозгу Антона Романовича Жебрака.

Он не изменил памяти своих коллег и учителей. Не изменил, фактически рискуя жизнью. Его вызвали на суд, как сказано выше, когда он еще не полностью восстановил здоровье после первого инфаркта, перенесенного им после судилища на заседании Президиума Белорусской Академии наук 17 октября. Он был вызван на "Суд чести" из санатория в Сочи приказом министра Кафтанова . Этот двухдневный суд-истязание вполне мог стоить ему жизни. Опасность эта была очевидна.

Я могу только повторить сравнение его с Дж. Бруно. Мучила ли совесть инквизиторов? Кто знает. Мне не известны примеры их раскаянья, когда угроза репрессий миновала. Они не раскаивались, а с большой сноровкой приспосабливались к изменяющимся обстоятельствам. Но "обстоятельства" еще много лет не изменялись. Впереди была сессия ВАСХНИЛ 1948 г. Впереди были "мероприятия" - сессии, совещания, пленумы, разрушавшие нашу науку физиологию, языкознание, химию, кибернетику, философию. "Мероприятия", подорвавшие окончательно истинную мощь великой страны. Антону Романовичу пришлось продолжить борьбу. Он бесстрашно выступил на сессии ВАСХНИЛ . Он сделал все, что мог. После сессии ВАСХНИЛ ему пообещали от имени "инстанций" сохранить кафедру и лабораторию, если он, подобно Жуковскому, Полякову и Алиханяну отречется от своих взглядов. Обещание было ложью - его судьба была решена на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 9 августа 1948 г. Его письмо "с отречением", опубликованное в "Правде" 15 августа, ничего изменить не могло.

Инквизиция в 1633 г. заставила отречься Галилея за то, что он "считал, будто можно держаться и защищать в качестве правдоподобного мнение после того, как оно объявлено и определено как противное священному писанию" [ 32_3 ]. Жебрака заставили отречься с аналогичной формулировкой: в его письме сказано:

"я, как член партии, не считаю для себя возможным оставаться на тех позициях, которые признаны ошибочными Центральным Комитетом нашей партии". "Отречение" не спасло его. 1 сентября 1948 г. он приказом нового ректора (вместо В. С. Немчинова!) В. Н. Столетова отчислен из Тимирязевской академии, а 4 сентября исключен из партии.

Письмо в "Правду" после этой сессии не изменяет моей самой высокой оценки. В 1947 г. он был аналогом Дж. Бруно, теперь он стал аналогом Галилея. Взгляды его не изменились. Но работать по специальности ему не дали. Через некоторое время он стал профессором Ботаники сначала в Лесотехническом институте , а затем в Фармацевтическом институте . Там вместе с В. В. Сахаровым они "неофициально" учили генетике своих студентов. В 1957 г. А Р. Жебрак подал на конкурс на замещение должности зав. кафедрой Генетики МГУ и получил почти единогласную поддержку Ученого совета Биолого-почвенного факультета. Но бдителен был (не подберу эпитета!) В. Н. Столетов - главная опора, вместе с Презентом, Лысенко на сессии ВАСХНИЛ - виновник и инициатор травли и ареста академика Н. М. Тулайкова - посмевший уже в августе 1948 г. стать, вместо бесстрашного В.С. Немчинова , директором Тимирязевской академии . Столетов в это время был уже министром Высшего Образования СССР (чем подлее тем лучше для этого поста?) - и он отменил конкурс и сам (!) стал через год заведующим... кафедрой Генетики МГУ , по совместительству с обязанностями министра [ 32_4 ]. После падения Хрущева осенью 1964 г. и разоблачения Лысенко в начале 1965 г. А. Р. Жебрак мог вернуться к своим основным исследованиям. Но тут не выдержало его сердце - он скоропостижно скончался 20 мая 1965 г.

Ссылки: