Из писем Т. Ю. Хмельницкой Л. Кумпан

1

27.06.63. (В Хову-Аксы (Тува) из Комарово) Леночка, милая! Спасибо за письмо и стихи, в которых "погода" совсем Ваша, Ваши тревога и тишина, и произрастание от корня до кроны. В них - глубоко и прозрачно; они живут и дышат, и бормочут - лесной ручей. До удивления верно про камень, который "вот уж сколько лет меня не замечает", и совсем живую сосну с по- человечески обугленной душой, только Ваша душа, в отличие от сосны, - не раз еще зазеленеет и многих не испугает, а обрадует. Только бы Вам никогда не потерять в стихах и в жизни - "черты естественности той...". Очень меня согрело Ваше письмо и по-хорошему удивило. Пришвина моего в Ленинграде тогда распродали сразу - и я не знала, что он где-то еще живет, меняет дом - от книжного киоска до личного хозяина, и способен в чьей-то очень мне милой душе - дать стиховые побеги. Спасибо. В Ленинграде почти все разъехались, и там - никак. Тихое ожидание удара или подарка, скорее - удара. Чувство последнего внешне безмятежного лета. Что-то принесет суетно-литературная осень - с "решениями", итогами, резолюциями, реорганизациями? Все мы думаем, что пока - ничего отрадного, но всем нам среди бедствий будущего запустения - дан великий дар дружбы и понимания. И пусть, как в этой, ставшей до назойливости модной песенке - "всегда будем мы". Я прошла уже через столько кругов уничтожений и утрат, через столько разных "срезов жизни", что поневоле поверишь в "переселение душ", если все это я - с новым опытом, с новой близостью, новым человеческим кругом - и только друзья в нем непреходящи. Рид Грачев ополчается на "комнаты" и клеймит их "склепом", но в них говорится и дышится, в них согреваются и в них хранится то, что когда-нибудь оживет на большем просторе. Не отвечала Вам так долго, потому что потеряла конверт. Глеб Сергеевич Семенов надписал мне гадательный Ваш адрес - но я нашла Ваш, и увидев, что адрес не совпадает, - посылаю Вам новый, а этот для Вас сохраню. Глеба подробно еще не видела. Завтра он приедет в Комарово - почитать стихи Рахмановым и Эльге Львовне Липецкой. В комаровском садике и пишу Вам: случайно влетела в мое окно путевка на неделю, а 3-го вечером - я уже в Ленинграде, где и буду до 13-15 июля, а потом куда-то поеду, сама еще не знаю - в Прикарпатье или под Вильнюс. Очень хочу получить от Вас письмо до отъезда. И со стихами, если они будут. А кроме Пришвина подарю Вам осенью и "Голоса времени" - мою вторую. Целую. Люблю. Т. X. "Стихи о природе" - см.: Елена Кумпан. Горсти. Л.: "Советский писатель", 1968, с. 32-35. Стихи посвящены Т. Ю. Хмельницкой. Т. Ю. Хмельницкая. Творчество Михаила Пришвина. Д.: "Сов. писатель", 1959. Я случайно увидела эту книгу в книжном магазине в городе Кызыле, в котором я задержалась на несколько дней, направляясь в геологическую экспедицию в глубь Тувы. Я не только купила и прочла эту книгу, но и написала цикл стихов, в которых спорила с Пришвиным, находя некоторый элемент ханжества в его восприятии природы, в характере отношений человека и природы. В стихах я подчеркивала некоторую отчужденность природы от человека. Этот цикл я посвятила Хмельницкой и послала стихи ей в письме. Речь идет о хрущевских идеологических проработках весной 1963 года, после которых все ждали ужесточений цензуры, чисток, смещения начальства в худшую сторону и прочих прелестей. Т. Ю. Хмельницкая. Голоса времени. Статьи о советской и зарубежной литературе. М.-Л.: "Советский писатель", 1963.

2 10.07.64. (В Ленинград из Пушкинского заповедника) Прелесть моя Леночка! Нежно вспоминаю Вас каждый день и всем существом благодарю. Все больше люблю Вас - так что даже страшно было расставаться, когда тронулся поезд. Путешествие не было опасным: ни тревог, ни катастроф - и носильщик сразу, и Яша Гордин встретил вовремя. Неприятные сюрпризы начались после. Ту комнату, которую Вы с Яшей мне приглядели, хозяйка сдала своим якобы родственницам, подозрительно для нее интеллигентным (в Тригорском они слушали Женечку Иванову, влюбились в нее и сказали, что вся она в стиле Тригорского, такая простая и лиричная, задушевная). Хозяйка же моя на искаженном "скобском" языке мычит что-то нечленораздельное. Мне они предложили убогую клетушку - последний крик итальянского неореализма - с твердыми, как тюремные нары, козлами, тощим тюфяком, голым унылым столом, стенами, утыканными гвоздями (это хорошо - есть на что вешать) и оклеенными старыми, грязными газетами и сальными обоями разных пород и наслоений. Но самое прискорбное - в 11 вечера она (хозяйка) запирает дверь, и если я прихожу чуть позже - не хочет отпирать и страшно ворчит. Греть еду практически не на чем, в "Березке" нудные очереди и бездарная столовочность... Но есть прекрасное молоко, и я каждый день сама набираю огромную кружку ягод. И хотя быт убог, безобразен, недостоин человека - вокруг так прекрасно, что я непрерывно наслаждаюсь, дышу, слушаю медленную вечность полей, леса, протяжной тишины, насыщенной щебетом, верещаньем, лепетом, шорохами жизни. И комфортабельное Комарово кажется мне замкнутым и бедным перед этим широким, вольным, неиссякаемым миром. А парк в Михайловском плавен и ритмичен как пушкинские цитаты в траве, но во мне почему-то звучат другие строчки: "Ах, что за речка..." и "вхожу ужасно, как в костер" и многое другое - хотя рукопись еще и не прислана. Не устаю восхищаться радушием, добротой, бескорыстием и гармоничной приветливостью Женечки, ее милой мамы, их местных друзей, совсем "по-ларински" справлявших здесь имянины, и, конечно, Яшей - его ровным веселым остроумием, тактичной заботой. Они мне удивительно скрашивают и осветляют местную жизнь. Мы видимся часто, в разных вариациях почти каждый день. Яша оклеил мне комнату свежими газетами с призывными заголовками: "В двойном кольце глаз", "С высоких холмов Новоржева", "Слеза радости". Женечка принесла клеенку на стол и теплое одеяло. Есть здесь молодая московская поэтесса Таня Глушкова - с гордыми, короткими и точными словесно стихами, цветаевски-своими. Человек талантливый и завлекательный. Мне вольно, хорошо и я благославляю Вас и благодарю. Пишите скорее, любимая моя. Ваша

Т. Ю.

(О Татьяне Глушковой , упомянутой в письме Тамары Юрьевны, хочется кое-что добавить. Таня - поэт, москвичка. Они встретились с Хмельницкой в Пушкинских Горах, подружились и осенью вернулись вместе в Петербург, где Таня некоторое время гостила у Т. Ю. В эту пору вся наша компания с ней познакомилась, мы не раз встречались и читали друг другу стихи. Той же осенью, еще до моего возвращения из экспедиции, произошло одно литературное событие: Хмельницкую посетил Вадим Андреев , старший сын Леонида Андреева . Приезд его в Петербург был связан с тем, что в России в ту пору вышла его книга "Детство", которая имела успех у читающей публики. Хмельницкая написала на нее блестящую рецензию (см.: Ощутимый мир. [В. Андреев. Детство. М., 1963]. // "Звезда", 1964, * 7, с. 209-212.). Вадим Андреев нанес Тамаре Юрьевне визит, благодарил за рецензию, говорил о том, как он хотел бы вернуться в Россию, рассказывал, что все годы в эмиграции он тосковал по родине, мечтал о возвращении, что, может быть, теперь, когда с такой теплотой русские читатели встретили его книгу воспоминаний, - как раз и стоит вернуться?!. Добавлю, что он в эти годы работал в ООН, был обеспечен, чуть ли не впервые в жизни не чувствовал нищеты - ведь у него была большая семья, и они все хлебнули лиха в прежние времена, после отъезда из России. Я не была при встрече Тамары Хмельницкой с Вадимом Андреевым - она случилась еще до моего возвращения в Петербург из экспедиции. Помню, что, когда рассказывалась мне эта история, Таня Глушкова, присутствовшая при разговоре и наблюдавшая несколько ранее свидание Хмельницкой с Андреевым, проницательно спросила: "Как вам показалось, Тамара Юрьевна, он до сих пор не потерял желания вернуться или это уже осталось в прошлом?" На что Тамара Юрьевна, также проявив проницательность, ответила: "Не знаю. Скорее всего, есть что-то, что его сдерживает и тормозит". Нам всем было понятно, что его может сдерживать и тормозить, хотя, с другой стороны, понятно было и желание вернуться. Читателя у него на Западе не было. Читатель, самый благодарный и многочисленный - был тогда в России, и у Вадима Андреева, что называется, закружилась голова от успеха его книги. Но это не значило, что он мог бы в России обеспечить себе тот уровень жизни, который имел в Европе, будучи сотрудником ООН. Много позже, в 2001 году мне попались воспоминания его жены, в которых она рассказывала, в числе прочего, как она все-таки убедила мужа не возвращаться в Россию. У нее были веские доводы (см.: О. В. Чернова- Андреева. Холодная весна. // "Звезда", 2001, * 8, с. 124 - 155).

3 15.07.64. (В Ленинград из Пушкинского заповедника) Леночка, моя хорошая! Письма наши разминулись - что только доказывает, что нам не надо "ответности", чтобы друг другу писать. Прежде всего о деле - если он только в городе, то адрес столяра такой: Ленинград, б-я Красноармейская, 29, кв. 23. Владимиру Ивановичу Бумагину. Напишите ему открытку с адресом дома и телефоном работы. Он звонит обычно в 9 утра. Это молодой, спокойный, предельно честный парень с ровным, удобным характером - скромный и нежадный. Очень буду рада породниться с Вами полками. Не жалейте, что письма Ваши прямее устного общения. Непременно надо сказать хоть немного о себе - и тогда можно жить дальше. Очень я понимаю это - себя любила такой, какой была с ним... Но, Леночка, - этого от Вас теперь уже никогда не отнимешь. Каждая большая любовь открывает в нас какие-то стороны, какие мы в себе и не подозревали. Мы новеем в собственных глазах - и даже когда жизнь отнимает у нас эту любовь, открытое ею в нас остается. И мы все любим Вас именно такой, какой узнали Вас с Глебом Семеновым . И Вы стали сейчас еще лучше, мудрее, открытее не только своей, но чужой боли - с поразительно душевным прикосновением, очень глубокой и понимающей. Если Вы сами не уйдете от меня - я к Вам привязана уже верно и прочно. Вы мне внутренно нужны, и я радуюсь, что есть такая Вы - на свете. И не перестаю этому удивляться. А все лучшее от Глеба в Вас останется навсегда. Поверьте мне. Но это не значит, что Вы обречены ему. Вы слишком живая, чтобы жить только тоской, воспоминаниями или даже работой и сыном. В Вас есть талант любви - такой нераздельно-поэтический, что он естественно переходит в стихи и сливается со всем зеленым растущим миром. И я не знаю, кто и как, - но знаю непоколебимо: Вам еще будет чем и кем, и кому писать стихи. С Яшей Гординым, Татой Рахмановой и Женечкой Ивановой мы часто, нежно и много говорили о Вас и бесконечно жалели, что Вы не с нами. А я не устаю благословлять Вас и Яшу за этот прекрасный, вольный, медленный мир, в котором отходишь от всего суетного, смешного, несоразмерного, мучительного. Никогда еще за последние горькие годы я так просто и радостно не ощущала жизнь, как в этой, казалось бы, убогой и житейски трудной обстановке. Очень надеюсь увидеть Вас между 26 и 1 августа, родная моя. На днях Вы увидите Яшу. Он комически расскажет Вам о моем единоборстве с бытом, привезет пьесу - очень острую и сверхсовременную, он добрый и все понимающий, несмотря на оборонительную ворчливую резкость. Очень ценю его. Нежно целую.

Ваша ТЮХ.

4

12.08.64. (Из Комарово в Забайкалье)

Леночка, хорошая моя! Спасибо за быстро возвращенный долг и еще большее спасибо - за письмо. Из него я вижу, что стихи еще будут новые, и в них может найти себе место - и галька теплая, и озеро, и Вы, и... причина всех этих стихов, хотя первопричина - жизнь и Вы сами, какая Вы есть. Книга еще не вышла. У меня на днях была Галя Цурикова. Но никаких задержек, видимо, больше не будет. Ну и потом - между сигналом и тиражом - тоже ведь пройдет некоторое время. Автор книги безмолвствует, и по правде говоря - я это ему не прощаю. И считаю, что если после 20 лет дружбы - одна неудачно сказанная фраза... Да еще в заторможенных условиях (по телефону и при посторонних) могла быть поводом, чтобы прервать общение - устное и письменное, - значит, он не настоящий друг или настолько временно ослеплен, что не видит и не понимает ничего, кроме источника своей слепоты. Ну да бог с ним - на стихах, до сих пор написанных, это, к счастью, не отражается. Сестры Ваши совершенно прелестны и при всем сходстве неповторимы. Ксана (с хвостиками) - необыкновенно мягка и ласкова - и это теплится в глазах. Вера - с великолепно выточенным затылком - гордая, смешливая, остронаблюдательная. Друг друга они понимают с полувзгляда - и удивительно хорошо взаимно улыбаются. Они торопились к Гене Шмакову на французский урок и совершенно очаровали меня и мою приятельницу, которая пригласила их в Рукописный отдел Публичной библиотеки и обещала показать почерк Державина и многое другое. Это очень милая, приветливая, жизнелюбивая женщина - доброжелательная, ровная, общительная, многосторонне увлеченная многим и многими. Для нее радость - приносить радость другим. Она любит делиться тем, что доставляет наслаждение ей самой. Теперь она уехала - а на ее месте близкая моя подруга Елена Сергеевна Вентцель , ныне - И. Грекова. Здесь она купается в славе. Все осыпают ее благодарностями и комплиментами. Но голова у нее не закружилась. По-прежнему она преданный, хороший друг - в чем- то самый близкий. Уехала ли Лидия Яквлевна Гинзбург - не знаю: пока не пишет и не появляется. Адмони и Берковские нежно Вам кланяются, а Дмитрий Евгеньевич Максимов даже записал адрес и хочет написать Вам сам. Я еще ни за что как следует не принималась. Беспорядочно читаю Вл. Соловьева, который мне, кажется, не пригодится, и совсем бескорыстно какие-то просветительные брошюры о Ван Клиберне и детские книги о Бахе. Только что посмотрела наивный, добрый, детски непосредственный и детски игровой, немного переигранный в длиннотах фильм "Вот придет кот" - и радовалась собственной глупости и силе эмоций. Простейшие инстинкты добра и зла, да еще в примитивно-заманчивой (олеографии?) красок, поднимает он в человеке, не совсем утратившем детскость. Целую Вас нежно. Хочу для Вас стихов, полноты душевной - и верю - она будет. Ваша Т. Ю.

Г.Семенов. Отпуск в сентябре. Л.:"Советский писатель", 1964. Я в то лето задержалась в экспедиции до ноября, и Семенов мне прислал книгу в Забайкалье. Редактор книги Г.Семенова. Ксана и Вера Кумпан, двойняшки, очень похожие друг на друга, Приходили с поручениями от меня (отдавали долг) к Т.Ю. Было им в 1964 году по шестнадцать лет и они учились в знаменитой 30-й математической школе на Васильевском острове. В этой школе работало ЛИТО и даже был открыт литературный класс, может быть, поэтому из нее вышли многие литературоведы, в том числе - Гаррик Левинтон, моя сестра Ксения Кумпан, Юля Шор и др. Мандрыкину, сотрудницу Публичной библиотеки. Т. Ю. Хмельницкая приступала в это время к работе над подготовкой издания Андрея Белого в Большой серии "Библиотеки поэта". Книга вышла в 1966 г.

5

23.07.1965. (Из Комарово на Кольский полуостров) Леночка, хорошая моя! Спасибо за быстрое письмо, такое настоящее, ласковое, умное, бесконечно близкое мне! Я очень огорчилась, что Вы в тот вечер не приехали, не слышали Галича живого! Пластинки - лишь бледная искусственная тень его живого, прихотливого, иногда искренне-судорожного исполнения. К тому же у него 5 - 6 совершенно новых песен. Есть удивительные - и в общетрагическом, и в гротескно-бытовом плане. Он будет здесь до середины августа, и может быть, Вам еще удастся его услышать. В тот вечер я даже волновалась - почему Вас нет, не заболели ли Вы или чем-то расстроены? Письмо Ваше было для меня успокоением, теплом и радостью. "Растворение в друзьях" - это чувство мне очень знакомое, и, может быть, не будь его - я бы не выжила после всех потерь, семейных и личных. А это живое тепло встречных близких чувств держит на земле. И, может быть, мы все "сами по себе" сильны, потому что переливаемся в эти родственные нам формы и становимся сложнее, богаче, многослойнее. А Вы - очень неповторимая, очень "сама по себе" и при всей прозрачности устремлений - таинственная и скрытная - как родник в лесу. И, зная главное, я часто не могу угадать, что же сейчас, сию минуту протекает в Вас, но всегда верю Вам. Даже когда Вы молчите. Я очень приросла к Вам душой, с каждым годом больше. Знать, что Вы есть и будете у меня, - радость. Вы спрашиваете о жизни в Комарове? Моя Лена Вентцель - хорошая, умная, сдержанная. Но очень ушедшая в себя, отравленная одной тревогой. Каждую минуту - даже светлую и удачную - ее как ток пронзает: а Фрида Вигдорова ? А Фрида мучительно угасает, и это нельзя простить ни богу, ни судьбе, ни себе - когда знаешь и ничем не можешь помочь. И потому Лене все омраченно, а мне - отраженно. Хотя Фрида для меня не только через Лену - а непосредственно самый светлый и святой человек на всей нашей земле. Она - чудо добра, бескорыстия, умения жить чужими бедами и спасать от этих бед. И вместе с тем - чудо любви к жизни во всех ее прекрасных мелочах и радостных открытиях. "Наша Москва" молчит. Галич помимо песен - умен, занимателен. Сидит за нашим столом и украшает его. Но стиляга с заграничными рубашками рискованных расцветок и клеймом "элиты" - видном издали. Самая красивая его вещь - жена - стройная, длинноногая, породистая, мнимо экспансивная, одетая так, что даже Раисе Моисеевне Беньяш не снилось, - с безупречным вкусом в обличье и безвкусием душевным. Она - самовлюбленно курсивна, непрерывно демонстрирует и женскую слабость, и женскую силу, и покорность повелителю, и вкрадчиво-капризное искусство повелевать. Обкарнанного и переписанного Белого - на днях привезет мне Галя Цурикова . Пока упиваюсь бездельной жизнью. Читаю все, что попадется под руку, - преимущественно рукописи. Есть интересная пьеса режиссера Шифферса - Толя его, наверное, знает. Это умный, избретательный модерн со смещенным временем и наплывами в языке Пристли и Артура Миллера. А по сути - разговор с собственной совестью, вернее - флирт со своей совестью и любующийся и циничный. В чем-то - утонченный "Четвертый" Симонова. Трагедия запретов и трудностей - и все-таки это стиляжество духовное, блеск запретной моды - и даже правда оборачивается позой. Но я много дала бы, чтобы увидеть это на сцене. Купаюсь, дышу, радуюсь нагретой солнцем сосне и неожиданной землянике в траве, и медленной вечности вокруг. Но суета душевная еще не истреблена. Рид Грачев в Москве по командировке Литгазеты. Вестей пока нет. Произрастаю и робко благодарна жизни. Берковские, Беньяш - все, кто знают и любят Вас - передают ласковые приветы. Целую Вас и с нетерпеньем жду вестей. Ваша

Т. X. Александра Галича "живого" я все-таки слышала. Через год. Лето 1966 года я прожила с детьми - новорожденной Лидкой с пятилетним Сережей в Москве (об этом подробнее см. в главе о Савичах ). Приехала в Москву Гинзбург и вытащила меня в гости к Е.С. Вентцель (И.Грековой) - благо, ко мне в гости приехала свекровь и вызвалась меня отпустить прогуляться. Я приехала в тот вечер в Елене Сергеевне, где пел Галич, приехала, конечно, поздно и ненадолго. Но Л.Я. успела уже рассказать Галичу, что я очень хорошо пою его песни и являюсь его рупором в их профессорской среде. На самом деле, песни Галича , так же как и несколько раньше песни Булата Окуджавы , мы все любили слушать в исполнении Ниночки Серман . Она замечательно их исполняла, а я уже по ее следам и с ее интонациями пела их в "профессорской среде". По этому случаю при моем появлении Галич подскочил ко мне и протянул гитару - "Спойте!". Но я ответила, что, во-первых, гитарой не владею, а во-вторых, при авторе - никогда! Он сам пел в тот вечер много - и новые, и старые по заказу, и пил много, и пытался ухаживать за мной "на новенькую"... Все это - с замечательным шармом и экспрессией. Лидия Яковлевна звала его приходить, когда случится ему быть в Питере. Он обещал с жаром, но больше мне его видеть и слышать не случилось. Не пластинки, конечно, а магнитофонные записи.

Намек на Глеба Семенова , уехавшего в Москву. Р. М. Беньяш - известный театральный критик. Редактор издательства "Советский писатель" , вела книгу Андрея Белого в "Библиотеке поэта", над которой работала Хмельницкая. Евгений Шифферс - молодой режиссер, как мне помнится, обосновался в Театре на Литейном, куда вслед за ним пришли многие актеры; там этим коллективом под его руководством был поставлен спектакль "Дневник Анны Франк", имевший успех у либеральной интеллигенции. Анатолий Силин , мой родственник и друг детства, режиссер. Работал в это время в Петербурге и знал всю нашу "кумпанию", как он выражался, - и молодых, и стариков. Впоследствии вернулся в родную Москву и стал известным режиссером массовых зрелищ (от Олимпиады 1980 года, за которую он получил Государственную премию, до праздников 850-летия Москвы и спуска Корабля Дураков с Полуниным в 2001 г.).

6

10.08.65. (Из Ленинграда на Кольский п-в)

Северное мое сияние! Спасибо за чудесное письмо и стихи внутренние, тихие, с легчайшим прикосновением к миру. Стихи - родной Ваш язык, и Вы все свободнее и глубже им владеете. Очень хочу иметь "Карелию" и то, которое Вы послали Эльге Линецкой. Очень мне Вас недостает. А бессолнечность, дожди и ветра - на всем божьем свете. Небо оплакивает нас под Москвой и в Комарово, в Михайловском и на Украине - судя по письмам Энны Михайловны Аленник. Фрида Вигдорова умерла 7-го утром. Очень страшно и сильно написала мне об этом моя Лена Вентцель. Она уехала из Комарово за шесть дней до срока - ей не жилось и не дышалось. Она застала Фриду в полузабытьи, но Фрида узнала ее, просияла, назвала ее по имени - и до конца Лена от нее уже не отходила. Сегодня звонил Глеб Семенов - рассказывал о похоронах. Он читал на могиле стихи - кажется, "Деревья" (очень плохо было слышно - я просто догадывалась). Очень страшно и пусто стало от сознания, что ее нет. Она ведь не только сама была добра - она была источником добра в многих людях, благодарно знавших ее. Вот это бескорыстие добра и умение растворяться в других мы должны сохранить не только в памяти о ней, но и в отношении к людям, и беречь друг друга. Живым укором ходит Рид Грачев , больной, растерзанный, израненный душевно. Он весь дрожит и кричит, что гибнет у нас на глазах, а мы ничего не делаем, чтобы его спасти. И мне стыдно своего бессилия - а как помочь ему в главном, не знаю. А бытовое тепло и участие ему не нужны. Он гневно от этого отмахивается. И если он погибнет - будет поздно, а вылечить его может только свободная реализация себя в печати. В городе почти пусто. На мое счастье, вернулась Эльга Львовна . Мы много, нежно и любя говорим о Вас, восхищаемся стихами, ждем новых. Несколько раз была у Анны Андреевны Ахматовой . После мантии она стала менее эгоцентрична и очень интересно разговаривает. Нежно целую Вас, люблю и нетерпеливо жду. Ваша Т. X. Речь идет о поездке А. А. Ахматовой в Англию, где ей была присуждена степень почетного доктора Оксфордского университета.

7

17.08.75. (Из Кясму в Печоры)

Лена, милая! А я ведь от Вас сейчас ближе, чем от Ленинграда. Елена Сергеевна Вентцель увезла меня в свою любимую Кясму - пограничная зона, суровая, с огромными мшистыми валунами, северным темно-серым морем, строгими хвойными лесами. Чисто, просторно, пустынно. Омыто частыми дождями. Живем уединенно. Лена моя властно отстранила меня от хозяйства. Комната у меня отдельная - наверху, и я долгие часы пишу свою статью о современной психологической прозе (с легкой руки Лидии Яковлевны Гинзбург) - "Между помыслом и поступком". Речь там идет главным образом о Битове, Ефимове; и совсем по другой магистрали - о душевном растворении в природе у Георгия Семенова. Сначала было страшно и трудно - как в ледяную воду погружаться или прыгать с парашюта. Сейчас я уже охотно плаваю и ныряю с увлечением, но - это стадия первого черновика. Боюсь, что как только примусь переписывать - пойдет вторая волна мучений. Перед отъездом видела Глеба Семенова . Он очень порадовал меня: наконец-то разговелся стихами. Очень настоящими, серьезными, сильными - особенно последними: "Кончаюсь..." со строкой "стою и ничего не стою". Стихи скорбные, беспощадные к себе и заразительные тем, что выраженные в них чувства абсолютно адекватны словам, и длительность строк равна состоянию поэта - его боли - и эту боль невозможно не разделить. Достоверность, подлинность и точность выражения удивляют в этих стихах. Как хорошо бы ему не только вызывать доверие, но и самому поверить в себя и просветлеть внутренно. И тогда возникнут в нем естественно-светлые слова. В его стихах ни суеты, ни тщетности, ни позы нет - только строгая правда. Числа 27-28 августа кончается мое летнее уединение и жизнь с Еленой Сергеевной - такой непередаваемо заботливой, по-хорошему требовательной и тревожной. Удивительный она человек, масштабов мне непостижимых. Скоро начнется трудное ленинградское житие, бытовая суета, коммунальные анекдоты - смешные и оскорбительные, человеческая разноголосица и полноводность. Надеюсь, мы скоро увидимся, и как только я сдам статью - постараюсь познакомить Вас с Вяземским. Поцелуйте Лиду. Звоните мне - не забывайте. Ваша Т. Ю. Имеются в виду книга Л.Гинзбург "О психологической прозе" (Л., 1971) и статья Т. Хмельницкой "Между помыслом и поступком (О психологической прозе)", опубликованная в сборнике "В середине семидесятых".(Л: "Лениздат", 1977, с.199-224). См.: Глеб Семенов. Концерт для возраста с оркестром. СПб.: "Журнал "Звезда", 2000, с. 101 Имеется в виду петербургский коллекционер, у которого были собраны в архиве многочисленные материалы по истории Петербурга- ленинграда, а в основном - выписки и вырезки из газет. Я готовила в эти годы экскурсию о Рахманинове в Петербурге, и мне нужны были материалы о его семье, его петербургском детстве у Трубниковых на Казанской и др. Т.Хмельницкая меня свела с Вяземским, и я пользовалась его архивом. Моя дочь. Тамара Юрьевна Хмельницкая прожила долгую жизнь. Она умерла в 1998 году. Пережила более чем на пятнадцать лет Глеба Семенова , с которым ее связывала полувековая дружба. Думаю даже, что с ее стороны это чувство было более глубоким и горячим, чем дружба. Во всяком случае - он был для нее самым близким человеком, если не считать Рида Грачева, к которому она испытывала самую настоящую материнскую привязанность, и Елену Сергеевну Вентцель. Я не могу найти слова, чтобы выразить чувство, с которым я не перестаю вспоминать о Тамаре Юрьевне Хмельницкой. В нем борются удивление, восторг, глубочайшая благодарность и неизбывная нежность. И, безусловно, это было самое оригинальное существо среди всех наших "стариков"!

Ссылки: