Встреча Горького проходила на фоне процессов - Шахтинского и Промпартии

В то самое время, когда Горького, чествуя как высокого гостя, возили по заводам и фабрикам, институтам, редакциям газет и другим учреждениям, под председательством А.Я. Вышинского (громкая известность его была еще впереди) разворачивался "открытый" судебный процесс над "инженерами-вредителями". Это было знаменитое "Шахтинское дело" .

На разных собраниях и торжественных встречах Горького постоянно побуждали к тому, чтобы он высказал свое отношение к этому процессу. Но он отмалчивался.

5 июля (Горького в это время возили уже по стране, и в каждом городе его встречали восторженные толпы народа) суд вынес подсудимым приговор: пятеро из них были расстреляны , остальные (их было больше сорока) получили разные лагерные сроки . Все советские газеты были полны проклятиями в адрес разоблаченных злодеев-вредителей. Сталину, разумеется, было крайне важно, чтобы великий гуманист санкционировал эту акцию " первый его, сталинский "пробный шар". Но великий гуманист и тут промолчал: не откликнулся на это событие ни единым словом. Два года спустя "Шахтинское дело" получило продолжение и развитие. 3 сентября 1930 года - по специальному постановлению Политбюро - в газетах (в хронике) было опубликовано следующее сообщение: ОГПУ арестованы: Кондратьев Николай Дмитриевич , Громан Владимир Густавович , Садырин Павел Александрович , Чаянов Александр Васильевич , Юровский Леонтий Наумович , Суханов (Гиммер) Николай Николаевич , Макаров Николай Павлович , Рамзин Николай Константинович , Базаров Владимир Александрович и другие как участники и руководители контрреволюционных организаций, поставивших целью свержение Советской власти и восстановление власти помещиков и капиталистов. Арестованные признали свою руководящую роль в этих контрреволюционных организациях и свою связь с вредительскими организациями специалистов, в том числе и с шахтинцами. Следствие продолжается. (Лубянка. Сталин и ВЧК-ГПУ-ОГПУ- НКВД" Январь 1922 " декабрь 1936. Документы. М. 2003, стр. 252.)

На этот раз отмолчаться Горький уже не мог.

За минувшие два года отношения его со Сталиным вошли в новую, другую фазу. Во-первых, вопрос о возвращении его в СССР был уже им решен окончательно и бесповоротно. А во-вторых, - и это, пожалуй, главное, - Горький к этому времени уже твердо усвоил, что Сталин не "один из" членов "коллективного руководства", а - "Хозяин",- "Ленин сегодня".

Было бы, однако, большим упрощением представить его позицию по отношению к новому раскрытому контрреволюционному заговору как не отвечающую его истинным представлениям о существе дела. Сейчас уже доподлинно известно, что никакой "Промпартии" никогда не существовало, что один из главных "заговорщиков" Н.К. Рамзин сотрудничал с ОГПУ задолго до начала процесса и помог следствию состряпать всю эту липу и получить "чистосердечные признания" от других обвиняемых, за что был потом щедро вознагражден "правительством и партией".

В сентябре 1930-го Горький знать этого, разумеется, не мог. Но понять, что от "дела Промпартии" густо несет липой, мог бы вполне. Ведь он читал не только фальшивые признания обвиняемых, подготовленные для него Ягодой , но и эмигрантскую прессу. (Я уже не говорю о том, что некоторых обвиняемых по этому делу он давно и хорошо знал лично.) Кстати, читать об этом ему приходилось не только газетные комментарии, но и личные обращения к нему разных, тоже давно и хорошо ему знакомых людей. Чуть ли не на другой день после появления в газетах сообщения об аресте "заговорщиков", 8 сентября 1930 года он получил из Праги такое письмо:

Уважаемый Алексей Максимович! Двадцать или более людей высокой квалификации и совершенно безупречной честности в своих действиях, профессора Макаров, Чаянов, Кондратьев, Рамзин, Юровский, кооператор Садырин (член ВЦИКа), большевик Базаров, статистик Громов, Суханов и др. сидят сейчас в Сов. России в тюрьме и находятся перед величайшей опасностью" Я хорошо знаю, что положение в России дошло до высшей точки неблагополучия"

Но кто же может поверить, что 20 или более людей - в большинстве своем кабинетных работников, - людей, все время работавших под руководством коммунистов и по их директивам, являются причиной этого тяжелого положения страны?

Остается, следовательно, предположение, что их хотят сделать ответственными или за их несогласие с новейшим направлением политики власти, или же за неудачи этой власти. Теперь надо действовать, чтобы их спасти. (Горький и его корреспонденты. М. ИМЛИ РАН, 2005, стр. 124-125.)

Автор этого письма - Екатерина Дмитриевна Кускова . Она была не чужим Горькому человеком, да и политическая ее биография была не проста. В юности была сослана за участие в народнических кружках, позже вступила в "Союз освобождения" . На первом съезде кадетов (1905) была заочно избрана в состав ЦК, но от вступления в кадетскую партию отказалась. После Октябрьского переворота выступила против большевиков , но во время Гражданской войны была "нинисткой" ("Ни Ленин, ни Колчак"). Была в числе первых из небольшевистского лагеря, кто пошел на сотрудничество с Советской властью, стала активнейшим членом "Помгола" ("Всероссийского комитета помощи голодающим"). Тем не менее в 1922 году была выслана за границу (вместе с Бердяевым и другими пассажирами знаменитого "корабля философов" ). С Горьким она переписывалась еще с дореволюционных времен. В эмиграции их эпистолярное общение продолжалось. Екатерина Дмитриевна была близкой приятельницей Екатерины Павловны Пешковой (первой жены Алексея Максимовича), симпатии и привязанности которой (к Ф.Э. Дзержинскому , например) для него много значили.

Всякий раз, выезжая из СССР за границу, Екатерина Павловна неизменно оказывалась в Праге - с единственной целью встретиться там с Екатериной Дмитриевной. В общем, у Е.Д. Кусковой были все основания рассчитывать, что Алексей Максимович на это ее письмо отзовется. И он отозвался. Но совсем не так, как она вправе была надеяться.

Он написал и 16 октября 1930 года опубликовал в "Известиях" статью "Об умниках", в которой среди множества разных других злобных выпадов в адрес оказавшихся в эмиграции российских интеллигентов был и такой:

"Умник прочитал, вероятно, не менее 16 тысяч книг по разным вопросам, и этот полумеханический труд усвоения чужих мыслей развил в нем уродливо преувеличенное мнение о силе и широте своего разума. Разумеется, я не стану отрицать за мешком права гордиться количеством зерна, которое насыпано в него. Но часто замечаешь, что чем шире объем знаний умника, - тем судорожней и длинней кривая его колебаний. Умник крепко убежден, что без его мудрого участия в делах мира мир - погибнет, но участвовать он способен только посредством языкоблудия. Он уверен, что все знает и все для него совершенно ясно. Он пишет откуда-нибудь, например, из Праги: Я хорошо знаю, что положение в России дошло до высшей точки неблагополучия. На самом деле он ничего не знает, потому что не хочет видеть того, что необходимо знать. Он совершенно не чувствует той высоты, до которой активизм рабочего класса и передового крестьянства поднял Союз Советов. (М. Горький. Собр. соч. в 30 томах. Том 25. М. 1953, стр. 206-208.)

Дословная цитата из письма Кусковой ("Я хорошо знаю, что положение в России"- и т.д.) и предшествующая ей реплика: "Он пишет откуда-нибудь, например, из Праги" - не оставляют сомнений насчет того, кому адресована эта злобная отповедь. Этот резкий, подчеркнуто публичный ответ на личное обращение "действовать", чтобы спасти ни в чем не повинных людей, которым грозит смертная казнь, можно объяснить только тем, что Горький - во-первых, безусловно поверил в виновность обвиняемых, и, во-вторых, отнесся к вставшей на их защиту Е.Д Кусковой (и ее мужу С.Н. Прокоповичу ) как к единомышленникам разоблаченных вредителей. Не исключено, что даже пособникам. Поверить в эту липу ему было нетрудно. Я бы даже сказал, что в его положении трудно было в нее не поверить.

Информацию о ходе следствия там, у себя, в Сорренто, он получал непосредственно от Ягоды , с которым состоял в постоянной переписке. Ему были посланы секретные "Материалы к отчету ЦКК ВКП(б) XVI съезду", стенографические отчеты о деле "Промпартии", протоколы допросов обвиняемых. Он читал их собственноручные признания. Мог ли он представить себе, что эти признания были вырваны у заключенных под пытками? Вообще-то, такое подозрение могло бы закрасться в его душу.

Тем более, что многих обвиняемых, как уже было сказано, он довольно давно и весьма близко знал. Некоторых из них даже любил. В письмах к тому же Ягоде сам в этом признавался: См. ГОРЬКИЙ - ЯГОДЕ 2 ноября 1930 г., Сорренто.

ГОРЬКИЙ - ЯГОДЕ 11 декабря 1930 г., Сорренто.

В 27-м году в Машковом переулке (у Е.П. Пешковой ) Горький видеть Осадчего никак не мог, поскольку впервые приехал из эмиграции в Москву только в 28-м. Стало быть, ошибся датой. Но эта мелкая ошибка сути дела не меняет. В искренности его реакции на ход процесса сомневаться не приходится. Конечно, в каждой переписке неизбежно вольное или невольное приспособление автора письма к адресату. А адресат в данном случае - что говорить! - весьма специфический.

Но примерно в то же время (2 ноября 1930 г.) Горький пишет письмо Ромену Роллану , в котором горячо убеждает его, что признания заключенных никак не могли быть вырваны под пытками, что никакие самооговоры тут немыслимы, невозможны. Казалось бы, то обстоятельство, что многих обвиняемых Горьких хорошо знал, а кое-кого из них в свое время даже "очень любил", должно было побудить его без излишней доверчивости отнестись к присланным ему фальсифицированным материалам следствия. Но вышло ровно наоборот. Именно близкое знакомство с некоторыми фигурантами этого лживого процесса внушило ему дополнительную уверенность в их вине.

Ссылки: