Андроникова Саломея Ивановна

Со своим безупречным слухом она отвергла Ивановну (Саломеиванна, фи) и просила звать себя Николаевной. Просьба ее была уважена, да кто и в чем мог ей отказать в славные десятые годы XX века, в царственном Петербурге. Влюбленный Мандельштам прозвал ее Соломинкой и посвятил ей цикл стихов, да и другие поэты писали о ней взахлеб. У меня есть ее фотография петербургской поры - не оторвешь глаз. Она дружила с Ахматовой, Цветаевой, Гумилевым, Стравинским, Верой Боссе... Ах, акмеисты, ах, мирискусники, ах, кабаре "Бродячая собака" , ах, безумные ночи... Подруга Ахматова и позднее посвящала божественной Саломее ностальгические строки:

Как спорили тогда - ты ангел или птица!

Соломинкой тебя назвал поэт.

Равно на всех сквозь черные ресницы

Дарьяльских глаз струился нежный свет... В Париж Саломею вывез в Гражданскую войну из Грузии потрясающий человек, доблестный легионер и любовник, приемный сын Горького, но, увы, родной брат не к ночи нами помянутого Якова Свердлова, Зиновий Пешков (он же Ешуа Золомон Мовшев Свердлов ). Он ушел на фронт добровольцем, был ранен под Аррасом в 1915 году, потерял правую руку, но в последующие годы успел доказать, что у мужчины главное не рука, ибо за эти годы у него были романы с самыми блистательными женщинами Старого и Нового Света - с графиней Черних, графиней Гернин, дочерью миллионера Моргана, некой Сесиль Бекет, принцессой Жак де Бройль и чуть не с самой итальянской королевой. Судя по ее рассказу, княжна Саломея Андроникова перед ним тоже не устояла. "...после революции... приехал в Грузию большой дипломат Кув де Мартель. Его помощником был Зиновий Пешков, хорошо выглядевший, к тому же говоривший по-русски и дипломат. Зиновий имел у меня успех. И в один прекрасный день он мне говорит:

"Слушайте, нас отзывают. Мы завтра должны уехать в Париж, спешно. Поедемте со мной".

- "Завтра? Едем!". Я уехала без паспорта, без всего, как была, с маленьким чемоданом..." Это была великая авантюра - без паспорта и виз через всю Европу. Зиновий привез первую красавицу петербургского Серебряного века в Париж и жил с ней счастливо, по ее утверждению, по меньшей мере два года. Причем произвел на незаурядную женщину столь же сильное впечатление, как ее первый муж. Всего их было, если верить ей, только четыре, о чем Саломея рассказала в старости сыну своего друга Алексея Толстого Никите ...

Зиновий Пешков дружил с целым светом - с "папенькой" Горьким, с его агентурными женами ( М. Андреевой и М. Будберг , а к первой из них он обращался в письмах так нежно, что не знаешь, что и подумать), дружил с множеством самых разных людей. Французская полиция была в смущении от его контактов с большевиками, но Второе бюро французского МИДа своего агента в обиду не дало. Может, и большевики были не в обиде... При этом Зиновий был, похоже, человек православный. И человек светский. Это отмечала и Саломея, сама женщина светская: "Он - абсолютно светский человек. Интересы у него чисто авантюрные. Понимаешь, ему надо было все знать, знать, смотреть, видеть, куда-то мчаться, сражаться. Это был настоящий авантюрист в хорошем смысле слова: войны, путешествия, знакомства и никаких препятствий!" Понятное дело, для такого человека (которому надо все знать и все видеть, завязывать новые связи) Ла Фезандри было идеальное место... Саломею еще в прежние, петербургские годы без конца писали художники (и Петров-Водкин, и Сомов, и Серебрякова, и В. Шухаев). Писали ее и в Ла Фезандри - она еще была очень хороша. Застав ее за столиком в углу фезандрий-ского сада в обществе мирискусников Саши Яковлева и Васи Шухаева (который жил с женой у Саломеи в первые парижские годы), можно было вообразить, что ты снова в Стрельне, в Павловском парке, в Летнем саду, на островах... И словно ей мало было ее несравненной петербургской и довоенной парижской и лондонской славы, Саломея вернулась еще чуть не полвека спустя на страницы одного русского рассказа.

Лет через пятьдесят к ней в Лондоне зашел как-то с англичанкой- любовницей новый эмигрант Эдуард Лимонов и написал еще один рассказ про нее. Лимонов нашел со старухой Саломеей общий язык, потому что она оказалась яростной сталинисткой . Как это случилось, отчего она полюбила Сталина, а не Мандельштама, не знаю, но, думаю, это случилось очень давно, и тут роль сыграла, может быть, национальная гордость (в отличие от Мандельштама, назвавшего Сталина осетином, Саломея, наверно, почитала его за великого грузина, и она была отчасти права: Сталин был хоть и великий злодей, но все же великий, а роковым женщинам, наверно, нравятся злодеи - у Цветаевой есть на эту тему страшноватые рассуждения)...

По мне, так она сама страшная вещь, эта национальная гордость. Общаясь с нью-йоркскими русско-еврейскими газетами, я с удивлением обнаружил, что их редакторам Троцкий все же чуть-чуть менее противен, чем Ленин. И все только из-за того, что Троцкий чуть больше еврей. Непреодолимая слабость к "своим". Неужели и Саломея... Я обнаружил недавно, что Саломея уже в парижские годы была красная. Обнаружил странным образом. Она собирала тогда среди дам побогаче деньги для вечной попрошайки Цветаевой , и Цветаева написала ей кучу писем, в каждом прося прислать это "довольствие" досрочно и, если можно, добавить лишку. Но конечно, в каждом письме Цветаева старалась сказать и что-нибудь лестное для своего корреспондента. Так вот в одном письме, благодаря за подаренное ей красное платье, Цветаева написала Саломее, что она была в этом платье на эстраде как красное знамя. О Боже правый...

Дочь Саломеи, вышедшая замуж за барона Нольде, &ыла в Париже, по сообщению известного философа Исайи Берлина (того самого "гостя из будущего", что подвел в 1946 году Анну Андреевну "под монастырь"), "пламенной коммунисткой". В фезандрийские годы Саломея жила во Франции, но уже была замужем за боготворившим ее русским адвокатом Александром Гальперном и носила фамилию Андроникова-Гальперн.

Отец Александра был до революции петербургским адвокатом-евреем, получившим за свои заслуги дворянское звание. Сам Александр был уже при Временном правительстве помощником Маклакова, а после Октября жил в Лондоне. До войны супруги Гальперн, Александр и Саломея, жили врозь: Саломея приезжала к мужу в гости, в Лондон, а он к ней в Париж. В пору парижских визитов Гальпер на фезандрийской лужайке перед старинным охотничьим домом становилось, вероятно, одним разведчиком больше, так как Александр Гальперн, по сообщению его друга Исайи Берлина, работал в английской разведке . Что касается Саломеи, то здесь можно только строить догадки.

Лучшей подругой Саломеи была советская разведчица Мура Будберг , а сама Саломея, по сообщению того же И. Берлина, все более и более склонялась к советофилии и сталинизму, так что после войны ее взгляды, как выразился Берлин, "были замечены и приняты Москвой благосклонно". Высокие тогдашние гости из Москвы могли (а может, и должны были) посещать ее лондонский дом, но, думаю, если и Саломея и Александр оказывали при этом отборным гостям какие-то вполне интимные услуги, то и это не смогло бы произвести переворота в хваленой британской разведке, под крылышком у которой так долго трудились Ким Филби , Доналд Маклин и другие столь же крупные советские агенты.

Упомянутые выше мемуарные заметки сэра Исайи Берлина, напечатанные в альманахе замечательного израильского издателя М.А. Пархомовского (бывшего московского врача и восторженного биографа 3. Пешкова), как истинный кладезь для историка и психоаналитика могут навести на мысль, что влево могли толкать Саломею и "сложности" ее отношения к мужу, который долго еще метался между меньшевиками, сионистами и левыми кадетами, тогда как дочь, рожденная от более умного мужа, давно уже нашла "светлый путь". Впрочем, и нью- йоркские меньшевики и сионисты могли быть для Гальперна не агентурной "крышей", как полагает И. Берлин, а служебным участком разведработы, содержанием которой он отчего-то не хотел поделиться с любопытным Берлиным (чье любопытство позднее сгубило нашу А.А. Ахматову). Ох и разозлила бы А. Гальперна (живи он дольше) своими ненужными подробностями благожелательная заметочка И. Берлина в великолепном (несмотря на его смешную нацспецифику) альманахе М. Пархомовского!

Понятно, что, выбравшись наконец за границу (в Лондон, Оксфорд и Париж) незадолго до своей смерти, Ахматова посетила Саломею, с которой они не виделись до того чуть не полвека, и петербургские подруги, как сообщает И. Берлин, "упали друг другу в объятья". Но Берлин оговаривает тут же, что сталинистка Саломея относилась к русской поэтессе критически, да оно и понятно: Ахматова не поднялась в воспевании Вождя Народов до уровня Петра Павленко, Ицика Фефера и Сулеймана Стальского, а ее сын Лева Гумилев не всегда успевал выполнить зековскую дневную норму на лагерном лесоповале и подрывал тем самым социалистическую экономику...

После войны старая Саломея продолжала видеться с отцом и сыном Вырубовыми , с Зиновием Пешковым (ему она отказывала теперь в моральной храбрости - может, он недооценивал Сталина), с тогдашними "выездными" деятелями искусства из СССР (на некоторые аспекты их тогдашней "выездной деятельности" бросили, увы, недобрую тень мемуары генерала П. Судоплатова ). Впрочем, если забыть об идейных странностях бывшей красавицы княжны и таинственной службе ее супруга, нельзя не согласиться с И. Берлиным, что эти "представители богатой и незаменимой русской культуры", как назвал их британский культуролог, супруги Гальперны были "прелестными людьми". А уж как была хороша Саломея-Соломинка в 1910-м...

Ссылки: