ГЕРОЙ-ВИКОНТ, КРАСАВИЦА КНЯЖНА, ОДНОРУКИЙ ЛЕГИОНЕР И ДВА ГРАФА

В начале осени в Ла Фезандри снова объявился Бертран дю Плесси , один из претендентов на Танину руку, упомянутых в Татьянином письме к матушке в Пензу. Он, пожалуй, и был (благодаря аристократической приставке к фамилии) самым перспективным из ее женихов, и он появился вовремя. Он приехал в отпуск из Варшавы, где у него был теперь пост (пока вполне скромный) во французском посольстве, а в Ла Фезандри Бертран всегда мог развлечься и поговорить по-польски и по-русски. Любвеобильные дочки Красина Леонид Борисыча (жена убиенного Саввы Морозова звала его Львом Борисычем, ей было видней), Катя_Кр и Люба_Кр , давно положили на него глаз. Но Бертран был влюблен в Татьяну. Он снова предложил ей руку и сердце, и рука его была принята. С сердцем дело обстояло сложнее. В старости Татьяна прямо заявляла Г. Шмакову (и дочери), что она не любила Бертрана, что она любила Маяковского и что она просто сбежала от этой неудавшейся любви в брак, потому что Маяковский не ехал (у него, как он "написал, были "затруднения"). Не будем разбираться в ненадежных сообщениях пожилой дамы. Уже самое ее желание вспоминать все именно таким образом лестно для нашего национального чувства. И все же аристократическое преимущество Бертрана перед прочими претендентами на руку Татьяны не подлежит никакому сомнению. Впрочем, Татьяна утверждала, что и Яковлевы, и Маяковские - все они были дворяне (как в детской книжке Л. Кассиля, где даже кошка - еврей). Строго говоря, Бертран не был никаким виконтом и не утверждал этого (как был бы утешен Маяковский, если б узнал об этом, но Эльза от него скрыла эту подробность). Даже если у папы его сохранялся титул, Бертран был младшим сыном в семье и титул не наследовал. Но раз любимой девушке нужен титул, типография не возьмет за слово "виконт" и пяти лишних сантимов. Собственно, уже в начале нашего века интеллигентным людям кичиться титулом было непристойно (так объяснял мне в Ницце Алексей Оболенский, а ему - его дедушка, В.А. Оболенский, между прочим, русский князь). Бывали шуты и проходимцы (вроде писателя А.Н. Толстого ), которые, ища выгод, везде кричали о своем графском титуле (подлинном или мнимом). У Татьяны же это и была та самая "советская белиберда", которую подметила в ней еще на парижском вокзале интеллигентная бабушка. Так или иначе, для Варшавы молодые супруги заказали карточки "Виконт и виконтесса дю Плесси"... В Варшаве Татьяна срочно пополняла сведения о графских манерах, полученные еще на базаре в Пензе, где она, если ей верить, "читала стихи (щедрым, хотя и голодным) красноармейцам". Через 9 месяцев и два дня (отчего для нее были так важны эти два дня, не знаю) у Татьяны родилась дочка Франсин , ныне писательница. По вопросу о том, отчего супругов дю Плесси так скоро выдворили из Варшавы, мнения расходятся. Кажется, русская жена Бертрана в чем-то провинилась. Брак Татьяны стеснял ее движенья недолго (как, впрочем, и материнство). Согласно непроверенным данным, окончательной разлучницей стала фезандрийская гостья Катя Красина , которая отдалась симпатяге Бертрану в неурочный час. Так или иначе, Татьяна продолжала кружить головы мужчинам. В 1936 году она попала на Ривьере в автомобильную катастрофу. Если верить ее рассказу, от смерти ее спасла деревянная нога водителя, которая не дала машине переломить ей горло. Жуть, да и только. Потом, как пели некогда барды, "врач резал вдоль и поперек". Татьяна выжила, даже осталась красивой. В 1938-м ее встретил на Ривьере сын Генриеты Паскар, молодой Алекс Либерман (еще один завсегдатай Ла Фезандри, сотрудник журнала "Вю"). Алекс отдыхал там с любвеобильной Любой Красиной , на которой подумывал жениться (сообщают, что это ее матушка отговорила Алекса от безрассудного шага, давно зная его и жалея). Тогда Алекс бросился к Татьяне и увез ее за океан, где он стал одним из столпов журнала "Вог" , художником, скульптором и еще бог знает кем. Его брак с Татьяной был удачным и долгим - любовь до гроба (только до ее гроба, ибо он успел еще раз жениться после ее смерти в 1991 году). Впрочем, у сиротки Франсин на красивых семейных фотографиях вид был всегда грустный и отчужденный. А воспоминания о левом журнале "Вю" и о сомнительном Ла Фезандри стали в новой ситуации вообще нежелательны. Ориентация парижских семейств Яковлевых и Либерманов представлялась из бонтонного Нью-Йорка решительно "антибольшевистской"...

Бертран дю Плесси стал в войну летчиком, воевал в свободной Франции у де Голля, погиб в 1941 году. Недавно я видел его имя на доске павших героев-резистантов в сан-лисском монастыре, том самом, что был основан в XI веке королевой-киевлянкой Анной Ярославной. Таких героев, как Бертран, было у Франции не много. Даже по официальным данным, которые, как вы знаете, всегда чуток завышены, к Сопротивлению имело отношение меньше полпроцента французов (куда меньше, чем к Сотрудничеству)...

Легко заметить, что совсем немногие из молодых гостей Ла Фезандри (разве что П. Берто, 3. Пешков да И. Эренбург) прожили долго или умерли своей смертью. Какой-то над ними над всеми тяготел рок, тяготел век. Роковое место Ла Фезандри. Роковой век. И все же он славен был, дом в Фезандри, славен людьми, славен гостями. Мне пора продолжить рассказ о его аристократических посетителях, и сперва, конечно, о дамах, ladies first. Вы не удивитесь, если я начну со знаменитой грузинской княжны. Ее звали Саломея Андроникова, Саломея Ивановна .

В кучке фезандрийской аристократии крови можно было бы наряду с неполноценным виконтом и грузинской княжной насчитать и двух настоящих экс-графов - одного русского и одного венгерского. Речь идет о графе А.А. Игнатьеве и графе М. Кароли . Обращение к их мемуарам позволяет нам выйти на очень важный, можно сказать, исторический виток фезандрийской истории. Вдобавок граф Кароли был единственным из мемуаристов, который, покончив с умолчаньями, воздал должное салону Ла Фезандри и его хозяину. Я всегда считал чувство человеческой благодарности высоконравственным и вполне аристократичным чувством. К сожалению, от соответствующего описания у графа Игнатьева даже в наиболее полном, довоенном издании его знаменитых мемуаров ( "50 лет в строю" ) осталось лишь две торопливых фразы (и то правда, спешить ему надо было с книжкой, чтоб попасть в струю оправдания неожиданного дипломатического финта Москвы - успеть в короткий промежуток между пактом Молотова-Риббентропа и новой большой войны за мировое господство): "Человеком выдающейся энергии и работоспособности оказался Люсьен Вожель - журналист, художник, театральный критик. На гостеприимной загородной вилле Вожеля, где встречались люди всех политических оттенков, я, по счастливой случайности, сблизился и с Полем Вайяном Кутюрье". (Названия дачи у Игнатьева нет, но какая милая подробности из жизни салона Ла Фезандри: граф встретил поэта! И все же вы забыли, что подробности коварны, ваше сиятельство...) Старенький граф Кароли писал свои мемуары не с узкой тогдашней целью (скажем, с целью оправдания пакта Сталина с Гитлером - как у Игнатьева), не в истерической предвоенной Москве и не с подначкой "редакторов" в штатском, а на Лазурном берегу, в Вансе, на покое, в отставке, в 50-е годы, так что он мог иногда дать простор и ностальгии, и кое-каким развязным догадкам. Эти мемуары (отметьте - единственные из писаний двух дюжин фезандрийских воспоминателей, включая Эренбурга) вводят нас в милую атмосферу сен-жерменского гнезда:

"В те годы мы часто гостили в Фезандри, длинном каменном особняке, построенном в XVI веке в лесу Сен-Жер-мен. Он принадлежал Люсьену Вожелю, с которым мы и побывали в России. По воскресеньям дом Вожелей был открыт для политиков, писателей и журналистов. Они принимали на английский манер, без церемоний, всякий мог развлекать себя по своему вкусу. Завсегдатаями были компания русских белоэмигрантов (бедные С. Прокофьев, 3. Пешков, А. Яковлев, В. Шухаев. - Б.Н.), армян и грузин, темноволосых женщин с угольно-черными глазами (вот они Саломея, Генриета, армянки из модного журнала. - Б.И.), возлежавших на низких диванах с подушками и громко разговаривавших по-русски, на языке, которого не понимали ни хозяин, ни его жена, ни прочие гости.

Козетта, жена Люсьена, командовала служанками, которые разносили на столики вкуснейшие блюда вроде "lapin au vin blanc, artichauts fourres* или "civet de lievre" (ax, что нам скажут,чиилый читатель, переведенные на язык родных осин "кролик в белом вине", "фаршированные артишоки" или "рагу из зайца", мне 6 нормальной, не здешней картошечки с простоквашей. - Б.Н.), пока все говорили, все одновременно, словно желая положить друг друга на лопатки словами. Новичку, который впервые слышал эти ожесточенные споры, казалось, что они должны непременно кончиться дракой" (запомните все же это свидетельство о перевоспитании "спутников", колеблющихся и "простаков", хотя в конечном счете игра шла в одни ворота и неизменно кончалась победой "наших". - Б.Н.). Вот я и набрел на тебя, Ла Фезандри , затерянная, затонувшая Атлантида "простаков" и "попутчиков", интеллигентных и малоинтеллигентных соблазнителей, соблазненных бедняг - все уже Там, да простит Господь им всем, нам всем...

Но какое нынче оживление на площадке перед старинным домом, шик, блеск, шелест платьев, все живо, только слова те провоняли, мертвы, нет больше тех слов - классовая борьба, пролетарское чутье, социально чуждые элементы, высшая мера, сексот, гегемон, Вождь, нацмен... "Упраздненный театр", - написал мой старший друг. Да что там - кровавый цирк... Свалка трупов... "После нескольких часов такого бурного отдыха в лесу Сен-Жермен, - продолжает восторженное описанье того, что прошло, старый граф Кароли, - человек чувствовал себя выбитым из колеи на всю неделю. Вожель (в Германии его, вероятно, звали Фогелем, Птицыным. - Б.Н.) с неизменной трубкой в зубах, в ярких костюмах в клетку и брюках в обтяжку, в старомодном воротничке и белом галстуке, он словно явился из 90-х годов XIX века. Он имел жизнерадостный характер, часто блистал в разговоре, рассказывал ярко и забавно. Он был отличный делец, с американским размахом руководил своим обширным издательским бизнесом и всегда находил при этом работу для друзей, был очень щедрым. Он вечно был окружен советскими из России, журналистами и начальниками". Не правда ли, симпатичный образ Вожеля (о котором все нынче словно забыли начисто)? И тут же весьма прозрачный намек на тех, кто "заказывал музыку" (а может, и продукты для щедрого фезандрийского "открытого стола") - "вечно был окружен". Кстати, о музыке и рагу из зайцев: если речь идет просто о левых идейных спорах на даче, то не "приличествует ли бедность Израилю"? Может, скорее уместны были бы "чай с вареньем", о котором сообщала врушка Лиля Брйк по поводу ее чекистских сборищ 1923 года? Нисколько, дорогой читатель. Здесь все на месте. Разрабатывая для Вилли Мюнценберга программу соблазнения западной интеллигенции, ленинский хитрец Карл Радек предусмотрел и эту выпивку на халяву, и этот шик, за который подобные левые круги и ныне зовутся во Франции Rouge Caviar ("левые икроеды") - не знаю уж, как их нынче зовут в США, где они такие же богатенькие, такие же левые и так же мечтают о халявных привилегиях. В отличие от Ленина, который в ненавистных интеллигентишек вообще не верил, Радек верил в их неизбежный и зловещий левый уклон (именно так я понял набоковский заголовок Bend Sinister) и в их покупаемость. Что до последнего, то, пожалуй, не один сомнительного происхождения "новый русский" миллионер подтвердит нынче, что ему ничего не стоит набрать себе для халявной поездки на загранкурорт (чтоб одному не скучно было с женой) компанию былых интеллигентов из самых что ни на есть знаменитых - режиссеров, актеров, сценаристов, рассказчиков- анекдотистов, забавников....

Что касается обоих фезандрийских графов, то они оказались к 1931 году в одной лодке, на борту которой написано было "Вю" . Если помните, так назывался новый иллюстрированный журнал Люсьена Вожеля. История французской журналистики припасла для этого журнала все самые высокие похвалы. Журнал был новаторский, он прокладывал Дорогу мировой фотожурналистике (идя по следам русской авангардной графики и фотомонтажа), его формальные достижения, как считают, легли в основу журналистики "Матча" (группа "Матч", кстати, и купила журнал "Вю" в 1938 году) и американского "Вога" . К этому последнему также имели отношение свояки Вожеля по линии жены, Козетты фон Врунов , и именно в этом знаменитом органе позднее (с 1940-го) так плодотворно трудился взращенный журналом "Вю" молодой сын Генриеты и будущий муж Татьяны Яковлевой Алекс Либерман (рекомендую солидный американский фолиант, посвященный Алексу, наглядно иллюстрирующий его путь - от антиколониалистской обложки с головой негра, изготовленной для "Вю", до фотомонтажа с длинноногой крошкой в купальнике, имевшего успех на обложке "Вога"). Широко известно, что в журнале "Вю" сотрудничали такие звезды довоенного фоторепортажа, как венгр Андре Кертеш. Менее известно, почему этот "журнал моды" так решительно был озабочен безоглядной пропагандой советского рая в очень важные для этой пропаганды годы.

Догадки приходят в голову не самые оригинальные. Нуда, конечно, молоденькие дочки Люсьена Вожеля были коммунистки-активистки, одна даже возглавляла французскую молодежную Организацию "А ну-ка, девушки!", но сам-то старомодный жуир и барин, любитель брюнеток, певиц и застолья Вожель "поспешил отмежеваться от левых, как только сошел на американский берег (точно так же, как Алекс с Татьяной, постаравшиеся все эти глупости сразу забыть и даже упорно вспоминавшие о некоем семейном "антибольшевизме", начисто изгладившем из их памяти сладостный Ла Фезандри).

И тем не менее и в 1925-м, и позднее, до середины 30-х, но Главное - в 1930-1931-м было иначе... В 1931 году вышел в результате прославленной вожелевской экспедиции в "Страну Советов" ("Кто там с кем советуется?" - удивлялся Бунин) толстенный двухсотстраничный "советский" номер журнала "Вю" и был отпечатан (на чьи бабки?) тиражом в полмиллиона экземпляров, широко разрекламирован (может быть, даже продан) и прочно вошел в историю довоенной французской журналистики. Судьбе было угодно, чтобы оба фезандрийских графа - граф Кароли и граф Игнатьев - имели к этому номеру непосредственное отношение и не смогли умолчать о столь важном для них событии. Я считаю, что нам с вами повезло: сопоставление двух мемуарных отчетов (на фоне нашей нынешней прочей осведомленности) позволяет нам извлечь из мрачной драмы минувшего века хоть крошечную комическую интермедию - чего большего ждать от судьбы? Итак, завсегдатай Фезандри, видный венгерский социалист и революционер, близкий к Коминтерну , граф Кароли , живший после неудачи венгерской революции (так страстно готовившейся Лениным) в Париже, получил в 1930 году от директора журнала "Вю" Люсьена Вожеля приглашение совершить (вместе с супругой, вполне активной журналисткой и коминтерновкой Катрин, и другими товарищами) совершенно бесплатно, за счет фирмы роскошную поездку по таинственной стране чудес - СССР. Опытный Вожель облек, если верить мемуарам графа, свое предложение в лестную форму: вам, как опытному журналисту, и т.д. Опытный граф Кароли не спросил, кто этот щедрый меценат, по какому поводу именно сейчас и т.д. Понятно, что опытный Вожель приглашал графа потому, что знал, граф был сталинист, уже успел "не одобрять" Троцкого и считал, что если там где-то погибнет тыща-другая (или сотня-другая тыщ) чужих невинных людишек, то интересы великого коммунистического эксперимента (или просто удержания власти) того стоят. Остальные взгляды с неизбежностью приложатся (к личным интересам), так что граф не подведет. Опытный граф мог догадываться, что вести, доходящие на Запад с кровавых фронтов "декулакизации" , и впрямь выглядят страшновато, что Сталин к тому же начинает добивать своих соперников в борьбе за власть, даже потенциальных (уже пошли "процессы" и стали расти лагеря), так что рассказы "правдивых западных очевидцев- пилигримов" о советском процветании сейчас будут очень нужны.

Надо сказать, что даже в мирном Вансе, в 50-е годы, при сочинении мемуарной "книги жизни" граф держался той же линии оправдания всего, что он всегда оправдывал, не вылезая за пределы дубовой лексики "прогресса": империализм, рабочий класс, моральная и интеллектуальная элита, планоя экономика, борьба за мир. Правда, иногда он намекал некую свою объективность, иронию и даже "отстранение". ну скажем, пограничная станция при въезде в СССР украшена у него гигантскими лозунгами "внушительной пропаганды": "Коммунизм уничтожит границы", "Демпинг и принудлагеря - это ложь". Так сказать, "умному достаточно": умный знает, что Л.Д. Троцкий вводил принудлагеря в России уже давно. Вопрос в том, много ли умных пересекает эту границу? Зато вот член делегации, некий "племянник адмирала", отметил, что таможенники тут профессиональнее, чем Л0 Франции, и нашел множество других мелких и не вполне неожиданных похвал "великому эксперименту". Но что по-настоящему поразило и растрогало графа Кароли за границей, так это те перемены, которые претерпел при пересечении советской границы член французской делегации граф Игнатьев , которого Кароли иронически именовал вначале "экс-граф, экс-генерал, экс-атташе".

"Волнение генерала Игнатьева казалось поистине трогательным. Поскольку он был теперь у себя на родине, он выполнял роль хозяина дома и расплачивался за угощение. Всем Начальникам он сообщает, что он был когда-то граф и генерал, и вот впервые возвращается на родину. Это немедленно производит впечатление. Большевистские чиновники бросаются в его объятия и целуют его в обе щеки. Нас охватывает фотографическая лихорадка, и со всех сторон щелкают камеры... ...Три странного вида личности едут в соседнем вагоне, ондуктор шепчет нам на ухо, что они из ГПУ . Интересно, должны ли они наблюдать за нами? Игнатьев сидит с ними "пьете ними водку, ему нет дела, кто они, хоть были бы они сами дьяволы, лишь бы они были его соотечественники. Они вместе обсуждают вопросы политики и горько упрекают французов, отказавшихся предоставить заём России. На каждой остановке мы выходим из вагона и без запрета пользуемся фотоаппаратами... С генералом Игнатьевым произошла в ходе нашего путешествия странная метаморфоза. На наших глазах он из обходительного западного дипломата, дамского угодника, превратился в грубого, неотесанного человека, настоящего mujik (в "мужика", простите, мужики, за выражение. - Б.Н.), который смотрел на нас, людей Запада, с явной антипатией и отвращением. Когда наше судно в поездке по Черному морю стало опасно крениться на борт - у него сломался штурвал - и дельфины прыгали за кормой, Игнатьев сел за рояль, стал играть и петь старые народные песни, развлекая попутчиков, которые столпились вокруг него, подпевая ему и подыгрывая на гитарах. В его белой рубахе его можно было принять только за mujik. Он отбросил последние остатки европейских манер и что-то оскорбительно бурчал в ответ, когда к нему обращались с просьбой. Как от переводчика от него теперь было немного толку, но я редко встречал более счастливого человека. Он посетил свое бывшее имение, ныне превращенное в "кольхоз", и был рад обнаружить там своего старого камердинера, который оставался в доме за сторожа. Они упали друг другу в объятия. Я вообще думаю, что главная черта русских людей, независимо от их классовой принадлежности, это их глубокий и пылкий патриотизм, их привязанность к земле, с которой они ощущают род мистической связи..."

Из рассказов графа Кароли о роскошном туристическом путешествии по Днепру и Волге, по Крыму, Аджарии, Грузии, Военно-Грузинской дороге и Азербайджану трудно уяснить, что же понял в этой поездке коминтерновский граф... Да, есть, конечно, и беспризорники, и суд над матросами- "вредителями" на черноморском судне, и намек на жестокость репрессий, и споры иностранцев о методах коллективизации (уже можно было спорить, ибо сам Вождь заговорил о "головокружении от успехов", и успехи были несомненными - в краткий срок было убито голодом под шесть миллионов крестьян, остальные посажены, сосланы, до смерти запуганы и превращены в рабов, у слабонервных иностранцев могло начаться головокружение, их и должны были успокоить по возвращении туристы месье Вожеля). Понятно, что написал коминтерновский граф все, что надо. Из наблюдений, которыми он особо гордился, и было, вероятно, это тонкое наблюдение над мужицкой сущностью черноземных русских графьев и их мистической (по Толстому и Достоевскому) связи с землей-матушкой и мутер Волгой.

Но главную заслугу в создании этого французско-венгерского психологического этюда надо все же приписать грубияну-графу А.А. Игнатьеву .

Ссылки: