Поликарпов Дмитрий Алексеевич и Пастернак

Поликарпов Дмитрий Алексеевич  был в то время заведующим отделом культуры ЦК КПСС. Это был тот самый Поликарпов, которому Сталин некогда сказал свою знаменитую фразу: "В настоящий момент у меня нет для тебя других писателей: хочешь работать, - работай с этими". Это был человек неординарный. Когда он умирал (от рака), он сказал жене, что если умрет после 15-го числа, пусть она - так и быть! - возьмет "кремлевку" (полагающийся ему кремлевский паек ) за этот месяц. А если он отдаст концы до 15-го, чтобы ни в коем случае не смела его брать: обманывать партию он ей не разрешил. В то время, я думаю, уже не много осталось цековских чиновников, которые проявляли бы такую суровую щепетильность в своих отношениях с "партийной кормушкой". Но неординарность, я бы даже сказал, уникальность "дяди Мити", как все за глаза его звали, проявлялась не только в этом. В отличие от подавляющего большинства тогдашних партийных бонз он был идейным. Он был последышем тех "неистовых ревнителей", которые исполняли свои партийные обязанности, как выразился однажды Маяковский, "не по службе, а по душе". Всем, кого "дядя Митя" курировал, за кем следил своим бдительным оком, от этого было только хуже. Но ведь не это же его качество привлекло к нему Бориса Леонидовича Пастернака! И не оно заставило его написать, что только к нему одному из цековских идеологических бонз он полон уважения. Так что же?

Когда разразился скандал вокруг присуждения ему Нобелевской премии , разбираться с проштрафившимся "небожителем", то есть расхлебывать всю эту кашу, по должности выпало "дяде Мите". Вот тут-то, по ходу этих их встреч и переговоров и возникли у этих двух - таких разных! - людей какие-то отношения, похожие на человеческие.

"Поликарпов откашлялся, торжественно встал и голосом глашатая на площади возвестил, что - Пастернаку позволяется остаться на родине. Теперь, мол, его личное дело, как он будет мириться со своим народом. Но гнев народа своими силами нам сейчас унять трудно, - заявил при этом Поликарпов.

- Мы, например, просто не можем остановить завтрашний номер "Литературной газеты".

- Как вам не совестно, Дмитрий Алексеевич? - перебил его Боря.

- Какой там гнев? Ведь в вас даже что-то человеческое есть, так что же вы лепите такие трафаретные фразы? Народ!, Народ! - как будто вы его у себя из штанов вынимаете. Вы знаете прекрасно, что вам вообще нельзя произносить это слово - народ. Бедный Дмитрий Алексеевич шумно набрал воздуху в грудь, походил по кабинету, и, вооружившись терпением, снова подступил к Боре.

- Ну, теперь все кончено, теперь будем мириться, потихоньку все наладится, Борис Леонидович!

А потом вдруг дружески похлопал его по плечу, - эх, старик, старик, заварил ты кашу!

Но Боря, разозлившись, что при мне его назвали стариком (а он себя чувствовал молодым и здоровым!), сердито сбросил руку со своего плеча:

- Пожалуйста, вы эту песню бросьте, так со мной разговаривать нельзя. Но Поликарпов не сразу сошел с неверно взятого им тона:

- Эх, вонзил нож в спину России, вот теперь улаживай! Боря вскочил:

- Извольте взять свои слова назад, я больше разговаривать с вами не буду,

- и рывком пошел к двери. Поликарпов послал мне отчаянный взгляд:

- Задержите, задержите его, Ольга Всеволодовна! - Вы его будете травить, а я буду его держать? - ответила я не без злорадства, - возьмите свои слова назад!

- Беру, беру, - испуганно пробормотал Поликарпов. ( Ольга Ивинская . В плену времени. М. 1972. Стр. 286-287.)

Таких сцен там, надо полагать, было еще немало. Едва только утих первый, главный скандал, как вдруг вспыхнул новый. Пастернак написал стихотворение "Нобелевская премия" ("Я пропал, как зверь в загоне!") и отдал его первому подвернувшему под руку западному корреспонденту.

В ответ последовали новые репрессии. Тотчас были расторгнуты все договоры на его переводы Шекспира, рассыпаны наборы уже готовящихся к выходу их изданий. Вот по этому поводу Поликарпов и уговаривал его написать Хрущеву . Свое отношение к новым кремлевским властителям Пастернак, как мы уже знаем, выразил весьма недвусмысленно:

И каждый день приносит тупо,

Так что и вправду невтерпеж,

Фотографические группы

Одних свиноподобных рож. В это же самое время Ахматова не стеснялась говорить о себе:

"Я - хрущевка!" Она была благодарна Хрущеву за разоблачение сталинских преступлений, за распущенные лагеря и вышедших на свободу зэков, среди которых, между прочим, был ее сын. Эренбург , которому, как и Пастернаку, при Хрущеве досталось круче, чем при Сталине, тем не менее отозвался о нем скорее благожелательно:

Смекалист, смел, не памятлив, изменчив,

Увенчан глупо, глупо и развенчан.

Не только от сохи и от утробы

Он власть любил, но не было в нем злобы,

Охоч поговорить, то злил, то тешил,

И матом крыл, но никого не вешал. Ну, а что касается хрущевской "оттепели", тут и говорить нечего - это ведь не кто иной, как он, дал имя его десятилетнему царствованию. К "оттепели", наступившей после лютых сталинских холодов, Пастернак тоже отнесся так же. С удовлетворением отметил, что

"Смягчается времен суровость" Поделился даже своими надеждами на новые, еще более благодетельные перемены:

Воспоминание о полувеке

Пронесшейся грозой уходит вспять,

Столетье вышло из его опеки.

Пора дорогу будущему дать. Но писать письмо Хрущеву, искать у него помощи и защиты - не хотел. Обращаться к "жестокому и страшному Сталину" он не считал для себя зазорным. А обратиться к Хрущеву, который "и матом крыл, но никого не вешал", было ему поперек души. К Поликарпову еще куда ни шло. А к Хрущеву - ни за что, ни за какие блага! И это не потому, что Сталин к нему благоволил, а Хрущев позволил своим холуям публично сравнивать его со свиньей. Нет, дело тут было не в личной обиде.

Со Сталиным у него были отношения. (Так, во всяком случае, ему казалось.) Даже с Поликарповым у него были - какие-никакие, но все-таки личные - отношения. А с Хрущевым никаких личных отношений у него не было и быть не могло. Под нажимом Поликарпова (а может быть, и не его одного) он потом Хрущеву все-таки написал. Сдержанно, почти официально. Не "дорогой", как Сталину, а "глубокоуважаемый", хотя обращение "Дорогой Никита Сергеевич" в этих случаях тогда было уже частью обязательного ритуала. И уж конечно, без изъявлений преданности и любви. И без всяких этих своих "таинственностей". Но, написав, он его все-таки не отправил.

См. в Википедии Дмитрий Алексеевич Поликарпов

Источник - Википедия

Дмитрий Алексеевич Поликарпов (21 мая 1905, Новгородская губерния, Российская империя — 1 ноября 1965, Москва) —советский партийный и государственный деятель, заведующий отделом культуры ЦК КПСС (1955—1962), (1965). Известность получил как организатор публичной травли писателя, лауреата Нобелевской премии Бориса Пастернака. 

Родился в крестьянской семье.
В 1948 г. окончил Московский областной педагогический институт (заочно), в 1948 г. — окончил Высшую партийную школу при ЦК ВКП(б) (заочно), в 1950 г. — Академию общественных наук при ЦК ВКП(б). Кандидат исторических наук.
С 1923 г. на комсомольской и партийной работе.
В 1939—1944 гг. — заведующий отделом и заместитель начальника Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б),
в 1941—1945 гг. — председатель Всесоюзного радиокомитета,
В 1944—1946 гг. — секретарь правления Союза писателей СССР.
В 1946—1954 гг. — заместитель директора, директор Московского государственного педагогического института им. В. И. Ленина.
В 1954—1955 гг. — секретарь Московского горкома КПСС.
В 1955 г. — секретарь правления Союза писателей СССР.
В 1955—1962 гг. — заведующий Отделом культуры ЦК КПСС,
в 1962—1965 гг. — заместитель заведующего Идеологическим отделом ЦК КПСС,
в 1965 г. — заведующий Отделом культуры ЦК КПСС.
Член РКП(б) с 1924 г. Кандидат в члены ЦК в 1961—1965 гг. Депутат Верховного Совета СССР 5, 6 созывов.
Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.
Награды
Награжден орденом Ленина.

Ссылки: