XX съезд, Хрущев, надежда и разочарование

Доклад Н.С. Хрущева на XX съезде партии произвел ошеломляющее впечатление. По традиции доклад считался секретным, хотя иностранная пресса много писала о нем, и зачитывался лишь на закрытых собраниях коммунистов. В институте, в зале, вместившем несколько сотен коммунистов, после четырехчасового чтения стояла мертвая тишина. Вопрос коммуниста Вотинова: "Разве можно после таких событий оставлять тело Сталина рядом с Лениным?" вызвал в президиуме тревожный шепот. Ему ответили, что вопрос обсуждается "наверху". Так мы и жили в надежде, что все решится где-то, потому что мы - всего лишь "винтики", почти двадцать миллионов коммунистов - "винтиков". Мы были безоружны перед властью, более безоружны, чем при любой монархии. Одиночные выступления смельчаков приводили лишь к их изоляции. Для нас жизнь ассоциировалась с работой во имя светлого будущего, даже за счет сегодняшних страданий... И мы приняли эту идейную установку и фанатично следовали ей.

Фигура Н.С. Хрущева противоречива и до сих пор вызывает много споров, но с точки зрения моей и многих моих друзей, именно при нем в жизни людей произошли значительные перемены к лучшему, было совершено немало замечательных дел, начиная с завоевания космоса . Побывав за границей, Никита Сергеевич привез ряд полезных новшеств. Прежде всего он развернул широкомасштабное жилищное строительство . Конечно, дома были не слишком комфортабельные (недаром их прозвали "хрущобами"), но хоть какое-то жилье получили миллионы людей. Появились холодильники, стиральные машины... При нем наша страна приняла участие в освоении Антарктиды . В состав первой экспедиции на далекий материк включили двух журналистов: моего мужа Е. Рябчикова - корреспондента сразу от "Правды", "Огонька" и "Литературной газеты" и П. Барашева от "Комсомолки". Несмотря на некоторое потепление политической обстановки в стране, в экспедиции был главный цензор - полковник, один из руководителей политуправления армии. Нашим журналистам запрещалось многое из того, что считалось самым обычным делом у иностранных журналистов. Нельзя было фотографировать Кильский канал и немцев, которые, завидев советский теплоход "Обь", приветственно махали руками и запевали полюбившиеся им русские песни - "Подмосковные вечера", "Катюшу". Нельзя было фотографировать и описывать опаснейшие встречи с айсбергами вблизи берегов Антарктиды. Не выдержав, Евгений отправил мне телеграмму с условленным заранее текстом, означавшим, что ему нужна помощь. Я сообщила об этом главному редактору "Правды" П. Сатюкову , и тот сумел добиться некоторого смягчения нелепой цензуры. При Хрущеве были разрешены поездки за границу. Я смогла попасть в Карловы Вары на лечение, что мне давно советовали врачи. А когда Женя вернулся, то его в качестве награды тоже отправили туда, и я с ним подлечилась еще раз. Сейчас, когда так испорчены отношения с бывшими соцстранами, можно только со слезами вспоминать, как нас тогда принимали в Чехословакии. Мы летели на одном из первых ТУ-104, и в Праге нас встречало множество знакомых. Женины друзья возили нас по разным городам. Мы надолго запомнили эти поездки. Женя много выступал с рассказами об Антарктиде, мы были даже в гостях у пограничников. На улицах Праги с нами охотно заговаривали по-русски, школьники хвастались знанием русского языка, а в магазинах никто не хотел вспоминать немецкий, хотя знали его достаточно хорошо, - словом, мы тогда были в дружественной, почти родной стране. Вернувшись из Чехословакии, Евгений получил справку о реабилитации , и в декабре 56-го года мы поехали с сыном Борей на елку в Кремль. Муж плакал. "После лагеря и тюрьмы я - в Кремле", - говорил он со слезами на глазах. Мы искренне верили в наши дружеские отношения с чехами, вели с ними научную переписку. И просто не поняли смысла событий 1968 года, когда внезапно наши войска были введены в Чехословакию . Мы оказались обманутыми и не высказали ни слова протеста. Год или два спустя я, находясь в Праге на научной конференции, видела враждебные лица молодых людей, которые не могли помнить, как русские освобождали Чехословакию от немцев, но видели русских солдат, не так давно поднявших оружие против мирных жителей города. Люди постарше относились к нам по-прежнему дружелюбно, но в магазинах русский язык понимать перестали, приходилось объясняться по- немецки, а дети-школьники, которые раньше радостно кидались к нам, теперь отворачивались. Сейчас я со стыдом вспоминаю об интервенции в Венгрию , но тогда вся пресса в один голос утверждала, что наши солдаты вели себя как истинные защитники народной власти. А о том, что было в Польше, мы просто не знали. К сожалению, Хрущев, не слишком искушенный в политике человек, многого не умел и, прожив десятки лет в атмосфере страха, боялся своего окружения. Он допустил немало ошибок, и это вызвало неуважение народа к тому, что он сделал, и даже к памяти о нем. Я случайно попала в Кремль на тот съезд писателей, где Н.С. Хрущев обрушился на литературу. Мой муж, будучи редактором отдела информации "Литературной газеты", получил пригласительный билет и каким-то образом сумел провести меня через проходную у Спасских ворот прямо в зал заседаний Кремля, где выступал Хрущев. Все ждали теплых слов вождя об освобождении литературы от мертвящих догм соцреализма, но вместо этого услышали грубые слова в адрес писателей и разъяснения, чего ждет партия от деятелей культуры: партии нужны автоматчики! Зал обомлел. Даже банкет в Георгиевском зале, где столы ломились от яств, не поднял настроение потрясенной аудитории.

В 1964 году Евгений в качестве редактора отдела информации "Правды" вместе со спецкором той же газеты, знаменитым в то время писателем К.М. Симоновым , были направлены в Норильск , куда через некоторое время должен был прилететь Н.С. Хрущев. Я как раз в тот момент была в командировке на объекте "Красноярск-26" , и мы решили, что оттуда в Норильск поплывем вместе. К.М. Симонов тоже взял с собой семью. Мы два дня гостили на государственной даче председателя Совнархоза, бывшего работника Норилькомбината В.К. Ксинтариса , а оттуда на катере начальника пароходства А.Н. Назарова отправились в десятидневное путешествие по Енисею. Я вспоминаю эти дни как не прекращавшуюся ни днем, ни ночью дискуссию об устройстве нашей дальнейшей жизни, о борьбе с волюнтаризмом и властью патрократии, о создании демократического общества. Мы проплывали мимо пустынных берегов, тайги, скалистых порогов. Останавливались в Енисейске, Туруханске, Курейке, где К.М. Симонов и мой муж выступали с докладами. В Курейке капитан не пустил женщин в бывший "домик" Сталина: огромный футляр из гранита и стекла был завален испражнениями - так мстили бывшие ссыльные и зеки тирану. Мы видели затопленные из-за невозможности сплава деревья ценных пород, проплывали строящуюся Хантайскую ГЭС. Наконец нас тепло встретил в Норильске начальник комбината В.И. Долгих . Он пригласил нас в гости, и там опять возник длинный разговор о том, как стране жить дальше. Да, такая вот особенность отличала шестидесятые годы: люди начали думать и искать пути обновления общества.

Много разговоров о плохом состоянии советского хозяйства, о необходимости внедрения нового, о недопустимом отношении к изобретателям мне приходилось слышать в Государственном комитете по науке и технике (ГКНТ), где я часто бывала по своим изобретательским делам. Говорили, что мы теряем до сорока процентов выращенного урожая из-за неполноценной уборки, нехватки машин, бегства колхозников, разбитых дорог. А сколько идей было загублено там же, в ГКНТ! Наш друг Л.А. Юткин , автор около двухсот изобретений, в том числе знаменитого электрогидравлического эффекта , применяемого фирмами США, ФРГ и других стран, так и не был признан в своей стране и умер, затравленный ленинградскими руководителями Ф.Р. Козловым и Г.В. Романовым .

Изобретатель Пресняков , будучи уже знаменитым, не имел элементарных условий для нормальной работы и разрабатывал новые модели у себя на кухне. Он так и не сумел пробить глухую стену непонимания при попытках реализовать свои изобретения в промышленности. И все же нашему коллективу в шестидесятые годы удалось, преодолев бюрократические барьеры, сделать важное дело для страны и тем самым подготовиться к конверсии. В последующие годы наше направление, хотя и развивалось, страна постепенно теряла свой приоритет в этой области и не только в этой. К началу семидесятых годов состояние науки и промышленности было таково, что большая группа ответственных работников страны, в том числе председатель ГКНТ В.А. Кириллин , председатель Госплана Н.К. Байбаков , президент Академии наук А.П. Александров , министр химической промышленности Л.А. Костандов (называю тех людей, с которыми я встречалась, пробивая наши идеи) и многие другие руководители, были вынуждены обратиться к Председателю Совета министров Н.И. Тихонову , охарактеризовать ситуацию как нетерпимую и указать на необходимость немедленных реформ. Однако этот документ тут же засекретили, а некоторых авторов (В.А. Кириллина, Н.К. Байбакова) сняли с руководящих постов.

Широкой публике стало известно об этом документе лишь много лет спустя, в сентябре девяносто третьего года, из статьи в "Известиях" известного публициста О. Лациса. Но это было уже в период гласности, когда на страницы газет выплеснулась масса разоблачительных материалов, показавших как десятилетие за десятилетием наряду с успехами накапливались кризисные явления в экономике страны, да и во всем советском обществе.