Шкловский и "Серапионовы братья"

Историк литературы Борис Фрезинский в "Судьбах Серапионов" отмечал: "своим долгом Брата и одновременно Учителя Шкловский считал помогать Серапионам и опекать их, когда Горький уехал . Об этом Виктор Борисович докладывал Алексею Максимовичу в Берлин: "Живём так себе. Дом Искусств дров не заготовил. Пока достал всем три куба, что дальше, не знаю, - затем шёл отчёт о написанном каждым из братьев. Но в смысле собственной литпродукции Шкловский считал себя неподсудным никому. В конце 1921 года он наладил выпуск двухнедельного журнала "Петербург" и делал весь журнал сам, значась в нём единственным редактором. Для Серапионов места не жалел. В декабре 1921-го и в январе 1922-го вышло два номера - в них Шкловский напечатал "Варшаву" Слонимского, "Чертовинку" Зощенко, "Ненормальное явление" Лунца, статью Груздева и одно стихотворение Тихонова, которому ещё только предстояло стать Серапионом. Художник Владимир Милашевский , по-домашнему встречавшийся тогда со Шкловским, вспоминал его в книге "Вчера, позавчера": "Энергии - не только мозговой, но и самой обычной, житейской - хоть отбавляй! Не дожидаясь, когда обстоятельства станут более благоприятны, он издавал свои труды за свой собственный счёт: бегал по типографиям, договаривался с наборщиками, доставал бумагу. Сам распространял свои издания". Это всё можно отнести и к журналу "Петербург" Шкловский был настоящим, начальным Серапионом, и Фрезинский это доказывает:

1) Как положено настоящему Серапиону, Шкловский имел прозвище: (в 1929 году Каверин напишет роман "Скандалист, или Вечера на Васильевском острове", где Некрылов-Шкловский - главное действующее лицо);

2) Справка журнала "Летопись Дома Литераторов", где в перечислении сказано: "Членами общества являются также критики и теоретики поэтического языка - И. Груздев и Виктор Шкловский.;

3) Сообщение не со стороны, а от самих Серапионов - в * 2 альманаха "Дом Искусств" объявлялся состав подготовленного ими альманаха братства и в нём значилось: "статьи В. Шкловского";

4) Громкое заявление в полемической статье Льва Лунца "Об идеологии и публицистике: "Виктор Шкловский - Серапионов брат был и есть";

5) Константин Федин [ 44 ], внутренне не любивший формалистов (а Шкловский был их признанным вождём), в книге "Горький среди нас" (1944), перечисляя старших товарищей, влиявших на Серапионов, признаёт: "И, конечно, это был Виктор Шкловский, считавший себя тоже "серапионом" и действительно бывший одиннадцатым и, быть может, даже первым "серапионом" - по страсти, внесённой в нашу жизнь, по остроумию вопросов, брошенных в наши споры;

6) Шкловский выступал на обоих Серапионовских вечерах в Доме Искусств (19 и 26 октября 1921 года). Конечно, Шкловский - особый Серапион: и Брат, и Учитель. Хотя Учителем он был, возможно, не для всех, но ход его мыслей всех захватывал". Однако это положение вещей - с придумыванием новых смыслов, с напряжённо слушающей аудиторией и настоящей популярностью - было недолгим. В письме от 16 марта Шкловский сообщает Горькому: "Надо мной грянул гром. Семёнов напечатал в Берлине в своей брошюре мою фамилию. Меня хотели арестовать, искали везде, я скрывался две недели и, наконец, убежал в Финляндию. Сейчас сижу в карантине. Собираюсь писать продолжение "Революции и фронта". "Серапионовы братья" живут. Всеволод Иванов цветёт, как подсолнечник, и пишет всё сочней. Он написал роман "Цветочные ветра". Книга в наборе. Зощенко выпускает книгу "Рассказы Назара Ильича". Зильбер написал рассказ "Пятый странник". Я издал книжку "Эпилог". Появился новый поэт Николай Тихонов . Я привёз с собой матрицы "Революции и фронта". Продаю. Передайте Гржебину , что я предлагаю продолжение книги 1918-1922 год. У меня с собой рукописи "Ход коня". Сейчас мне нужны деньги, тысяч до 10 финских. Хотел бы жить недалеко от Вас. Боюсь тоски по родине. Собираюсь в Германию. Можно ли достать визу? Жена осталась в Питере, боюсь, что она на Шпалерной . Союз писателей обещался о ней заботиться. Денег у меня с собой 200 марок и золотые часы ещё на 1000. <...> Не знаю, как буду жить без родины. Во всяком случае, избежал судьбы Гумилёва. Посылаю Вам свою книгу" 76ф. Он регулярно писал Алексею Максимовичу, поминая Серапионов: "Серапионы остались в России в печали и тесноте"; "Скучаю по жене, Тынянову, по Серапионам"; сообщая, что жену освободили под залог, который внесли литераторы, он подчёркивает: "Главным образом Серапионы"; "У Серапионов наблюдается следующее. Бытовики: Зощенко, Иванов и Никитин обижают сюжетников: Лунца, Каверина, Слонимского. Бытовики немного заелись в "Красной нови", а сюжетники ходят пустые, как барабаны без фавора и омажа. Я написал уже об этом туда письмо, но этого мало". Вскоре Горький помог Шкловскому перебраться из Финляндии в Берлин. "Дорогой Алексей Максимович. Мой роман с революцией глубоко несчастен. На конских заводах есть жеребцы, которых зовут "пробниками". Ими пользуются, чтобы "разъярить" кобылу (если её не разъярить, она может не даться производителю и даже лягнуть его), и вот спускают "пробника". Пробник лезет на кобылу, она сперва кобенится и брыкается, потом начинает даваться. Тогда пробника с неё стаскивают и подпускают настоящего заводского жеребца [ 45 ]. Пробник же едет за границу заниматься онанизмом в эмигрантской печати. Мы, правые социалисты, "ярили" Россию для большевиков. Но, может быть, и большевики только "ярят" Россию, а воспользуется ею "мужик".

Вот я и написал фельетон вместо письма. Но поймите и моё положение. Здесь, в Райволо , никто не понимает остроумия. Читают же только старое "Солнце России". Мы все условно-остроумны. Мы все говорим друг с другом условно, как Володя (брат героя "Детства и отрочества") с мачехой. Я одинок, как и все, конечно. И ночью, когда я думаю о жене, я хочу встать на колени в постели и молиться, что ли. Увы мне, нет Бога, а с ним бы я поговорил серьёзно. Я одинок здесь. Дядя мой, у которого я живу, любит поговорить об искусстве. Это очень тяжело. Я боюсь, что он в результате напишет начало повести. Он говорит, что в искусстве главное чувство. Перед женой я считаю себя виноватым. Может быть, честнее было бы не бежать? Ведь я не занимался политикой. Это бронированные автомобили втаскивали меня в разные удивительные положения. <...> Вчера получил 1000+390 марок. Спасибо" 77ф. (Письмо датировано 15 апреля 1922 года; последние две строчки приписаны через пять дней.) Этот образ "пробников" он не раз потом будет использовать, но только по другим поводам. Фрезинский приводит ещё две цитаты: "У меня нет никого. Я одинок. Я ничего не говорю никому. Я ушёл в науку "об сюжете", как в манию, чтобы не выплакать глаз. Не будите меня". И: "Если бы коммунисты не убивали, они были бы всё же неприемлемы".

Ссылки: