Заявление Бурцева о том, что Азеф провокатор

Я приступаю теперь к самой печальной странице моих воспоминаний. В мае 1908 г. Владимир Львович Бурцев , редактор журнала "Былое" , заявил центральному комитету, что имеет основание подозревать Азефа в провокации. Такое же заявление, по его словам, было им сделано еще осенью 1907 г. П.П. Крафту и членам северного летучего боевого отряда Карлу Траубергу и Кальвино-Лебединцеву . Одновременно с этим Бурцев сообщил о своих подозрениях еще нескольким товарищам - членам партии социалистов-революционеров. Об Азефе уже давно ходили недобрые слухи.

Еще в 1902 г., когда Азеф работал в Петербурге, партийный пропагандист студент Крестьянинов обвинил его в провокации. Обвинение это было рассмотрено судом чести , членами которого были писатели Пешехонов , Анненский и Гуковский . Суд признал обвинение несостоятельным и отпустил Азефа с извинениями.

Слухи не прекратились. В августе 1905 г. в центральный комитет было доставлено упомянутое уже мною однажды анонимное письмо . Оно содержало указание на провокаторскую роль Татарова и Азефа . Вот это письмо:

"Тов. Партии грозит погром. Ее предают два серьезных шпиона. Один из них бывший ссыльный некий Т . весной лишь вернулся, кажется, из Иркутска, втерся в полное доверие к Тютчеву , провалил дело Ивановской , Бар ., указал, кроме того, Фрелих , Николаева , Фейта , Старынкевича , Леоновича , Сухомлина , много других, беглую каторжанку Якимову , за которой потом следили в Одессе, на Кавказе, в Нижнем, Москве, Питере (скоро, наверное, возьмут); другой шпион недавно прибыл из-за границы, какой-то инженер Азиев, еврей, называется и Валуйский; этот шпион выдал съезд, происходивший в Нижнем, покушение на тамошнего губернатора, Конопляникову в Москве (мастерская), Вединяпина (привез динамит), Ломова в Самаре (военный), нелегального Чередина в Киеве, бабушку (укрывается у Ракитниковых в Самаре)...

Много жертв намечено предателями. Вы их обоих должны знать. Поэтому мы обращаемся к вам. Как честный человек и революционер, исполните (но пунктуально: надо помнить, что не все шпионы известны и что многого мы еще не знаем) следующее. Письмо это немедленно уничтожьте, не делайте из него копий и выписок. О получении его никому не говорите, а усвойте основательно содержание его и посвятите в эту тайну, придумав объяснение того, как вы ее узнали, только: или Брешковскую , или Потапова (доктор в Москве), или Майнова (там же), или Прибылева , если он уедет из Питера, где около него трутся тоже какие-то шпионы. Переговорите с кем-нибудь из них лично (письменных сношений по этому делу не должно быть совсем)! Пусть тот действует уже от себя, не называя вас и не говоря того, что сведения эти получены из Питера.

Надо, не разглашая секрета, поспешить распорядиться: все, о ком знают предатели, будут настороже, а также и те, кто с ними близок по делу. Нелегальные должны постараться избавиться от слежки и не показываться в места, где они раньше бывали. Технику следует переменить сейчас же, поручив ее новым людям".

Осенью 1907 г. центральным комитетом было получено из Саратова от партийных товарищей другое письмо, обвинявшее Азефа . Вот текст этого письма:

"Из источника компетентного нам сообщили следующее. В августе 1905 г. один из виднейших членов партии с.-р. состоял в сношениях с департаментом полиции, получая от департамента определенное жалованье.

Лицо это то самое, которое приезжало в Саратов для участия в бывших здесь совещаниях некоторых крупных партийных работников. О том, что эти совещания должны состояться в Саратове, местное охранное отделение знало заблаговременно и даже получило сообщение, что на совещаниях должен обсуждаться вопрос об организации крестьянских дружин и братств.

Имена участников также были охранному отделению известны, а потому за всеми участниками совещания была учреждена слежка. Последнею руководил ввиду особо важного значения, которое приписывалось охраной совещаниям, специально командированный департаментом ветеран-сыщик статский советник Медников . Этот субъект, хотя и достиг высокого чина, однако остался во всех своих привычках простым филером и свободное время проводил не с офицерами, а со старшим агентом местной охраны и с письмоводителем.

Им-то Медников и сообщил, что среди приехавших в Саратов на съезд соц.-революционеров находится лицо, состоящее у департамента полиции на жалованье, - получает 600 рублей в месяц.

Охранники сильно заинтересовались получателем такого большого жалованья и ходили смотреть его в сад Очкина (увеселительное место). Он оказался очень солидным человеком, прекрасно одет, с видом богатого коммерсанта или вообще человека больших средств. Стоял он в "Северной гостинице" (угол Московской и Александровской, д. о-ва взаимного кредита) и был прописан под именем Сергея Мелитоновича (фамилия была нам "источником" сообщена, но мы ее, к сожалению, забыли). Сергей Мелитонович, как лицо, "дающее сведения", был окружен особым надзором для контроля правильности его показаний: в Саратов его провожали из Нижнего через Москву два особых агента, звавших его в своих дневниках кличкой Филипповский . Предполагался ли арест участников совещания или нет, неизвестно, но только участники были предупреждены, что за ними следят, и они тотчас же разъехались. Выехал из Саратова и Филипповский (назовем и мы его этой кличкой). Выехал он по железной дороге 19 августа, в 5 часов дня. Охрана не знала об отъезде революционеров и продолжала следить. 21 августа ночью (11 часов) в охрану была прислана из департамента телеграмма с приказом прекратить наблюдение за отъездом.

Телеграмма указывала, что участники съезда предупреждены были писарями охранного отделения. Такого рода уведомление могло быть сделано только на основании сведений, полученных от кого-либо из участников съезда, и заставило предполагать, что сведения эти дал департаменту Филипповский, уехавший из Саратова в 5 или 6 часов вечера 19 августа и успевший доехать до Петербурга к ночи 21-го. Незадолго до открытия первой Думы, т. е. в апреле 1906 г., в Саратов возвратился начальник саратовского охранного отделения из Петербурга Федоров (убитый позднее при взрыве на Аптекарском острове ) и рассказывал, что в момент его отъезда из Петербурга тамошнюю охрану опечаливал прискорбный факт: благодаря антагонизму между агентами департамента полиции и агентами спб. охраны был арестован Филипповский , имевший, по словам Федорова, значение не меньшее, чем Дегаев. Филипповский участвовал вместе с другими террористами в слежке, организованной революционерами за высокопоставленными лицами. Агенты спб. охраны получили распоряжение арестовать террористов, занятых слежкой, и хотя они отлично знали, что Филипповский не подлежит аресту, но в пику агентам департамента прикинулись не знающими об этом и арестовали Филипповского, ухитрившись при этом привлечь к участию в аресте и наружную полицию.

Последнее было сделано, чтобы затруднить освобождение Филипповского, так как раз в его аресте участвует наружная полиция, т. е. ведомство, постороннее охране, вообще лишние люди, то уж трудно покончить дело келейно, не обнаружив истинной роли Филипповского.

Когда Федоров выезжал из Петербурга, то еще не был придуман способ выпустить Филипповского, не возбудив у революционеров подозрений. Федоров сообщил при этом, что в этот раз едва не был арестован хорошо известный саратовским филерам Зот Сергеевич Сазонов , также участвовавший в слежке, переодетый извозчиком. Он и еще одно лицо успели скрыться.

Азеф состоял членом партии с самого ее основания. Он знал о покушении на харьковского губернатора кн. Оболенского (1902 г.) и принимал участие в приготовлениях к убийству уфимского губернатора Богдановича (1903 г.) .

Он руководил с осени 1903 г. боевой организацией и в равной степени участвовал в следующих террористических актах: в убийстве мин. вн. дел Плеве , в убийстве вел. кн. Сергея Александровича , в покушении на петербургского ген-губ. ген. Трепова , в покушении на киевского ген-губ. ген. Клейгельса , в покушении на нижегородского губ. ген. барона Унтербергера , в покушении на московского ген-губ. адм. Дубасова , в покушении на офицеров Семеновского полка ген. Мина и полк. Римана , в покушении на заведующего политическим розыском Рачковского , в убийстве Георгия Гапона , в покушении на командира Черноморского флота адм. Чухнина , в покушении на премьер-министра Столыпина и в трех покушениях на царя .

Кроме того, он заранее знал об убийстве саратовского губ. ген. Сахарова , об убийстве петербургского градоначальника ген. фон дер Лауница , об убийстве главного военного прокурора ген. Павлова , о покушении на вел. кн. Николая Николаевича , о покушении на московского ген-губ. Гершельмана и др.

Ввиду таких фактов в биографии Азефа , центральный комитет не обращал внимания на указанные слухи и цитированные письма: он склонен был усматривать в них интригу полиции. Полиции было выгодно, конечно, набросить тень на одного из вождей революции и тем лишить его возможности продолжать свою деятельность.

Такого мнения держалось большинство товарищей.

Меньшинство, не веря в полицейскую интригу, тем не менее далеко было от подозрения Азефа в провокации.

К последним принадлежал и я. Я был связан с Азефом дружбой. Долговременная совместная террористическая работа сблизила нас. Некоторые странности его характера (напр., случай с Колосовой-Поповой, случай с Сулятицким) я объяснял недостатком душевной чуткости и тою твердостью, которая в известных пределах является долгом человека, несущего ответственность за боевую организацию. Я мирился с этими странностями. Я знал Азефа за человека большой воли, сильного практического ума и крупного организаторского таланта. Я видел его на работе. Я видел его неуклонную последовательность в революционном действии, его преданность революции, его спокойное мужество террориста, наконец, его тщательно скрываемую нежность к семье. В моих глазах он был даровитым и опытным революционером и твердым и решительным человеком.

Это мнение в общих чертах разделялось всеми товарищами, работавшими с ним. Так думали люди по характеру и темпераменту очень разные, доверчивые и скептики, старые революционеры и юноши. Так думали Гоц , Гершуни , Карпович , Чернов , Сазонов, Вноров ск Сазонов , Вноровский , Абрам Гоц , Адмирал , Зильберберг , Сулятицкий , Брешко-Брешковская , Бриллиант , Лурье и многие другие. Быть может, не все одинаково любили его, но все относились к нему с одинаковы м уважением. Было невероятно, что все эти товарищи могли ошибиться. Ни неясные слухи, ни анонимное письмо 1905 г. (о письме 1907 г. я узнал только во время суда над Бурцевым ), ни указания Бурцева не заронили во мне и тени сомнения в честности Азефа. Я не знал, чем объяснить появление этих слухов и указаний, но моя любовь и уважение к Азефу ими поколеблены не были.

Центральный комитет, узнав, что Бурцев сообщил о своих подозрениях некоторым партийным товарищам, решил призвать Бурцева к суду чести .

Бурцеву было предъявлено обвинение в том, что он:

во-первых, распространяет неосновательные и позорящие одного из членов центрального комитета слухи, чем наносит партии вред, и,

во-вторых, распространяет их без ведома и помимо центрального комитета, чем лишает возможности центральный комитет эти слухи опровергнуть.

Судьями были избраны Г.А. Лопатин , кн. Кропоткин и В.Н. Фигнер : Решение это состоялось в Лондоне , летом 1908 г., во время заседания партийной конференции. Я на этой конференции не присутствовал и не принимал участия в решении этого вопроса. Узнав же о таковом решении, я сделал все, от себя зависящее, чтобы оно не было приведено в исполнение.

Я сделал это по следующим причинам. Во-первых, мне казалось, что привлечением Бурцева к суду центральный комитет не только не препятствует распространению позорящих Азефа слухов, но, наоборот, способствует им: суд над Бурцевым должен был возбудить и в действительности возбудил много нежелательных разговоров. Во-вторых, мне казалось, что позиция центрального комитета на суде крайне невыгодна.

Уже не говоря о том, что весьма трудно опровергать слухи, идущие из полицейского источника, - а только этим располагал Бурцев, - даже обвинительный приговор Бурцеву еще не снимал подозрений с Азефа: Бурцев мог распространять неосновательные слухи, но слухи все-таки оставались. Суд, даже в лучшем для центрального комитета исходе, не достигал желательной для партии цели. Наконец, и это самое главное, мне казалось, что самое привлечение Бурцева к суду несовместимо с достоинством боевой организации.

Подозрения, падавшие на Азефа, оскорбляли не только его. Они являлись оскорблением для всех террористов. На такое оскорбление нельзя было отвечать словами. Единственным, по моему мнению, достойным ответом была бы совместная с Азефом террористическая работа всех членов организации и соответствующее об этом заявление. Только такая работа могла доказать полное доверие организации к своему руководителю и презрение к оскорблению, столь же незаслуженному, сколь тяжкому.

Я пошел к В. М. Чернову , чтобы попытаться склонить его к моему мнению: к оскорбительности для боевой организации и невыгодности для партии суда над Бурцевым. Чернов сказал: Оскорбления для боевой организации я не вижу - ведь судят не Азефа, а Бурцева. Я возразил, что самый факт суда есть оскорбление - боевая организация не может унижаться до разговоров, когда вопрос идет о ее чести. Я сказал также, что суд невыгоден для центрального комитета. Почему? - сказал Чернов. - Бурцев будет раздавлен. Ему придется каяться на суде. Тогда я с тою же целью пошел к М.А. Натансону . Я имел у него не больше успеха. Оставалось попытаться подействовать на самого Азефа .

Он приехал в Париж, утомленный конференцией встревоженный подозрениями. Но, по внешности равно, душный, он мне сказал при встрече: Как это гадко... Ты слышал, что говорит Бурцев? Ты слышал, что будет суд? Я повторил ему на это в ответ то, что говорил Чернову и Натансону. Я просил его стать на точку зрения боевой организации и отказаться от суда над Бурцевым. Я сказал также, что знаю, как ему тяжело жить при таких подозрениях, но что подозрения эти словами не смоются, а смоются только делом. Так ты думаешь, - спросил он, - нужно ехать в Россию? Конечно. И ты поедешь со мной? Я сказал, что остаюсь при своем прежнем мнении о причинах бессилия боевой организации, но в данном случае вопрос касается чести террора, и даже, если попытка будет заведомо безнадежной, я и тогда считаю своим долгом ехать в Россию, ибо вижу в такой поездке единственную возможность защищать организацию, Азефа и мою честь. Я прибавил, что я убежден, что товарищи террористы согласятся со мной, что же касается меня лично, то я готов заявить печатно, что продолжаю с ним, Азефом, работать.

Азеф сказал: Мы поедем и будем все арестованы. Что тогда? Я ответил, что я предвижу такой конец, но что именно процесс и несколько казней реабилитируют честь боевой организации.

- А если меня случайно не арестуют? - спросил Азеф.

- Тогда мы заявим на суде, что вполне тебе верим. Азеф задумался.

- Нет, - сказал он, - этого мало. Скажут: Фигнер верила же Дегаеву ... Нужен суд надо мной. Только на таком суде вскроется нелепость всех этих подозрений. Я сказал:

- Я ничего не хочу в этом деле предпринимать без твоего согласия. Если ты не принимаешь моего предложения, то позволь, по крайней мере, мне попытаться yбедить Бурцева отказаться от суда. Он не знает тебя и твоей биографии. Когда я ему ее расскажу, я убежден, - от откажется от своих подозрений. Азеф сказал:

- Против этого я ничего не имею. Я мало верил, что сумею убедить Бурцева: Бурцев слишком решительно и определенно обвинял Азефа, но я считал своим долгом сделать еще и эту попытку.

Азеф уехал на юг Франции. Я предложил Бурцеву ознакомить меня с содержанием обвинений и выслушать биографию Азефа. Бурцев охотно согласился на это. Он рассказал мне следующее.

В 1906 г. к нему в Петербурге, в контору редакции журнала "Былое" , явился чиновник особых поручений при варшавском охранном отделении М.Е. Бакай , упомянутый мною выше в связи с убийством Татарова . Бакай сперва предложил Бурцеву некоторые секретные документы для напечатания, а затем указал ему приметы и имена ряда секретных полицейских сотрудников в польской социалистической партии .

Этими разоблачениями Бакай приобрел доверие Бурцева. О партии социалистов- революционеров Бакай сообщил следующее.

"Пользуясь совершенно секретными сведениями департамента полиции, я имею возможность констатировать, что главнейшие обыски и аресты среди революционеров, произведенные в течение последних двух лет, явились почти исключительно результатом "агентурных сведений", т. е. провокации. Аресты Штифтаря, Тройского, участников готовившейся экспроприации у Биржевого моста, аресты в типографии "Мысль" Бенедиктовой и Мамаевой в Кронштадте, участников подготовлявшегося заговора на цареубийство в 1907 г., поголовный арест оппозиционной фракции соц.-революционеров в Москве, аресты в Финляндии северной летучки (Карла и др.), а также обнаружение подготовлявшегося покушения на Щегловитова (арест Лебединцева, Распутиной и др.) - все это случилось благодаря провокации, и искать причин этих провалов вне ее - бесполезно. Для наглядности я приведу несколько примеров, где действовала провокация и что из этого выходило.

Когда Гершуни стал во главе боевой организации, то это тотчас же сделалось известным департаменту полиции; для его ареста напрягали все силы и даже назначили 10-тысячную премию. Когда Гершуни бывал за границей, это тоже было известно департаменту полиции; его появления в России являлись неожиданными, но передвижения были известны. Объясняется это тем, что он освещался только заграничной секретной агентурой; в России он с провокатурой если сталкивался, то случайно, и жандармы всего позднее узнавали о нем; и несмотря на то, что его лично знали многие филеры, наблюдавшие за ним в свое время в Минске, и что его карточки находились у всех жандармов, он всегда благополучно ускользал. В конце концов его арестовали по данным киевской агентуры, которая, хотя и не соприкасалась с ним лично, но знала, что он едет из Уфы в Киев. О том, что Гершуни должен был принять участие в покушении на Богдановича , департамент полиции знал, и для его ареста был командирован заведующий наружным наблюдением всей России Медников , но не успел доехать, как убийство совершилось. О подготовлявшемся покушении на великого князя Сергея Александровича тоже знали. Было известно, что в нем обязательно должен принять участие Савинков . По пути следования князя всегда расставлялись филеры для наблюдения за подозрительными личностями. Однако, несмотря на присутствие филеров, покушение совершилось и это лишний раз доказывает, что филерское наблюдение без точных данных не способно что-либо сделать. О том, что московскому охранному отделению было известно о возможном покушении, мне передавал, заведующий наружным наблюдением Д. Попов , и это подтверждается тем, что в день убийства или на другой департамент полиции разослал телеграммы о немедленном аресте Савинкова при каких бы то ни было обстоятельствах, а его родными, проживавшими в то время в Варшаве, предписал учредить самое строгое наблюдение. Что подобная телеграмма разослана из департамента, а не московским охранным отделением, показывает, что указания исходили от провокатора, имевшего лишь отношение к департаменту полиции или к петербургскому охранному отделению .

Далее в одном из номеров "Былого" я прочел воспоминания Аргунова , в которых он описывает возникновение "Револ. России" и заканчивает арестом типографии в Томске , где печатался этот журнал. Причину ареста он не указывал и, кажется, даже приблизительно не может догадаться, каким образом последовал провал.

На основании официальных данных (мне в свое время пришлось познакомиться с докладом Зубатова о ликвидации томской типографии) и из рассказов Медникова, Зубатова и филера Дм. Яковлева могу сообщить, что в числе участников возникшей тогда партии с.-р. находился один субъект, по профессии инженер, - он был провокатором, носил псевдоним у охранников Раскин и числился при департаменте полиции. От упомянутого Раскина были получены агентурные сведения, что "такого-то числа, такой-то (точно не помню), поедет на юго-восток России по партийным делам, а оттуда, если не заедет в Москву, то направится в Томск, где устраивается нелегальная типография для печатания "Револ. России". "Такой-то" был взят в наблюдение двумя филерами - Дм. Яковлевым и, кажется, Д. Поповым , - за ним следовали по пятам, и дальнейшим за ним наблюдением установили место нахождения типографии, - что уж не так трудно. Следовательно, причину провала надо искать в указаниях провокатора Раскина.

Личность этого неизвестного провокатора, скрывавшегося под псевдонимом Раскин, крайне интересна, и его обнаружение может послужить поводом к выяснению многих бывших провалов. Впервые о Раскине я услышал в январе 1903 г., узнал, что это инженер, является главным сотрудником по партии с.-р., числится сотрудником департамента полиции , сообщал сведения только Зубатову или Медникову и получал по 350 р. в месяц, что считается очень солидным жалованьем. Знаю, что Раскин бывал на съездах, разъезжал по России, и когда он куда-нибудь ехал, то за ним всегда следовали филеры летучего отряда и Медников, - настолько его поездки были важны. Раскин давал ценные сведения о партии с.-р. и находился в курсе дела всех ее революционных предприятий; между прочим, он осветил роль Гершуни , указал на Серафиму Клитчоглу как на члена боевой организации, проживавшую осенью 1903 г. в Харькове, а потом в Петербурге и находившуюся под неотступным наблюдением; указал на террористический народовольческий кружок Негрескул ; по его сведениям велось наблюдение за инженером Витенбергом; осветил связь тверских земцев - Бакунина , Петрункевича и др. с революционерами и указал, между прочим, на возможность появления у них Брешко-Брешковской , вследствие чего за этими лицами велось неотступное наблюдение филерами летучего отряда. Раскин встречался с Зубатовым и Медниковым на квартире сожительницы последнего Е. Гр. Румянцевой Преображенская ул., 40, кв. 1.

По указанию Раскина было учреждено наблюдение феврале 1903 г. за дантистом Шнеуром в Лодзи, который там поселился с целью переправы нелегальщины с.-р из-за границы.

Переехав в Варшаву, я потерял Раскина из виду, вот однажды, в 1904 году, вдруг является в Варшаву из Петербурга через Москву Медников в сопровождении филеров и заявляет, что на следующий день приезжает сотрудник Раскин, который должен иметь серьезное деловое свидание с N. (один из поднадзорных лиц) и что после свидания наблюдение за N. будут осуществлять привезенные им филеры. В день посещения Раскиным за ними обоими было учреждено наблюдение с филерами от варшавского охранного отделения, и вот последние вечером доносили, что в таком-то часу в квартиру наблюдаемого, т. е. N., пришла "подметка" (так филеры называют сотрудников-провокаторов), описали его приметы, но, по их словам, Раскин, однако, скоро оттуда вышел и пошел под наблюдением одних только "приезжих" т. е. филеров летучего отряда, которые заявили, что будут сами наблюдать. В тот же день Раскин и Медник уехали, а в Варшаве остались два филера летучки, в том числе А. Тутушкин, ныне служащий артельщиком на юго-западных дорогах. Через несколько дней из департамета полиции последовало распоряжение филеров летучки возвратить, за N. наблюдать местными силами.

После этого сведения о Раскине у меня теряются, но на основании личных соображений, без фактических данных, что будет единственным предположением во всей этой статье, думаю, что этот таинственный провокатор не исчез со сцены, а только переменил псевдоним и стал называться Виноградовым .

Со слов многих деятелей департамента полиции, в том числе Гуровича , передаю, что независимо от Татарова , одновременно с ним сотрудничал среди с.-р. и какой-то Виноградов , который в той же если не в большей степени, способствовал провалу подготовлявшегося покушения на Трепова и Булыгина марте 1905 г.

Возможно, что я в отождествлении личностей Раскина и Виноградова ошибаюсь, но с.-р. должны позаботиться выяснением, кто мог скрываться под псевдонимом Раскин. Если бы Раскин провалился, я бы это знал, ибо провал провокатора такой величины, какой он являлся для департамента полиции, не мог пройти для меня незамеченным.

Остается два предположения: или Раскин ушел от революции в сторону, или же по-прежнему находится в рядах партии с.-р".

Бурцев из этих указаний Бакая выводил заключение, чтo Раскин, он же Виноградов, - не кто иной, как Азеф . В доказательство правильности этого вывода он приводил два соображения. Во-первых, по сведениям Бакая, анонимное письмо 1905 г. писал начальник петербургского охранного отделения полк. Кременецкий . Сделал он это по личной злобе к Рачковскому . Рачковский, пользуясь услугами провокаторов Татарова и Виноградова, произвел 17 марта 1905 г. аресты членов боевой организации помимо и без ведома петербургского охранного отделения, в частности полк. Кременецкого. За эти аресты Рачковский и его сотрудники получили крупную денежную сумму, а Рачковский, кроме того, был назначен заведующим всем политическим розыском империи на правах директора департамента полиции .

Кременецкий, разумеется, никакой награды не получил. Это и послужило поводом к озлоблению против Рачковского. Таким образом, этим анонимным письмом устанавливалось тождество Азефа с Виноградовым. Во-вторых, устанавливалось его тождество с Раскиным. Сообщенный Бакаем факт о посещении некоего N. Раскиным в Варшаве в 1904 г. совпадал с посещением этого N. Азефом. Бурцеву казалось, что этих совпадений достаточно, чтобы с уверенностью обвинить Азефа в провокации. Остальные приводимые им соображения и факты были несущественны и служить к обвинению Азефа не могли.

Мне не удалось убедить Бурцева в ошибочности его выводов. Зная об этих моих с Бурцевым переговорах, Азеф писал мне:

"...Я не вижу выхода из создавшегося положения, помимо суда. Не совсем понимаю твою мысль, что мы ничего не выиграем. Неужели и после разбора, критики и опровержения "фактов" Бурцев еще может стоять на своем? Я понимаю, когда у него была отговорка, что его не слушали и не разбирали его "материала". В другом письме он писал: "Слушаюсь твоего совета не думать об этом грязном деле. Хотя признаюсь, что трудно не думать. Так или иначе, но лезет в голову вся эта грязь..."

В начале октября Бурцев известил меня, что у него есть новое, уличающее Азефа сведение. Он под честным словом просил меня никому об этом сведении до суда не сообщать. Поэтому центральный комитет до судебное разбирательства с ним ознакомлен не был. Бывший директор департамента полиции сенатор Алексей Александрович Лопухин , знакомый Бурцева еще по Петербургу, приехал в октябре месяце за границу. Бурцев встретил его в поезде между Кельном и Берлином. Бурцев просил Лопухина сообщить ему, действительно ли Азеф состоял на службе в полиции и не имел ли Лопухин с ним дела в бытность свою директором департамента? После долгого колебания и настойчивых просьб Бурцева Лопухин на оба вопроса ответил утвердительно.

Он сообщил, что дважды встречался с Азефом по служебным делам. Рассказ Лопухина не заставил меня заподозрить Азефа.

Мое доверие к последнему было настолько велико, что я бы не поверил даже доносу, написанному его собственной рукой: я бы считал такой донос подделкой. Однако сообщение Лопухина было мне непонятно. Я не видел цели у Лопухина обманывать Бурцева. Я не мог допустить также мысли, что он участвует в полицейско интриге, если такая интрига в действительности существует: бывший директор департамента полиции едва ли мог унизиться до роли мелкого провокатора. Я склонился к мысли, что произошло печальное недоразумение: Лопухин принял за Азефа кого-либо из многочисленны секретных сотрудников полиции. Как бы то ни было, для меня было ясно, что рассказ Лопухина должен произвести большое впечатление на судей. Я боялся, что суд окончится не полным обвинением Бурцева и даже его оправданием. Такой исход был бы тяжелым ударом для партии и для боевой организации. Уверенный в честности Азефа, уверенный, что мы имеем дело с недоразумением, я опять стал просить Чернова и Натансона отказаться от суда. Мои настояния не увенчались успехом. Суд был назначен на конец октября в Париже.

Ссылки: