Познер В.В.: изменения сознания русских от Сталина до Горбачева

Когда я приехал в Советский Союз, народ в своем подавляющем большинстве верил в советскую систему. Еще он верил Сталину - несмотря на террор, несмотря ни на что. Миллионы советских людей выходили на демонстрацию Первого мая, будь то на Красной площади или в каком-нибудь захолустном городке, и праздновали День международной солидарности трудящихся, не сомневаясь, что весь мир празднует вместе с ними.

Первый и тяжелейший удар по этой вере был нанесен Никитой Сергеевичем Хрущевым , разоблачившим так называемый "культ личности И.В. Сталина". Можно строить множество теорий относительно подлинной цели хрущевской "десталинизации", но одно несомненно: он был уверен в том, что, ударив дубиной по Сталину, сумеет разнести в щепки сталинскую мифологию. Как и во многих других случаях, он ошибался.

При всей своей природной смекалистости Хрущев был человеком малокультурным и плохо образованным, с ограниченным кругозором. Положив на весы истории прямолинейную антисталинскую деятельность Хрущева с тем, чтобы выяснить, что перетягивает - польза от шоковой терапии или вред от разрушенных идеалов и зарожденного цинизма, мы вряд ли добьемся однозначного ответа.

Как я уже отмечал, первые годы хрущевской "оттепели" были ознаменованы появлением как надежд и энтузиазма, так и разочарования и цинизма. Одно не противоречит другому, диалектика жизни много сложнее, чем мы, работники СМИ, да и не только мы, себе представляем. С одной стороны, разоблачение Сталина - деспота, одержимого манией власти, кровавого монстра, злого гения для многих явилось не меньшим потрясением, чем стало бы, скажем, для глубоко верующего человека известие о том, что Бога в самом деле никогда не было и нет.

Но с другой стороны, живительная струя свежего воздуха, заполнившая засохшие легкие страны, была настолько сладкой, что породила во многих чувство торжества и эйфории. С одной стороны, отчаяние, глубочайшее разочарование, с другой - рождение новой, не менее сильной веры, чем прежде. Некоторые утверждают, что Хрущева вовсе не волновали цели либерализации и демократии, ему, истинно советскому порождению, продукту сталинской системы, эти понятия были столь же чужды, сколь и безразличны.

На самом деле, разоблачая Сталина, Никита Сергеевич пытался перехватить власть у Берии и Маленкова , в которых многие видели первых среди прочих преемников Сталина (наряду с Молотовым и Кагановичем). Вместе с тем Хрущев не мог довести свою антисталинскую кампанию до логического конца, поскольку сам испачкал руки в крови по самые локти.

Не будем забывать о том, что он занимал высокие партийные должности в самые страшные годы сталинского террора: в Москве (1935-1938) и на Украине (1938-1947). Его подпись стоит под смертными приговорами множества ни в чем не повинных людей. Понятно, что ему надо было прибрать паруса своей десталинизации прежде, чем разбушевавшие волны обрушатся на его собственный парусник. Здесь-то и кроются причины половинчатости, непоследовательности его реформ.

В этих рассуждениях есть доля истины, причем немалая, но массовая реабилитация несправедливо репрессированных , исправление ошибок (какие бы цели это ни преследовало) были несомненным благом для страны.

Однако Хрущев, овладев властью, не только позволял другим петь себе дифирамбы, он явно пал жертвой собственного властолюбия. И постепенно те, кто поначалу поверил ему, приветствовал его, стали сомневаться, а потом откровенно критиковать человека, который наградил золотой звездой Героя Социалистического Труда кинорежиссеров, создавших документальный фильм-панегирик "Наш дорогой Никита Сергеевич".

Парадоксальным образом Хрущев напоминает мне Наполеона . Если бы этот император, стоявший во главе французских революционных (!) войск, отменил в России крепостное право, полагаю, он выиграл бы войну 1812 года. Царизм канул бы в Лету на век раньше. Кто знает, какие это могло бы иметь последствия не только для России, но и для всего мира? Понятно, у истории нет сослагательного наклонения, но в данном случае все проще - Наполеон не мог сделать этого. Не потому, что не обладал властью, а потому, что это было вне его ментальных возможностей. Как мне кажется, именно этой психологической слепотой объясняется его поражение в 1812 году, где главную роль сыграл вовсе не Кутузов, а русский народ - крепостные, ведшие партизанскую войну, крестьянская дубина, которой ни он, ни его блестящие маршалы противостоять не могли. Но если бы он даровал этому народу свободу - что тогда? Дает ли это основания утверждать, по крайней мере теоретически, что Наполеон мог выйти победителем в русской кампании? Нет, не дает, поскольку, как я уже писал и в чем я не сомневаюсь, Le Petit Caporal сохранял менталитет и предрассудки "маленького ефрейтора", что исключало для него любую возможность принимать решения на уровне "освободителя нации".

Если бы Хрущев довел до конца начатые реформы, если бы он открыл двери для демократических преобразований, для свободы слова, если бы он вступился за группу Краснопевцева (студентов исторического факультета Московского университета, приговоренных к десяти годам лагерей за издание подпольной газеты и за призывы к многопартийности), если бы он потребовал отмену суда над Синявским и Даниелем , если бы он запретил охоту на диссидентов и поощрял бы инакомыслие - если бы Хрущев выбрал именно этот путь, возможно, он одержал бы победу над советско-партийным бюрократическим аппаратом , ведь именно в это время аппарат колебался, шатался, терял равновесие.

Но все эти "если бы" исходят из абсолютно ошибочного предположения, что Хрущев, этот рабоче-крестьянско-большевистский полуграмотный Хрущев мог преодолеть самого себя.

Можно ли не то чтобы требовать, но хотя бы надеяться, что кошка вдруг залает? К моменту, когда в результате еще одного партийного заговора скинули Хрущева, его никто не поддерживал, ему уже никто не верил - "кукурузник", стучавший башмаком по столу на Генеральной Ассамблее ООН, публично материвший Маргариту Алигер на встрече с творческой интеллигенцией и Эрнста Неизвестного на выставке художников в Манеже , стал посмешищем.

Впрочем, мало кто предвидел, что принесет с собой Брежнев .

Если первые годы хрущевской "оттепели" породили надежду и веру, то к 1964 году, когда Хрущева сняли , от них оставались лишь жалкие тени. Можно сказать, что брежневские годы добили их - так, как офицер добивает выстрелом в голову подстреленных, но еще живых жертв расстрела. Правда, сравнение это совершенно ошибочное. Выстрел в голову избавляет жертву от мучений, брежневские же годы скорее походят на своего рода проказу.

Общество наблюдало за собственным гниением, за тем, как постепенно отваливаются пальцы рук и ног, принюхивалось к запахам, осязало тошнотворный вкус коррупции, прислушивалось к маловразумительным и оскорбительным для человеческого ума и уха "экономика должна быть экономной", "сисимасиси", "сосисские сраны" - и заходилось при этом от смеха. Оно смеялось, когда Брежневу прикалывали на грудь четыре золотых звезды Героя Советского Союза и одну "Гертруду". Оно смеялось, наблюдая за тем, как брежневский клан фарцевал, торговал золотом и брильянтами, валютой и наркотиками. Оно смеялось над тем, как никому не известный офицер с "говорящей" фамилией Чурбанов женился на Гале Брежневой и тут же стал генералом и первым заместителем министра внутренних дел.

Оно до слез смеялось, когда этот министр внутренних дел СССР, главный борец с преступностью, присваивал себе то, что украли воры и бандиты, и принуждал беспомощных старух продавать свой семейный антиквариат за бесценок. Оно смеялось, глядя на то, как Рашидов , первый секретарь ЦК партии Узбекской ССР и кореш Брежнева, обнимался с местной мафией и накапливал сказочные богатства на труде женщин и детей, вынужденных за гроши от зари и до зари собирать хлопок. Оно задыхалось от смеха, видя всеобщее взяточничество, то, как все и вся продается и покупается, в том числе правительственные награды и звания.

За всем этим и за многим другим общество наблюдало и смеялось - зло, безнадежно, горько, сквозь слезы (где ж вы были, дорогой Николай Васильевич?).

Одна из главных тем сегодняшней России - всеобщая коррупция . Об этом говорят как о чем-то новом, только что поразившем российское общество. Непостижимо, как быстро забывается прошлое: к концу брежневского правления коррупция стала всеобщей, ничуть не меньшей по масштабу, чем сегодня. Взятки давались за все: за внеочередное получение автомобиля, за ту или иную справку, за дефицит. Рыба, как метко определяет русская пословица, гнила с головы - ровно так же, как сегодня. Разница заключается лишь в том, что тогда деньги имели меньшую силу, чем ныне, но суть и масштаб коррупции не изменились.

Некоторые выбрасывались из окон, кидались под машины, но таких было мало. Гораздо больше было тех, кто пил горькую и умирал в алкогольных парах. И еще больше тех, кто ринулся принимать участие в этом своеобразном кетче, набивая карманы, животы и рты всем, что удавалось отхватить и откусить.

Иные все же отказывались участвовать в этой вакханалии. Не желали умирать. Не сдавались. В течение двух десятилетий, вплоть до 1985 года, они, эти думающие люди, спорили о том, возможно ли надеяться на изменения. Казалось, надеяться не на что. Брежнев и партийный аппарат представлялись вечными, гуманные идеалы социализма, в самые отчаянные часы придававшие нации неодолимую силу, превратились в неприличные призывы, которым не верил решительно никто.

Считалось, нет смысла бороться, ни будучи членом партии, ни находясь вне ее, поскольку борцов в лучшем случае игнорировали, а в худшем - уничтожали. Мир придерживался единой точки зрения, что нет ни малейших надежд на сколько-нибудь серьезные изменения в СССР.

И лишь очень немногие настаивали на том, что так продолжаться не может, что мгла предшествует рассвету. Я был среди последних - отчасти потому, что такая мысль выглядела логичной. Ведь ни одно общество не способно оставаться статичным, вслед за падением непременно наступает подъем, а мы, как мне казалось, упали - дальше некуда. Но дело было не только в логике. Я должен был верить, что станет лучше. Я держался за свою веру так, как тонущий держится за соломинку. Мои самые близкие друзья говорили, что я сошел с ума.

"Ты наивный идеалист, - сказал мне один из них. - Ты не понимаешь Россию, ты не понимаешь русский народ. Если что и изменится, то только к худшему. Не понимаешь ты ни х..."

Потихоньку я начал соглашаться с этим. Леонид Ильич Брежнев умер 10 ноября 1982 года , его смерть не вызвала ни переживаний, ни даже удивления. Полуинвалид, порой не понимавший, где находится, не выговаривавший множества букв, спотыкавшийся не только языком, но и ногами, объект бесчисленных анекдотов , каждый из которых на самом деле комментировал прогрессирующее слабоумие вождя, он даже не вызывал сочувствия:

"Помощник генсека Брежневу: - Леонид Ильич, вы надели разные туфли, одну черную, одную коричневую. Надо послать водителя домой, чтобы он привез нужные. Брежнев (подумав минуты две):

- А зачем? Дома ведь тоже одна туфля черная, другая - коричневая".

Или: "Брежнев помощнику: - Мне завтра надо выступить на заводе с речью о мирном существовании. Напиши, но покороче, не больше пятнадцати минут. На следующий день помощник спрашивает Брежнева:

- Ну, Леонид Ильич, как прошла речь? Понравилась?

Брежнев: - Понравиться - понравилась, но я же просил минут на пятнадцать, а ты написал мне на целый час.

Помощник: - Леонид Ильич, неужели вы зачитали все четыре экземпляра?" Нет, смерть Брежнева никого не удивила. Но "избрание" генсеком Юрия Владимировича Андропова стало большой неожиданностью. Я до сих пор не могу понять, почему его назначение многие восприняли как нечто позитивное, как повод для оптимизма. Ведь Андропов возглавлял КГБ в течение пятнадцати лет, и именно он жестоко и безжалостно давил любые проявления инакомыслия, именно ему принадлежит иезуитская идея о необходимости принудительного психиатрического "лечения" диссидентов (мол, только психически больной человек может быть противником советской власти). Но и это не все.

Одно из первых его дел на посту генсека - организация своего рода "опричнины", которой вменялось отлавливать граждан, находившихся не на рабочих местах, а в кино, магазинах и даже в банях. Понятно стремление каким-то образом навести порядок в совершенно распоясавшейся стране, но метод был выбран, как мне кажется, совершенно неприемлемый. Однако это мнение не разделяется большинством. Более того - и это поразительно - многие мои сограждане по сей день вспоминают эти драконовские меры с восхищением, а их автора - с нежностью. Еще удивительнее то, что Запад присоединил свой голос к хору аллилуйя, пропетых в честь Андропова. Он якобы любил джаз, ценил хороший виски и превосходно говорил по- английски. Откуда шла эта "информация", не знал никто, но согласно логике советологов, все это добавляло ему очков и предвещало что-то хорошее.

Думаю, есть два объяснения тому, почему в Советском Союзе назначение Андропова восприняли как доброе предзнаменование.

Во-первых, на фоне тотальной коррупции он казался рыцарем без страха и упрека. Он был скромен, сдержан, не ходили никакие слухи об эскападах его детей или родственников - этим он разительно отличался от Брежнева и брежневского окружения.

Во-вторых, когда наступают трудные времена, русским свойственно искать сильную руку, которая в случае необходимости начнет безо всякого стеснения мочить всех кого следует. Кто подходил для этой роли лучше, чем бывший председатель КГБ СССР?

Я же не могу сказать об Андропове ничего хорошего. Он находился у власти всего лишь пятнадцать месяцев, и за это время во внутренней политике не произошло никаких значительных изменений к лучшему. Что же касается внешней - Андропов пригрозил отменить переговоры с США, если те решатся разместить в Европе ракеты "Першинг-2" и крылатые ракеты, а затем-таки прервал переговоры, что было весьма на руку ястребам вроде Ричарда Перла - первая ракета "Першинг" была размещена,

Советский Союз покинул стол переговоров в Женеве, после чего Пентагон мог размещать что и сколько ему хотелось.

Андропов умер 9 февраля 1984 года - и вновь никто не удивился - тщательно скрываемая от всех информация о его смертельной болезни являлась секретом Полишинеля, об этом знала вся страна. Но "избрание" на пост генсека Константина Устиновича Черненко было воспринято как что-то из области гиньоля.

Из тех, кто по телевидению наблюдал за торжественными похоронами Андропова на Красной площади, вряд ли забудет трагикомическую сцену - Черненко отчаянно пытается отдать честь умершему товарищу по партии, он тянется правой рукой к краю своей зеленой велюровой шляпы, рука поднимается медленно, будто сопротивляясь весу привязанной к ней тяжеленной гири. Вот она поравнялась с его правым плечом, вот, слегка дрожа от усилия, достигла мочки уха и застыла, все заметнее дрожа.

Прошло пять или десять секунд, и рука упала, словно в полном изнеможении.

Вместе со мной в то утро на работе этот спектакль смотрели несколько моих коллег, и я отчетливо помню, как мы молча переглянулись, а потом кто-то проронил: "Не жилец".

По сути дела, все понимали: Черненко - фигура компромиссная, но кто будет следующим - вот это был главный вопрос. Чаще всего назывались три фамилии: Горбачев , Гришин , Романов .

Наименее известным в широких кругах был Горбачев, избранный в Политбюро лишь в 1980 году. По слухам он числился среди "либералов". Двое его конкурентов были хорошо знакомы общественности.

Что до третьего кандидата в генсеки, то Григория Романова и боялись, и ненавидели. Еще будучи первым секретарем Ленинградского обкома партии , Романов заслужил репутацию безжалостного, жестокого, властолюбивого партийца. Он был до крайности надменен - настолько, что лишь узкому и особому кругу лиц разрешалось входить в его кабинет и лицезреть его во плоти. Со всеми остальными сотрудниками Смольного он общался по внутреннему телевидению. Говорят, что для свадебного банкета одной из своих дочерей он приказал доставить из Эрмитажа царский сервиз. Так это или нет, не знаю, но, учитывая его диктаторские наклонности, допускаю подобную возможность. Из троицы претендентов на высший партийно- государственный пост он, несомненно, имел самую твердую руку. Стань он генсеком, страна почти наверняка вернулась бы в состояние модернизированного, но не менее страшного сталинизма.

Ссылки: