Новые репрессии 50-х годов, смерть Сталина

1949 год. Испытание первой советской атомной бомбы . Наши атомщики были удостоены высоких наград , страна пребывала в эйфории, появилась уверенность, что теперь можно жить спокойно - есть "атомный щит". Мы, сотрудники Минсредмаша, гордились своей организацией. Но вскоре поднялась новая волна репрессий . Бывшим зекам, которые после освобождения имели право устроиться работать за сто первым километром, теперь предлагали выбрать место повторной ссылки, новое или старое. Об этом, кстати, можно прочитать во многих мемуарах, например, Анастасии Цветаевой. Наши знакомые по Ухте и Норильску, бывшие зеки, опять изгоняемые в глухомань, приезжали посоветоваться, куда ехать. К счастью, мужа не тронули, но помочь другим мы ничем не могли, разве что советом.

Ужесточение режима сразу же отразилось и на наших немецких специалистах . Приглашая их в СССР, Завенягин обещал, что за два-три года установка 476 будет построена, и они вернутся домой. В действительности же эта работа затянулась почти на десять лет. Сначала немцы имели право встречаться вне работы с нашими сотрудниками, вместе ходить в театры и на концерты. Этот сравнительно мягкий режим был установлен для них по настоянию Завенягина . Но теперь все изменилось: из санатория "Озера" , где они жили в довольно свободных условиях, их переселили в двухэтажный дом на территории института, откуда не разрешали выходить без сопровождения переводчиков ("духов", как мы их называли). Впрочем, подобные "духи" были приставлены и ко всем ведущим советским ученым. Большинство "переводчиков" языка не знали, переводом занимались мы с Розеном. Через несколько месяцев Фольмера переселили в коттедж для наиболее уважаемых ученых, к нему приехала из Германии жена. Байерль и Рихтер объявили голодовку, требуя чтобы их семьям также разрешили приехать в Москву. Разрешение было дано. Приехавшие семьи разместили в том же доме на территории института. Когда немцы собрали пыль с окон и сожгли ее, пепел оказался радиоактивным. После этого всех их переселили в новый дом, построенный институтом, но поставили там будку с охраной, без ведома которой никто, кроме детей, не имел права выходить. Даже в родильный дом жену Рихтера Урсулу отвез охранник, который все время, пока ее не выписали, находился там. Однако в институтском доме можно было общаться хотя бы с другими сотрудниками лаборатории. В 1954 году немецкие ученые с облегчением уехали в Германию , но я и после этого долгие годы поддерживала отношения с Байерлем и Рихтером, а мои дети - с их детьми. Встречаясь постоянно с немецкими коллегами и на работе, и вне ее, я, естественно, находилась под пристальным наблюдением соответствующих органов.

Позже мое положение усложнилось еще из-за того, что муж начал публиковать статьи по космосу , и к нам стали приезжать журналисты из разных стран: чехи, болгары, румыны, немцы. Часто на приемы приглашали и нас, а мне не всегда удавалось под благовидным предлогом уклониться от контактов. Я попросила о переводе с секретной работы, но заместитель директора по режиму В.Д. Челноков , посетив несколько приемов, которые организовал Евгений, разрешил мне спокойно оставаться на месте.

Характерной чертой того времени стала борьба с космополитизмом , по сути представлявшая собой кампанию репрессий против интеллигенции, замешанную на антисемитизме. Любое одобрительное упоминание о чем-нибудь западном превращало человека в "безродного космополита", во врага. Тогда и появилась как реакция на официальную идеологию известная шутка: "Россия - родина слонов". Для меня первым сигналом об увольнении евреев стало требование начальника отдела кадров Рыгина подготовить списки сотрудников лаборатории - кандидатов на увольнение. В основном это были те, кто работал с немецкими специалистами. Я отказалась. Рыгин стал угрожать. Пришлось обратиться к директору и просить его проинформировать о происходящем Завенягина. После вмешательства А.П. нас оставили в покое. Под пресс борьбы с космополитами попал даже наш друг генерал- майор Е.К. Федоров , Герой Советского Союза, папанинец, возглавлявший в то время гидрометеослужбу армии. Эту службу разогнали, Федорова разжаловали из генералов. Ближайший помощник Е.К. Федорова, еврей Либин застрелился, когда пришли его арестовывать. Друга и помощника Е.К. Федорова папанинца Эрнеста Кренкеля , немца по национальности, сняли с работы.

Узнав обо всем, мы с Евгением сразу же поехали к Федорову. Евгений Константинович был потрясен незаслуженным унижением и нелепостью предъявленных обвинений. Некоторое время он был безработным, оставаясь при этом членом-корреспондентом Академии наук. Затем в верхах сменили гнев на милость: ему поручили организовать Институт физики земли и назначили заместителем директора (директора не было). Федоров начал почти с нуля: с двух комнат "для секретаря и для хозяйственника" в доме по Старомонетному переулку. Но, будучи блестящим организатором, он постепенно превратил институт в огромное предприятие с филиалом в Обнинске, где была построена самая высокая в Европе метеобашня. На Эльбрусе около "Приюта одиннадцати" и в других местах были организованы систематические метеонаблюдения. В последующие годы Федоров стал академиком, одним из ведущих ученых в области обработки космических данных, членом Пагуошского движения за мир. Но пережитое, мне кажется, оставило свой след - он стал то ли более осторожным, то ли более конформистски настроенным. В одном из застольных разговоров мы с ним коснулись вопроса о пагубном влиянии, которое мог оказать на Байкал строившийся там в то время целлюлозный комбинат. В ответ на наши с Евгением опасения Е.К. резко заметил, что журналисты и их жены берутся судить о том, в чем ничего не понимают. Мы даже немного поссорились...

Огромный вред нашей науке нанесла кампания борьбы с "буржуазным учением" - генетикой. Почти все ученые-генетики были уволены, а многие арестованы и сосланы. Не могу не сказать, что А.П. Завенягин пытался противостоять разгулу мракобесия. Так, в книге Д. Гранина о выдающемся биологе Тимофееве-Ресовском рассказывается, что в лагерях его, зека, спас от гибели "режимщик" А. Уралец. Насколько мне известно, это было сделано по указанию А.П. Завенягина .

Наш коллектив репрессии не затронули, хотя мы о них знали, и настроение, конечно, от этого не улучшалось. Мы готовили установку к пуску, и в 1957 году Розен и я доложили Завенягину о ее готовности. В тяжелой политической обстановке, сложившейся вследствие непрекращающихся репрессий, перелом произошел со смертью Сталина . Страна застыла в ужасе, горе и растерянности. Будущее пугало неизвестностью. Многим казалось, что только страх перед Сталиным сдерживает начало новой мировой войны.

Стыдно вспоминать, но у меня, ненавидевшей Сталина после октябрьского исхода - бегства из Москвы в 1941 году, первая реакция была: "Так что же теперь будет?" На нас могут сбросить атомную бомбу!" Но этого не произошло. Зато, даже уходя в могилу, Сталин, как подлинно языческий бог, унес с собой жизни людей, погибших в давке во время похорон. В отличие от порядка, который царил на похоронах Ленина, проводы в последний путь Сталина превратились во вторую Ходынку.

Москвичи шли проститься с вождем, а тогдашние руководители не нашли ничего лучшего, чем сжать до предела огромные людские потоки, направляемые с помощью милиции по неудобному маршруту. Выбраться оттуда было невозможно: подъезды закрыты, грузовые машины теснили толпу на середину улиц... Сотни людей погибли. Когда умирает монарх, остается его формальный наследник. Но умер диктатор, сознательно уничтожавший не только своих противников, но и приближенных. В политбюро началась драка за власть.

Ссылки: