Москва, паника, шестнадцатое октября 1941 г

Источник: Карпачева С.М.,2001

Четырнадцатого и пятнадцатого октября в нашем районе появились беженцы. Они шли из Вязьмы, везли скарб на телегах, тащили узлы на себе и в детских колясках, гнали коров. Шестнадцатого октября немцы уже были на подступах к Москве. В некоторых местах фронт проходил всего в 20-40 километрах от города. Хорошо знакомые москвичам дачные места - Снегири, Сходня, Крюково были заняты немцами. Казалось, враги вот-вот войдут в город.

Утром шестнадцатого октября, около шести часов, мы с мамой проснулись от взрыва бомбы, прогремевшего где-то совсем близко. Вскочили, кинулись к окнам. Комендантский час только что закончился, но на улице было многолюдно. Толпа двигалась к Рогожской заставе. Тревожные сообщения по радио о том, что немцы подошли к столице вплотную, сменились музыкой, ее передавали весь день, прерываясь только на пятиминутные сообщения о положении на фронте. Часов в одиннадцать выступил председатель Моссовета, но его ободряющей речи никто не поверил. Вальсы, оперетты, романсы раздражали, хотелось разбить поющую тарелку, удерживала только надежда услышать что-либо хорошее. Мы с Фаиной побежали к трамваю. За заставой толпился народ. У завода "Серп и Молот" толпа была еще плотнее, к воротам завода подходили все новые и новые люди. То же происходило и дальше, около Вторчермета. Гул голосов доносился даже до трамвайного вагона, в котором мы ехали. "Что происходит? - спрашивали друг у друга пассажиры. "Да вот, поувольняли всех", - протиснулся вглубь вагона пожилой мужчина, бледный, с угрюмым выражением лица. "Слушайте, - и он зачитал коротенькую справку. "Товарищ Иванов А.К. увольняется с завода "Серп и Молот" в связи с закрытием последнего. Выходное пособие выплачено". На справке не было даже печати. "Смотрите!" - закричала вдруг какая-то женщина. Весь вагон прильнул к окнам. На улице кучка людей выламывала двери магазина, кто-то уже тащил продукты. По шоссе тянулся непрерывный поток людей с рюкзаками, шли легковые и грузовые машины с домашним скарбом. Сегодня люди покидали Москву так же, как вчера Вязьму. Фаина выскочила на остановке "Новые дома" и пошла к своему институту. Я доехала до "Соколиной горы" и побежала на завод СК . На его территории собрались почти все сотрудники. Вестибюль и вход в цеха были закрыты. Стоял тревожный гул. Директора не было. На крыльцо вышел секретарь парткома и прокричал: "Не волнуйтесь, бумаги оформляем, скоро выдадим". И скрылся внутри. Только около полудня открылась входная дверь, вынесли несколько столов, организовали очереди. Все получали бумажки, отличающиеся от тех, что читал в трамвае рабочий, лишь отсутствием фразы о выходном пособии. Стали требовать зарплату. Секретарь пожал плечами. Денег мы не получили, может, завтра будут! А как же с эвакуацией? снова раздались голоса. "Ничего не знаем,- последовал ответ. Толпа загудела. Но секретарь молчал, директор не показывалась... А веселая музыка все продолжала греметь. Люди разбрелись по двору, все еще чего-то ожидая, на что-то надеясь. Из цеха вышел инженер Л. в плаще и с рюкзаком, видимо, приготовленными заранее. "Прощайте. Пошел в Казань", - и направился к воротам. Некоторые потянулись за ним. Мы кинулись искать директора. В дальнем углу заводского двора обнаружили ее легковую машину. "А, так она собирается тихонько удрать!" - закричал кто-то из молодежи. Поднялся шум. "Шины проколем, не дадим!" - послышались угрозы. А я думала "как быть?" Надо пробиваться на фронт, идти переводчиком " хоть какая-то польза будет от меня, если наша работа, да и мы сами никому не нужны. Теперь, когда пустые бумажки были розданы, двери в институт открылись. Я добралась до своего кабинета и принялась названивать в райком и райвоенкомат. Везде - только длинные гудки. Тогда я набрала номер того отдела НКВД, откуда меня когда-то приглашали консультировать строительство завода в Заполярье. Никого. Звоню опять в секретариат наркомата, Качанову, секретарям наркома и его заместителям; в аппарат Госкомитета обороны - своему приятелю Леониду X. И опять никого нет. Наконец дозвонилась до Лоры - секретаря замнаркома П.М. Макеева : "Петр Михайлович остался один, все остальные уехали, он занят, организует эвакуацию". Я умоляла ее соединить меня с П.М., рассказывала, чуть не плача, о положении в институте. - "Что случилось?" - услышала глуховатый голос Макеева. " - Что делать, Петр Михайлович"! " закричала я в трубку. "Нас не эвакуируют, денег не дают, что же нам теперь, погибать?" Ведь в институте коммунистов несколько сотен, их всех перевешают, если немцы войдут в Москву.

-"А что говорит директор?"

- Она спряталась, а секретарь парткома сказал, что нас никуда отправлять не будут!

- Да, здесь какая-то ошибка... Я подумаю, что сделать, позвоните через два часа, - медленно ответил Макеев. Я помчалась к своим сотрудникам сообщить о разговоре. Все несколько оживились, появилась какая-то надежда. Секретарь парткома удивленно пожал плечами и пошел докладывать директору. Два часа слонялись по двору, по коридорам. У машины директора выставили охрану, чтобы она не смогла уехать. Потом я снова позвонила Макееву. Он сказал: "Я все выяснил. Ваш институт к эвакуации не подготовился, но мы всех желающих отправим завтра ночью. Я пришлю к вам уполномоченного". Он велел позвать к телефону кого-либо из руководства. Подошел секретарь парткома. После нескольких слов он побагровел и сказал: "Слушаюсь, Петр Михайлович. Хорошо, сделаем". Потом положил трубку и сердито приказал собравшимся вокруг людям: "Объявляйте, что поезд будет завтра ночью, пусть записываются все, кто хочет ехать.

Собираемся здесь, позже скажу, в котором часу". Присутствующие с облегчением вздохнули и побежали оповещать всех. В вестибюль снова вытащили столы, но сидели за ними уже не кадровики, а добровольцы. Я осталась в комнате одна и напряженно размышляла, как поступить. Позвонила в военкомат. Безрезультатно. Значит, придется уезжать из Москвы. В нашем доме ни мне, ни маме оставаться нельзя. Слишком много там бывших черносотенцев. Кто-то, может, даже ждет немцев. И меня, и маму сразу выдадут. Из дома надо уйти сегодня же и устроиться где-нибудь поближе к заводу, ведь маме трудно идти. Впереди целая ночь, что будет дальше - неизвестно. Один из моих приятелей, Володя Пинегин , живший недалеко от завода на шоссе Энтузиастов, предложил нам переночевать у него. Я с благодарностью согласилась, но оставался еще один важный вопрос: у меня не было денег. Как-нибудь перебьемся, решила я. Соберем продукты, какие есть, только бы уехать из города. Позвонила Фаине. Она решила пробираться в Камышин, к маме и дочке, и попросила внести ее в список отъезжающих от нашего института. Их организацию тоже бросили на произвол судьбы, но им хотя бы выдали деньги. Теперь встал вопрос, как нам с мамой успеть к Володе до комендантского часа. Мне еще предстояло добраться до дома. На шоссе уже было не протолкнуться сквозь толпы людей, уходящих из города. Автомобили сигналили, пробираясь через толпу, но дорогу им уступали неохотно. Я как-то ухитрилась повиснуть на подножке трамвая, идущего к Таганке. "Что же будет, Саночка" - встретила меня мама. "Собирай самое необходимое, оденься потеплее, возьми рюкзак и мой маленький чемоданчик, ночевать будем не здесь. Возьми хлеб и деньги. Надо быстрее уходить. А инструменты для кабинета" - робко спросила мама. Какие уж теперь инструменты! Выбраться бы живыми! И мы стали лихорадочно собираться. Я надела теплый лыжный костюм, взяла котиковую шубку и (о женское сердце!) прихватила роскошное невесомое платье, подаренное мне свекровью. Хорошо, что мамины вещи остались в Перми, их бы я уже не унесла. Мы вышли в сумерки, даже не заперев комнату. А по радио все "крутили" музыку... Трамваи уже не ходили. По темным улицам, в густом потоке людей и машин, мы медленно шли к Рогожской заставе. Так же медленно двигались автомобили. С нами поровнялась легковая машина. "Подвезите, " попросила я, - матери трудно идти. "Заплатишь натурой" - захохотал пьяный шофер. Я отшатнулась. Уже совсем стемнело, только лучи прожекторов бегали по черному небу. Мама еле шла. Наконец над ней сжалился молодой солдат на пикапе: "Садитесь, бабушка, - и тут же заговорил со мной. " Что творится! Немцы рядом, того и гляди войдут в город. Про...ли Россию..." Голос его дрогнул. Доехав до "Новых домов", простились мы с ним, как с братом. Поднялись к Володе. Кое-как устроились с мамой на одной кровати, но заснуть долго не могли. Движение на шоссе уже прекратилось - наступил комендантский час... Около пяти все проснулись и стали ждать начала радиопередач. На каком языке заговорит радио? - вот какой вопрос нас тревожил. В шесть часов из динамика донеслась родная речь. Мы облегченно вздохнули, хотя вести были тяжелые. За окном, на шоссе Энтузиастов, продолжался массовый исход москвичей из родного города в неизвестность. Было очень страшно. Поток людей с рюкзаками, чемоданами стал еще плотнее, чем вчера. На машины смотрели с ненавистью. Какой-то грузовик с мебелью остановили, сбросили поклажу, все разломали. На мостовой в луже крови валялась раздавленная свинья. Я пробилась к институту. Только к полудню стало известно, что поезд будет поздно вечером, а грузовики подадут часам к восьми. Конечно, все собрались раньше, боялись что-то сделать не так, кого-нибудь забыть...

Мы с Фаиной с трудом довели маму до института. Какого-то шофера уговорили посадить ее в кабину и стали ждать отъезда. Прошло столько лет, а я и сейчас вижу Каланчевскую площадь, на которой сидят и лежат тысячи людей, жаждущих как-нибудь выехать из Москвы. Среди них - старики, женщины, дети. Есть тут "неорганизованное население", есть коллективы, которые эвакуируются со своими предприятиями. Их представители то и дело бегают на вокзал, кого-то разыскивают, что-то узнают. В этом людском муравейнике под черным небом, изредка озаряемом прожекторами, слухи разносятся мгновенно: "Говорят, все правительство уехало в Куйбышев. Сталин застрелился, и Ленинград взят..." Все говорят шепотом, как будто боятся, что за разговоры их прогонят с этой замерзшей площади, отнимут последнюю надежду вырваться из западни, спастись. Мне вспомнилось, как совсем недавно я презрительно отнеслась к рассказу о панике в Киеве, как сочувствовала бездомным беженцам на вокзальных площадях, мелькавших за окнами поезда. А теперь!.. Наконец прибежал взволнованный Володя: "Скоро посадка, на третьем пути". Все засуетились, сломя голову побежали на платформу. Третий путь был пуст. Через полчаса, пятясь, подошел пригородный поезд. В дверях тут же образовались пробки. Я оказалась на площадке вагона. Мама с Фаиной где-то далеко. Загородив вход, я истошно закричала: "Становитесь в очередь, заходите по одному!" Как ни странно, мой окрик подействовал, но мама и Фаина вошли в вагон в числе последних, и в результате нам достались худшие места - две короткие скамеечки у выхода. Даже заставив вещами проход между скамейками, нормально лечь там было невозможно. Наконец все распределились по вагонам. Поезд тронулся. Не раз я задумывалась над тем, чем же была вызвана паника в городе, где находилось все высшее военное командование и правительство. Конечно, немцы продвигались стремительно, ведь уже накануне в город пришли беженцы из Вязьмы и Можайска, то есть было очевидно, что враг близко. Если резервов для защиты Москвы не хватало, вероятно, нужно было дать четкую и правдивую информацию о том, что надо готовиться к защите города или эвакуации в тот же злосчастный день - шестнадцатого октября. Все ждали выступления если не Сталина, то хотя бы Молотова, а услышали председателя Моссовета Пронина . А после кратких сводок Совинформбюро о тяжелом положении на подступах к Москве - бравурную музыку.

Руководители предприятий, высшее чиновничество, работники партийных органов на глазах у жителей уезжали из города на служебных машинах, бросая москвичей на произвол судьбы. Все это привело к панике и хаосу. Москвичи в этот день разделились на две группы: убегающие от врага и остающиеся в городе. Многие, ранее не думавшие об эвакуации, в том числе и я, в этой обстановке испугались. Впоследствии оставшиеся насмешливо говорили: "Вы все трусы. Мы знали, что немец не возьмет Москву". Нет, мы не были трусами, но мы видели, что возможность взятия Москвы допускало руководство страны, города. Были и другие - те, кто все эти годы ненавидел Советскую власть, коммунистов и ждал прихода немцев. В последний день перед отъездом из дома на Таганке я видела, как многие старые жильцы трехэтажного флигеля собрались в нашем дворе и обсуждали, что будет завтра. В этом флигеле жили бывшие мелкие хозяйчики, некоторые из них - черносотенцы. Когда я вышла зачем-то во двор, то услышала за спиной злорадный шепот: "Ну-ну, что-то теперь этой коммунистке будет!"

Ссылки: