Война (Вакар К.Б.)

Источник:  "Дорога": воспоминания К.Б. Вакара

Великое свойство человеческой психики - приспосабливаться к любым условиям жизни: в самых трудных обстоятельствах люди не утрачивают способности чему-то радоваться, находить что-то интересное, видеть красоту, ощущать многогранность бытия. Лишь длительные стрессовые ситуации способны довести человека до отупения, лишить его способности воспринимать мир. О войне написаны горы книг, мемуаров, исследований, воспоминаний. Но у каждого война была прожита по-своему - свой набор событий, свое их преломление в сознании, своя способность к сопереживанию.

Войну мы с мамой встретили в селе Рахманово. На наших глазах проходило отступление армии, бегство населения. В Москву мы вернулись в октябре. Паническое бегство из города началось 16-го октября . Прежде всего бежали чиновники, директора предприятий, руководители среднего ранга. О поведении правительства у меня нет сведений и я ничего сказать не могу. Бегство захватило большую часть жителей, простых людей, которым, как казалось, и бояться было особенно нечего. Руководство бежало, захватив кассы предприятий, контор. По улицам ветер носил наполовину уничтоженные документы. Осаждали поезда, ехали на машинах, шли пешком с сумочками, мешками. В Москве к октябрю на улицах вне Садового кольца везде были построены баррикады из мешков с песком, несколько далее от центра стояли "ежи" - сваренные из рельс противотанковые заграждения. Однако 16-18 октября проходы в баррикадах и заграждениях закрыты не были. В городе не было видно ни одного солдата. Юрий Борисович своими глазами видел одиночный немецкий танк, шедший по Ленинградскому проспекту. По нему не было сделано ни одного выстрела. Не доходя до станции метро "Аэро-порт" танк развернулся и ушел обратно в сторону Волоколамского шоссе. Москва была открыта. Однако на некоторых оборонных заводах сами рабочие, не обнаружив сбежавшее начальство, организовывали работу. Мне известен завод в районе Щелковского шоссе, выпускавший снаряды, где рабочие не только организовали выпуск продукции, но догнали и вернули из под Владимира сбежавшего директора, выставили пикет на шоссе по проверке документов и по собственному разумению заворачивали обратно тех, кто по их мнению не имел право покидать город. Только через 2 дня появился представитель НКВД, обосновался в кабинете директора и заявил, что здесь же расстреляет начальство, если выпуск снарядов не сокращен. Впечатление Москва производила тягостное: грязные безлюдные улицы, окна заклеенные бумажными крестами, темнота. Авиационных налетов в эти дни не было. Все притихло. Жизнь начала восстанавливаться где-то в двадцатых числах. Начали работать магазины, мы получили карточки. В доме проводили требуемые мероприятия по уменьшению возможности пожаров: ставили ящики с песком для тушения зажигательных бомб, деревянные стены красили известью, слоями песка засыпали перекрытия. Дом наш на Кропоткинском был населен по-преимуществу пожилыми интеллигентами. И все эти старички и старушки по тревоге выходили на дежурство, полные решимости бороться с зажигательными бомбами. Замечу, что за всю войну на наш дом не упала ни одна зажигалка, а ближайшая фугасная бомба разорвалась метрах в трехстах. Первое время по тревоге мы одевались и выходили во двор, потом одевались, но не выходили, потом просыпались, но не одевались, а потом и просыпаться перестали - это были будни, а к ним привыкаешь. Во время войны я так ни разу в бомбоубежище не был, а жаль - надо было хоть обстановку почуствовать. Война для нас в тылу, правда на какое-то время довольно близком к фронту - это тревоги почти каждую ночь, трескотня зениток, бегающие по небу лучи прожекторов, зарево пожаров, разрывы фугасок. Это скудная еда, отоваривание карточек, добыча чего-нибудь съестного, талоны на дополнительное питание, новые странные продукты такие как "суфле", маргогусалин и др., коих я не встречал ни до ни после войны и так тайна их изготовления никогда не будет раскрыта. Это сводки Информбюро, попытки понять за туманными фразами истинное положение на фронтах. Это темные дома, синие лампочки в подъездах, витрины магазинов и памятники, заложенные мешками с песком. Это плакаты на заборах, карикатуры на Гитлера, немцев; патриотические: "А ты чем помог фронту","Родина - мать зовет!" Это и ловкачи тыловики, наживающиеся на беде народной, жрущие коньяк с черной икрой, холеные, в аккуратной военной форме. Чем масштабнее, крупнее событие, тем сильнее контрасты героизма и подлости, бедствий и наживы, самопожертвования и распутства. Нет инструмента, измеряющего долю всеобщего бедствия и горя сравнительно с долей пакости, предательства, жестокости, которые смешаны воедино в страшном слове - война. До последнего времени замалчивалась у нас роль частей "СМЕРШ", - заградительные отряды которых, расположенные в тылу передовых частей, должны были расстреливать наших солдат в случае их отступления. Солдаты боевых подразделений ненавидели смершевцев. А штрафные батальоны, расстрелы за любое проявление слабости, за невыполнение любого приказа, даже если и выполнить его было нельзя. Концлагеря ожидали вышедших из окружения, бежавших из плена и не только их, но зачастую и их близких родственников. В такой обстановке наши солдаты были "обречены" на героизм. Мало кто знает, что уже весной 1942 года в районах, которые могли быть захвачены немецкими войсками, оставлялись в лесах регулярные части, задачей которых являлось пропустить мимо себя фронт и, оказавшись в тылу противника, организовывать партизанскую войну. Тем самым население захваченных врагом районов ставилось в безвыходное положение - не будешь помогать - уничтожат свои (сейчас или потом, неважно, практически все верили, что немецкая оккупация временная), будешь помогать - уничтожат немецкие карательные отряды. Такая часть стояла в глубине леса вблизи совхоза под г.Ступино, где мы работали с весны 1942 года.

Жесткая система принуждения существовала и в тылу. Опоздание на 5 - 10 минут на работу грозило присуждением 3-15 или 6-25, то есть вычетом из зарплаты в течение 3-х или 6-и месяцев 15 или 25 %. За прогул можно было получить срок лет пять в местах весьма отдаленных. Противно было видеть как холеные тыловики из комендантского патруля вылавливали фронтовых офицеров за помятую шинель, оторванную пуговицу. Их вели в комендатуру и "воспитывали" - несколько часов занимаясь муштровкой. И все же в массе своей не только и не столько из под палки народ дрался, работал, проявлял чудеса патриотизма. Конечно, в то военное время, варясь в общем котле добра и зла, я не думал и не анализировал все это в таком виде, как представляется мне война сейчас. А сейчас главное чувство это ненависть к подонкам, которые ради собственных корыстных целей, ради удовлетворения собственной жажды власти ввергают народы в лавину бедствий, обрушивают горы страданий. Людям не нужны войны, нет народа, который хотел бы уничтожить другой народ, войны нужны властолюбцам, а за последний век это коммунистические и фашистские лидеры да и религиозные фанатики.

И еще я почувствовал войну в августе 1945 года. Тогда я на новеньком "студебекере" в качестве сопровождающего проехал из Москвы в Краснодар. Тула, Воронеж, Сталинград - уничтоженные города, улицы с одними фасадами, груды мусора вместо человеческих жилищ, одинокие трубы сгоревших хат. В этих сгоревших домах, в этих кучах мусора похоронены сотни тысяч человеческих судеб, счастье семей, надежды. Пленные немцы у развалин. Это результат бессмысленной бойни, порождающий главный вопрос: "А разумен ли человек?"

Ссылки: