 |
Вавилов еще оставался живым в НКВД в 1940 г
Итак, Вавилов как руководитель науки и ученый был сметен, а дело Вавилова - его институты - разрушено.
Но сам Вавилов еще оставался живым. Он все еще был не осужденным, а подследственным. Чтобы выжать из Вавилова признания, нужные следователю, ведшему "дело" - старшему лейтенанту НКВД А.Г. Хвату (ну как не вспомнить А.И.Солженицына с его рассуждениями о том, что и фамилии у преступных энкаведешников были подстать их ремеслу - если не Живодеров, то Горлопанов или, как в "деле" Вавилова, - Хват ( 7_240 ) не понадобилось много времени.
Уже 24 августа 1940 года, менее, чем через две недели после помещения в лубянскую камеру, Н.И.Вавилов, как это делали многие в подобной ситуации, - или запуганные побоями и издевательствами, или верившие в то, что "чистосердечным" признанием спасут себе жизнь, - счел нужным "признаться". На двенадцатом часу непрерывного допроса он выдохнул из себя слова признания во вредительской деятельности. Он написал:
"Я признаю себя виновным в том, что с 1930 года 7-26 являлся участником антисоветской делегации правых, существовавшей в системе Наркомзема СССР" (241). Допрос на этом прекратился, но по требованию Хвата Вавилов принялся сочинять "труд", названный им "Вредительство в системе Института растениеводства, мною руководимого с 1920 года до ареста ( 6.VIII. 1940)".
Вредительством он называл такие "злонамеренные" проступки, как "расширение площади посевов, создание узкоспециализированных институтов, разведение кукурузы, - действия, одобренные партийными органами, включенные в государственные планы, под которыми стояли подписи тех, кто дал санкцию на арест. Вавилов называл своими соучастниками Яковлева , Чернова , Эйхе , Муратова , Гайстера , Горбунова , Вольфа , Черных , Тулайкова , Мейстера " ( 7_242 ).
Знал ли он, что все они уже либо расстреляны, либо умерли от голода, побоев и болезней? Что "лишнее" дело, еще одна "преступная" фикция - группа, делегация, фракция - называй, как хочешь, - им уже не повредит? Похоже, что знал или догадывался, поэтому с такой легкостью и вовлекал именно их в свою ПРЕСТУПНУЮ ДЕЛЕГАЦИЮ ПРАВЫХ.
Размышляя над этим списком, нельзя не задаться вопросом: а случаен ли такой набор? Не слишком ли круто замешано? Три наркома, два замнаркома, секретарь Ленина и затем главный ученый (непременный, по тогдашней терминологии) секретарь Академии наук СССР, президенты и вице-президенты ВАСХНИЛ - что это за подбор? Был ли этот список подсказан Вавилову следователем? Или Николай Иванович решил сам заварить эту кашу, всё заранее обдумав? Если это дело рук следователя - то, конечно, сделать это ничтожный старший лейтенантик мог только по приказу свыше. И тогда возникает вопрос в чью голову пришла такая мысль - связать одной веревочкой всю верхушку аграрного руководства страны , включая и члена высшего руководства - Яковлева? Уж не усатый ли шутник с трубкой задумал еще один масштабный процесс на манер троцкистско-бухаринского , чтобы свалить разом все беды в сельском хозяйстве, начавшиеся с его - сталинской - коллективизации и до сих пор продолжающиеся, на эту ДЕЛЕГАЦИЮ ПРАВЫХ ? Может быть, поэтому так долго, невероятно долго по тем временам тянулось следствие: Вавилов признал себя виновным 24 августа 1940 года, на всесильный "суд" огласил приговор только 9 июля 1941 года. Может быть, все это время дело крутили, прикладывая одну версию к другой, но вдруг началась война, и было уже не до показательных процессов, и так, дескать, война все беды в сельском хозяйстве на себя спишет? Конечно, могло быть и другое объяснение: Вавилов мог сам на себя наговорить, причем сразу, решительно, через две недели сидения, чтобы абсурдностью всей затеи, которую не могли не донести до высочайших ушей, потянуть время следствия, отодвинуть его, а там, возможно, и доказать свою невиновность!? В это трудно поверить, тем более, что время следствия, когда ежедневно Хват садистски издевался над ним, не могло быть для Вавилова легким
( М.А.Поповский раскопал такие сведения: перед каждым допросом, как только в дверях его кабинета появлялся конвоируемый Вавилов,
"Хват задавал один и тот же вопрос
- Ты кто?
- Я - академик Вавилов.
- Мешок говна ты, а не академик, - заявлял доблестный старший лейтенант" ( 7_243 ).
Корреспондент газеты "Московские новости" Евгения Альбац взяла интервью у Хвата , часть из которого привела в своей статье (см. 7_229 ):
"Александр Григорьевич, вы верили в то, что Вавилов виновен?
- В шпионаж я, конечно, не верил - данных не было. А что касается вредительства - что-то такое в науке он вел не в том направлении - то я создал экспертную комиссию под руководством одного академика ВАСХНИЛ.
... И у Лысенко был ...
Как себя вел? Настороженно, хитро вел ... Вообще, если говорить по симпатии, то Вавилов и Лысенко - небо и земля
- Как держался Вавилов на допросах, не пытался ли кого-то очернить?
- Нет. Он не из такой категории людей, по-моему ... А держался спокойно. Отвечал на вопросы, потом делал в протоколе вставочки ... Когда делать было нечего, просил у меня бумагу и карандаш: писал что-то по своей специальности ... Порядочно написал. Я включил в опись и подшил к делу. Названия вот не помню. - "История развития мирового земледелия". Эта рукопись утеряна
... ВАМ НЕ ЖАЛЬ БЫЛО ВАВИЛОВА? ВЕДЬ ЕМУ ГРОЗИЛ РАССТРЕЛ.
- А ... сколько таких было!
- Вы потом о нем не вспоминали?
- В 1962 году меня исключили из партии в связи с делом Вавилова [ выделено мной. - B.C.]. Несмотря на всю пасторальность "воспоминаний" Хвата и его "неверие в шпионаж Вавилова", в том же интервью следователь Хват сказал:
Л. написал обвинительное заключение", в котором и шпионаж и все другое присутствовало".
Да и вообще, повесить на себя такую организацию вряд ли было в интересах Вавилова. Что ни говори, это был прямой путь на эшафот, а известно доподлинно, что Николай Иванович хотел жить, писал прошения отправить его на фронт, в штрафбат и т.п. На все эти вопросы мы не имеем ни одного ответа. Но непреложным остается одно - следствие по этой колее покатилось, версию начали прорабатывать. Несмотря на вытянутое из Вавилова признание во вредительстве, в том же августе 1940 года Николай Иванович отправил на имя Л.П. Берия письмо, в котором заявлял, что он "... никогда не изменял своей Родине и ни в помыслах, ни делом не причастен к каким-либо формам шпионской работы в пользу других государств. Я, - писал Вавилов, - никогда не занимался контрреволюционной деятельностью, посвятив себя всецело научной работе" ( 7_244 ). Мы не знаем, написал ли он это заявление до того, как согласился с версией "Делегации правых", или после согласия, но факт остается фактом: самые серьезные обвинения, грозившие, как это отлично понимал Вавилов, смертной казнью, он отверг. Все-таки вредительство - грех меньший.
Для характеристики методов, используемых в застенках, нелишне отметить, что Хват демонстрировал Н.И. Вавилову 38 фальшивых "показаний" разных людей, якобы сделанных против него, шантажировал этим Вавилова и понуждал к признанию и согласию теперь уже с его версией.
Через пятнадцать лет, во время перепроверки "дела Вавилова", было документально установлено, что большинство этих свидетельств было фальшивками, состряпанными самим Хватом или его сообщниками из НКВД. Все было лживо в этом деле - от начала и до конца, как и во всех подобных делах. От момента признания до формального суда прошел почти год.
Только 9 июля 1941 года состоялось опозорившее советскую Россию судилище.
И здесь важнейшим для раздумий над "делом Вавилова" является еще один поворот следствия - поворот решительный. От версии разветвленной "Делегации правых", якобы втянувшей в свои сети всю верхушку аграрного руководства страны, следствие шарахнулось к вполне банальному для тех лет "преступлению" - к преступлению всего лишь ученых, а не наркомов и лидеров ЦК партии: Вавилова и небольшой группы его коллег.
К делу, кроме Николая Ивановича, подстегнули Георгия Дмитриевича Карпеченко , Леонида Игнатьевича Говорова - бывших заведующих лабораториями вавиловского института, Антона Кузьмича Запорожца , директора ВИУА, ученика Д.Н.Прянишникова и, в общем, не близкого к Вавилову человека, а также директора Института сахарной свеклы Бориса Аркадьевича Паншина , которого, как выяснил М.А.Поповский, Вавилов даже недолюбливал.
А раз версия сменилась, раз масштабность была заменена обыденным "преступлением", коих тогда через руки "старателей" из НКВД проходили миллионы за год, то и следствие покатилось споро. Понадобилось придать делу иную окраску, и из НКВД затребовали характеристику на Вавилова как ученого. Где взять характеристику? Можно в Академии наук СССР - все-таки Вавилов член этой Академии и не простой член, а директор Института генетики АН. Можно и в ВАСХНИЛ - он и там член и тоже директор. Вполне понятно, что ведшие "дело Вавилова" Шунденко , Хват и иже с ними затребовали нужное им заключение из ВАСХНИЛ . Это было надежнее. И опять ниточка протянулась к Лысенко. Зловещая тень Трофима зримо витала над Вавиловым во все роковые моменты его жизни и оставляла след в его "деле". Потребовавшуюся для НКВД характеристику надо было кому-то составлять, и, наверняка, список "нейтральных" лиц, ученых профессионалов, в порядочности и компетентности коих, конечно же, нельзя было усомниться, и которые бы "непредвзято" оценили - была ли вредительской на самом деле та деятельность, которую приписал себе Вавилов, - был согласован рукоюдством ВАСХНИЛ с чинами из НКВД. Чтобы никакой промашки не вышло, нужны были свои людишки. А чтобы с виду все выглядело пристойно, список формально должен был быть утвержден в недрах научного ведомства - ВАСХНИЛ. Так и родился документ, регламентирующий персональный состав специальной комиссии , которой вменялось в обязанность провести экспертизу научной деятельности арестованного академика. Этот документ утвердил лично Лысенко . В следственном деле Вавилова сохранился этот листок, размашисто подписанный
"СОГЛАСЕН, ЛЫСЕНКО" ( 7_245 ). В состав комиссии вошли В.С. Чуенков - зам. наркома земледелия СССР, Зубарев - член коллегии НКзема СССР, Мосолов - вице-президент ВАСХНИЛ, Якушкин - академик ВАСХНИЛ и Д. Водков - селекционер из Каменной степи. Мосолов и Зубарев уже "потрудились" на данном поприще - они входили в состав комиссии по приемке дел ВИР'а после ареста Вавилова и приложили руку к разрушению этого института. Экспертиза проводилась (опять для устранения каких- угодно неожиданностей) под присмотром все того же ставленника органов и Лысенко, теперь уже майора НКВД С.Н. Шунденко . Но то, как она работала и сколь стремительно - не может не приниматься во внимание.
При перепроверке "Дела Вавилова" перед его посмертной реабилитацией военный прокурор Колесников вызывал для дачи показаний некоторых из членов этой "экспертной комиссии", и они столь же (а, может быть, и более) охотно рассказали, как все было на самом деле. А.К.Зубарев показал в июле 1955 года следующее:
"Экспертиза проводилась так: в 1941 году, когда уже шла война с немцами, меня и Чуенкова вызвал в НКВД майор Шунденко и сказал, что мы должны дать заключение по делу Вавилова. Подробности я уже не помню ... Помню, однако, что целиком наша комиссия не собиралась и специальной исследовательской работы не вела...Однако. когда нам был представлен ГОТОВЫЙ ТЕКСТ ЗАКЛЮЧЕНИЯ (кто его составил, я не знаю), то я, как и другие эксперты, его подписал.
НЕ ПОДПИСАТЬ В ТО ВРЕМЯ Я НЕ МОГ, ТАК КАК ОБСТОЯТЕЛЬСТВА БЫЛИ ТАКИЕ, что трудно было это не сделать" ( 7_246 ) [выделено мной - В.С].
Основываясь на этих показаниях, можно сформулировать важный для нас вывод: теперь дело, действительно, покатились стремительно: война началась 21 июня, эксперты понадобились уже после объявления войны, а суд состоялся 9 июля. Значит, спешка была. А о том, что на этом этапе снова решающим было отношение Лысенко к Вавилову, что Лысенко сводил и здесь последние счеты с тем, кто ему помог в жизни больше, чем кто-либо, проговорился другой член комиссии - И.В. Якушкин :
"Видимо я был специально подобран, как секретный сотрудник НКВД , который мог легко пойти на дачу НЕОБХОДИМОГО заключения по делу Вавилова ... члены экспертной комиссии Волков , Чуенков , Мосолов и Зубарев были враждебно настроены против Вавилова [и это нейтральная комиссия! - В.С]. Волков просто ненавидел Вавилова. Чуенков был под большим влиянием Лысенко и являлся естественным противником Вавилова, Зубарев также был сотрудником у Лысенко и находился под его большим влиянием, а Мосолов, являясь помощником Лысенко, также был противником Вавилова" ( 7_247 ) [выделено мной - ВС].
Спустя много лет, во время учебы в Тимирязевской сельскохозяйственной академии, мне пришлось не раз видеть академика ВАСХНИЛ И.В. Якушкина, человека чуть выше среднего роста, с бородкой клинышком и белыми коротко остриженными волосами, ходившего всегда в одном и том же одеянии - полугалифе и коричневом френче, наглухо застегнутом на все пуговицы (всё, как у Сталина). На френче висело несколько золотых кружков с выдавленным силуэтом Сталина и пальмовой ветвью, прикрепленных к маленьким колодкам - знаков лауреата Сталинской премии. Якушкин производил на нас - студентов - впечатление недосягаемого мэтра, важного, величавого и мудрого. Его лекции были пышно обставлены, показывалось много красочных таблиц, демонстраторы и ассистенты сновали туда и сюда. Но уже в конце 1955 года как рукой сняло вальяжность мэтра. Он стал рассеян и забывчив. Не раз студенты заставали его - часто далеко за полночь - шагающим по Лиственничной аллее, центральной артерии Тимирязевки, связывающей академию с городом, - то в глубокой задумчивости, то, напротив, в непонятном возбуждении. Шел академик непременно в своем строгом френче с бляхами неоднократного сталинского лауреата, но, порой ... в одних кальсонах. Стали поговаривать, что старик выживает из ума. Невдомек нам тогда было, что дело вовсе не в старости.
Его начали вызывать на допросы в прокуратуру, где он вынужден был давать объяснения по поводу своих же старых доносов, по которым многих из его коллег арестовали. Были среди его доносов, как мы теперь знаем, и доносы на Николая Ивановича Вавилова. Эта мука и этот страх перед возможной расплатой за содеянное и подтачивал силы Якушкина, лишая его сна и памяти. Недолго он протянул 7-28 .
Но главного гонителя Вавилова - Трофима Лысенко и на допросы не таскали: он самолично грязную работу не делал. По его указке действовали якушкины, шунденки, чуенковы, хваты. Благо, таких "хватов" всегда было много.
Однако все те круги ада, через которые Вавилова провели до суда, не шли ни в какое сравнение с тем, что ждало его впереди. Лишь за день до суда Вавилов смог увидеть из переданных ему следователем материалов, что ему инкриминируют самое страшное - измену Родине, шпионаж, контрреволюционную деятельность, а не только вредительство в системе ВАСХНИЛ. Он сразу же письменно опротестовал эти обвинения. Состоявшийся на следующий день суд не занял и пяти минут. Вавилов заявил протест по всем пунктам обвинения: .... как при подписании протокола следствия за день до суда, когда мне были предъявлены впервые материалы показаний по обвинению меня в измене Родине и шпионаже, так и на суде, продолжавшемся несколько минут, в условиях военной обстановки, мною было заявлено категорически о том, что это обвинение построено на небылицах, лживых фактах и клевете, ни в коей мере не подтвержденных следствием" ( 7_249 ). Протесты Вавилова не были приняты во внимание. Суд объявил, что все пункты обвинения признаны доказанными, и приговорил подсудимого к высшей мере наказания - расстрелу . Вавилов написал прошение о помиловании. А в это время власти продолжали играть (для кого? - вот ведь загадка!) комедию с правосудием. Нарком Берия обратился в Президиум Верховного Совета СССР с петицией о замене Вавилову смертной казни длительным сроком заключения. Дескать, закон суров, но сердце палачей милости просит.
1 августа 1941 года, то есть спустя три недели после приговора, мне было объявлено в бутырской тюрьме Вашим уполномоченным от Вашего имени, - писал Вавилов из саратовской тюрьмы Лаврентию Берия 25 апреля 1942 года, - что Вами возбуждено ходатайство перед Президиумом Верховного Совета СССР об отмене приговора по моему делу и что мне будет дарована жизнь" ( 7_250 ).
Просьба Берии была вроде бы милостиво удовлетворена. Во всяком случае, из того же вавиловского письма 1942 года можно узнать: "4 октября 1941 года по Вашему распоряжению я был переведен из Бутырской тюрьмы во Внутреннюю тюрьму НКВД и 5 и 15 октября имел беседу с Вашим уполномоченным о моем отношении к войне, к фашизму, об использовании меня как научного работника, имеющего большой опыт.
Мне было заявлено 15 октября, что мне будет предоставлена полная возможность научной работы как академику и что это будет выяснено окончательно в течение 2-3 дней. Однако в тот же день, 15 октября 1941 года, через три часа после беседы, в связи с эвакуацией, я был этапом направлен в Саратов в тюрьму *1 , где за отсутствием в сопроводительных бумагах документов об отмене приговора и о возбуждении Вами ходатайства об его отмене, я снова был заключен в камеру смертников, где и нахожусь по сей день" ( 7_251 )
Вавилов не мог знать, что случилось в тот день и ночь, и, наверно, рассматривал внезапный перевод из Московской тюрьмы в Саратовскую как следствие распрей из-за его личной судьбы. Но дело было в другом. В те сутки решалась судьба Москвы, а, может быть, и России. К вечеру 14 октября Сталину доложили страшную весть: немцы подошли вплотную к Москве. Л.М. Каганович отдал распоряжение закрыть и демонтировать метро (метрополитен, действительно, закрыли, на некоторых станциях стали разбирать эскалаторы). В крупных ведомствах жгли архивы. В Москве началась паника.
Во дворе Дома ученых выстроилась очередь за получением путевок сотрудниками Академии наук СССР (по списку!) для посадки в эшелон, уходящий ночью из Москвы. Выдачу путевок поручили двум женщинам-биологам - Милии Николаевне Энгельгардт-Любимовой и ученице Вавилова - Александре Алексеевне Прокофьевой-Бельговской . Вот, что вспоминала об этом дне Прокофьева-Бельговская в день ее 80-летия:
"Мы скоро раздали заготовленные путевки, но очередь стояла огромная, и мы видели, что в ней были и известные нам ученые и просто люди, ждущие помощи. Милия Николаевная придумала такой выход: мы напечатали на простых листах еще груду путевок, поставили на них печати АН и раздавали еще несколько часов. Я вернулась домой без сил и прямо в пальто упала на диван. Разбудил меня несмолкаемый телефонный звонок. Я встала как в тумане, подняла трубку и услышала голос брата, полковника Военной Академии механизации и моторизации имени Сталина . Брат сказал мне:
"Сейчас же иди на Курский вокзал, я буду ждать тебя на ступеньках у главного входа". Когда я добралась до Курского, я увидела, что вся огромная площадь занята женщинами, детьми, стариками. Был страшный мороз, люди замерзали, дети плакали, стоял гомон, но все были покорны и тихи. Меня удивила эта рабская покорность тысяч людей, ждущих эшелоны.
Вокзал был оцеплен солдатами, наверно, сотней или двумя солдат, растянувшихся цепочкой, и на площади тысячи людей. Я пробралась к этой цепи, и со ступенек вокзала брат увидел меня и провел внутрь. А в вокзале было тихо, сиял свет, высшее начальство с женами стояли кучками, кое-где даже слышался смех, видимо, рассказывали анекдоты. На платформе у вагонов я увидела разодетых дам, некоторые были в мехах. В вагоны грузили добротные ящики, с наклейками "Осторожно, хрусталь", "Осторожно, не кантовать, картины". Солдаты бережно пронесли рояль ...
Я часто думаю, что такое народ и что такое элита. И тогда и сейчас я считала и считаю, что разграничение на народ и элиту до добра не доведет. И поэтому рабское терпение народа меня до сих пор удивляет. Ведь там, на площади, народ мог войти и в вокзал, и в этот полупустой эшелон, загружаемый хрустальными люстрами и картинами ..." ( 7_252 ).
В ночь на 16 октября из Москвы были срочно, панически эвакуированы многие государственные учреждения. Дорога на Горький была забита автомашинами, вывозившими тех, кто мог претендовать на место в этих машинах .. Я помню хорошо этот день 16 октября. Это был мой день рождения. Шла война, и у мамы не было денег, чтобы устраивать празднество. Поэтому запомнился он мне другим событием. Мы жили в центре Горького, в серых мрачных коробках шестиэтажных корпусов "Домов Коммуны" - позади Театра Драмы. Между нашими корпусами и театром была небольшая площадь и сквер, которые оказались забитыми автомашинами, стоявшими вплотную друг к другу. На них привезли эвакуированных. В нашей квартире тоже появились неожиданные гости. Рано утром к нам пришел какой-то важный военный, поговорил с мамой, и нас "уплотнили". В нашей двухкомнатной квартире, в меньшей комнате, поселилась жена секретаря ЦК ВКП(б) А.С.Щербакова с сыном. В так называемой комнате-одиночке площадью семь квадратных метров на нашем же этаже разместилась семья руководителя Латвийской республики. В эту роковую ночь, когда начальство драпало из Москвы, были вывезены и все ценные заключенные из тюрьмы НКВД, расположенной на Лубянке.
Ссылки: