 |
Воронель Александр
Из Сарнова
Когда я с ним познакомился (это было в начале 60-х), он произвел на меня впечатление прирожденного ученого-естественника. Он был влюблен в свое призвание физика-экспериментатора, суть которого, как он мне объяснил, состояла в том, чтобы задавать вопросы природе . И этому своему призванию он был верен. Верен настолько, что не только себе, но и коллегам - сотрудникам, ученикам - не позволял ни на миг изменять ему ради других склонностей и увлечений, какими бы почтенными эти склонности и увлечения ни были. Одному молодому физику, увлекшемуся самиздатом и правозащитной деятельностью, он даже сказал:
- Вы должны решить для себя, кем вы хотите быть: ученым или профессиональным революционером. Два эти рода деятельности несовместимы. Наука требует человека целиком. Сам он, однако, этому принципу не последовал. В какой-то момент стал "профессиональным революционером" и даже начал издавать подпольный журнал "Евреи в СССР" , из которого потом вырос и поныне выходящий в Иерусалиме журнал "22". (Шурик и сейчас его главный редактор.) Позже он написал несколько книг и множество статей на темы философские, исторические и даже литературоведческие. Но тогда до всего этого было еще далеко. Тогда он был - повторю еще раз - преуспевающим физиком-экспериментатором, перед которым только-только открылись весьма заманчивые научные перспективы: он был приглашен тогда на какую-то очень интересную и престижную работу в Дубну и не на шутку этой работой был увлечен. И тем не менее, уже тогда мне показалось, что в физике ему как-то тесно. В разговорах наших - а разговаривали мы часами и, если бы это было возможно, вели бы наши бесконечные разговоры сутками, не прерываясь даже для ночного сна, - доминировали темы сугубо гуманитарного свойства. Это было так для меня удивительно, что однажды, не удержавшись, я сказал ему:
- Признайтесь, ведь по главным, самым тайным своим душевным склонностям вы совсем не естественник! Типичный гуманитарий: историк, философ. И как это только вас угораздило стать физиком? Вопрос, разумеется, был риторический. И я ожидал, что Шурик в ответ только улыбнется своей милой застенчивой улыбкой. Риторический вопрос ведь потому и называется риторическим, что не требует ответа. Но Шурик на этот мой риторический вопрос ответил. В ответ на него он рассказал мне такую историю.
В девятом классе, сколотив группу единомышленников, он стал выпускать с ними рукописный журнал. Журнал был скорее литературный, но отчасти и политический. Хотя - какая там могла быть у них политика! Ну, писали, что комсомол стал организацией не столько идейной, сколько формальной. Что нужна какая-то другая молодежная организация, в которую принимались бы только ребята, по-настоящему одушевленные великой идеей переустройства мира. Настоящие, пламенные революционеры! И хотя все эти идеи в основе своей вполне укладывались в официальную идеологию, - во всяком случае, никак ей не противостояли, напротив, хотели ее оживить, влить в ее омертвелую плоть толику молодой, свежей крови, - деятельностью молодых романтиков заинтересовались в "Министерстве Любви". И всех их, разумеется, забрали. Было следствие, после которого их отправили - к счастью, не в лагерь, а в детскую исправительную колонию. Там, само собой, тоже было не сладко. Но на эту тему Шурик в своем рассказе особенно распространяться не стал. Он только сказал, что пробыл в той колонии сравнительно недолго: чуть меньше года. А потом вернулся в свой девятый класс. А когда он учился уже не в девятом, а в последнем, десятом классе, его маму неожиданно вызвали в "Министерство Любви". И там с нею провел беседу очень милый и, - как ни странно, - на редкость доброжелательный полковник. Он спросил, как поживает ее сын, как он учится, какие у него интересы, какие планы после окончания школы: куда намерен он поступать. Мама Шурика ответила, что настроение у сына хорошее. Все свои ошибки и заблуждения он полностью осознал. Учится хорошо. Из всех школьных предметов больше всего любит историю и поступать собирается на истфак.
- Так вот, - сказал ей на это полковник. - Мой вам совет: употребите все ваше влияние и во что бы то ни стало убедите сына поступать не на истфак, а на какой-нибудь естественный факультет. Пусть займется химией. Или физикой. Только - ни в коем случае - не историей, не философией и - упаси господи! - не литературой. А иначе он обязательно к нам вернется. Вы меня поняли? Мама Шурика очень хорошо его поняла. И употребила все свое влияние. И - что самое удивительное - Шурик внял совету полковника. (При его характере он вполне мог и заартачиться. Но тут, видно, сыграл свою роль опыт, полученный в исправительной колонии: попасть снова в учреждение, подведомственное "Министерству Любви", ему совсем не хотелось.) Так он стал физиком. Что, впрочем, не уберегло его от новых встреч с сотрудниками этого славного Министерства. Но тут уж дело было не в профессии, а - в характере.
Через два дня после того, как ОВИР отказал Галичу в выезде в США, Александр Воронель и Андрей Твердохлебов направили заявление на имя Подгорного: "14/1-74 г. сотрудник московского ОВИРа отказал в разрешении на выезд из Советского Союза писателю А.А.Галичу. В беседе, которая состоялась у А.А.Галича с должностным лицом в ОВИРе, выяснилось, что этот отказ вызван опасениями идеологического характера. Этот факт представляется нам весьма зловещим. За последние 2-3 года идеологические мотивы не приводились (во всяком случае, официально) как обоснование для отказа в выезде. <...> Мы надеемся, что Вы данной Вам властью исправите эту несомненную ошибку ОВИРа, которая ставит в весьма щекотливое положение Президиум Верховного Совета СССР, ратифицировавший менее чем полгода назад "Пакт о гражданских и политических правах человека ООН" [ 1383 ]. В тот же день было написано аналогичное письмо за подписями Андрея Сахарова, Елены Боннэр и Владимира Максимова, адресованное в Международный ПЕН-клуб и в Европейское сообщество писателей [ 1384 ]. А 17 января 1974 г в 8 часов утра на киевскую квартиру писателя Виктора Некрасова пришли сотрудники КГБ и провели обыск , "в результате которого изъято значительное количество антисоветской и идейно вредной литературы" [ 1385 ]. Обыск продолжался почти двое суток - 40 часов и закончился 18 января в 24.00 [ 1386 ].
Ссылки: