Эренбург оказывался на краю пропасти, но его удерживала рука вождя

Объяснение Парамонова, однако, не кажется мне убедительным. Во всяком случае, к таким высотам, как он, я не воспаряю. Мое объяснение проще, прозаичнее. Но об этом - чуть позже. А пока я постараюсь припомнить если не все, так хоть некоторые повороты его судьбы, когда он оказывался на самом краю пропасти и вот-вот должен был в эту пропасть свалиться, но всякий раз его удерживала на этом краю одна и та же рука.

Павел Судоплатов , занимавший разные высокие должности в НКВД и МГБ СССР, тот самый, кому было поручено возглавить "спецоперацию" по "устранению" Троцкого (с чем он успешно справился), одно время работал под непосредственным руководством Л.П. Берии и был довольно с ним близок. В одной из последних глав своих мемуаров он рассказывает:

В апреле 1953 года в поведении Берии я стал замечать некоторые перемены: разговаривая по телефону в моем присутствии (а иногда и еще нескольких старших офицеров госбезопасности) с Маленковым, Булганиным и Хрущевым, он открыто критиковал членов Президиума ЦК партии, обращался к ним фамильярно, на "ты". Как-то раз в присутствии начальника управления идеологической контрразведки Сазыкина он начал вспоминать, как спас Илью Эренбурга от сталинского гнева.

По его словам, в 1939 году он получил приказ Сталина арестовать Эренбурга, как только тот вернется из Франции. На Лубянке Берию ждала телеграмма от резидента НКВД в Париже Василевского , в которой тот высоко оценивал политический вклад Эренбурга в развитие советско-французских отношений и его антифашистскую деятельность. Вместо того чтобы выполнить приказ Сталина, Берия на следующей встрече с ним показал телеграмму Василевского. В ответ Сталин пробормотал:

- Ну что ж, если ты так любишь этого еврея, работай с ним и дальше. (Павел Судоплатов. Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930-1950 годы. М. 2002. Стр. 548-549.)

Рассказ этот вызывает большие сомнения. Я имею в виду не запись Судоплатова (он, скорее всего, более или менее точно записал то, что слышал), а рассказ Берии, который в тот - вершинный - момент своей политической карьеры старался утвердить себя в роли борца со сталинской тиранией и либерала (освободил "врачей-убийц" , распорядился арестовать убийц Михоэлса , хотел даже реабилитировать расстрелянных членов Еврейского антифашистского комитета ).

"Спасение" Эренбурга, защита его от Сталина, уже будто бы распорядившегося его арестовать, - все это хорошо вписывалось в создаваемый им этот свой новый образ. У Сталина намерение арестовать Эренбурга, быть может, и было (хотя и в этом тоже есть у меня большие сомнения). Но реплика вождя - "Ну что ж, если ты так любишь этого еврея, работай с ним и дальше" - представляется мне совсем уж маловероятной. Прежде всего, потому что Берия с Эренбургом никогда не работал. С Эренбургом Сталин всегда "работал" сам. Лично. И "посредником" в этих его взаимоотношениях с Эренбургом Берия никогда не был. Посредниками в этих случаях (когда в них возникала нужда) бывали совсем другие люди: сперва - Бухарин , в более поздние времена - Маленков , Шепилов .

Жизнь Эренбурга, однако, в этот момент (1939 год) действительно висела на волоске. Прямую угрозу он ощутил - не мог не ощутить - годом раньше, во время судебного процесса над Бухариным и Рыковым . Близость Эренбурга с "Бухарчиком" ни для кого не была тайной, и вполне можно было ожидать, что в ответах Бухарина на вопросы Вышинского мелькнет и его имя. (Как мелькнуло имя самого Бухарина на предыдущем громком процессе, когда допрашивали Каменева и Зиновьева ). В своих мемуарах Эренбург рассказывает об этом скупо. (Подробнее тогда не мог, а может быть, и не хотел): В Москве Бухарина очень долго не арестовывали, допрашивали его не в ГБ, а в ЦК. Ему, например, показывали утверждение Радека о том, что однажды к Радеку на дачу приехали Бухарин и Эренбург , ели яичницу и Бухарин с Радеком вели деловой разговор о захвате власти.

Я однажды был с Николаем Ивановичем на Сходне у Радека, и нас действительно накормили глазуньей, но разговор шел не о заговоре, а об охоте - оба были страстными охотниками. В начале марта 1938 года один крупный журналист, вскоре погибший по приказу Сталина, в присутствии десяти коллег сказал редактору "Известий" Я.Г. Селиху : "Устройте Эренбургу пропуск на процесс - пусть он посмотрит на своего дружка!. (Илья Эренбург. Люди, годы, жизнь. Том второй. М. 1990. Стр. 166-167.) Более подробный рассказ об этом я слышал из уст самого Эренбурга.

Дело, однако, не в подробностях. В разговоре Эренбург был откровеннее. Не темнил, а прямо назвал не названное в мемуарах имя "одного крупного журналиста" (это был М. Кольцов ). А главное, эта кольцовская фраза в устном его рассказе прозвучала совсем не так, как он записал ее в мемуарах. Рассказывал он так. (Я ручаюсь за каждое слово):

На процесс я идти не хотел. Но мне была передана фраза: "Нет уж, пусть пойдет, посмотрит на своего дружка!". "Передана" эта фраза ему была действительно Кольцовым. Но у Ильи Григорьевича не было сомнений насчет того, КЕМ она была произнесена. Это была прямая угроза. Смысл ее и тогда был достаточно ясен. Но в 90-е годы, когда открылись (далеко не в полной мере, конечно, но все-таки) архивы Лубянки, мы узнали об этом подробнее. Вот несколько фраз из протокола допросов И. Бабеля :

- В 1933 году, во время моей второй поездки в Париж, я был завербован для шпионской работы в пользу Франции писателем Андре Мальро.

- Скажите, где, когда вы установили шпионские связи? ? В 1933 году? Эренбург познакомил меня с Мальро, о котором я был чрезвычайно высокого мнения, представив его мне как одного из ярких представителей молодой радикальной Франции. При неоднократных встречах со мной Эренбург рассказывал мне, что к голосу Мальро прислушиваются деятели самых различных правящих групп, причем влияние его с годами будет расти.

Мальро высоко ставил меня как литератора, а Эренбург, в свою очередь, советовал это отношение ко мне Мальро всячески укреплять.

- Уточните характер шпионской информации, в получении которой был заинтересован Мальро. (Виталий Шенталинский. Рабы свободы. В литературных архивах КГБ. М. 1995. Стр. 43-45.) Хоть показания эти из Бабеля были выбиты многодневными пытками, он все- таки уклоняется от прямых обвинений Эренбурга в "шпионских связях". Но следователю, ведущему допрос, этого и не нужно. Определение "шпионские" к слову "связи" он, где надо, впишет сам. Ему важно, дообы были названы новые имена фигурантов, которых можно будет привлечь по этому делу. И можно не сомневаться, что имя Эренбурга Бабель назвал не по своей инициативе. Оно было из него выбито следователем. И надо ли объяснять, с какой целью. Очевидное намерение состряпать дело против Эренбурга подтверждается и протоколами допросов М. Кольцова :

- Эренбург, являвшийся уполномоченным от Андре Жида и французов, заявил от их и своего имени недовольство составом советской делегации и, в частности, отсутствием Пастернака и Бабеля. На третий день Конгресса Жид передал через Эренбурга ультиматум - или в Париж будут мгновенно вызваны Пастернак и Бабель, или А. Жид и его друзья покидают Конгресс. С Пастернаком и Бабелем, равно как и с Эренбургом, у Жида и ряда других буржуазных писателей ряд лет имеются особые связи. Жид говорил, что только им он доверяет в информации о положении в СССР.

"Только они говорят правду, все прочие подкуплены". Реакция органов на признания Кольцова была незамедлительной:

"По его показаниям необходимо произвести дополнительные аресты названных им участников антисоветской организации". (Виталий Шенталинский. Донос на Сократа. М. 2001. Стр. 444-445.)

Уезжая из Испании, Эренбург весьма смутно представлял себе, что ждет его в Москве. Он предполагал вернуться обратно через две недели. Я чуть было уже не написал, что вместо двух недель он "застрял" в Москве на целых пять месяцев, но тут же понял всю неуместность этого слова. На эти пять месяцев он в Москве не "застрял", а повис. На том самом волоске, на котором тогда висела его жизнь. Обратно в Испанию его не выпускали, и он прекрасно понимал, что это значит. "Я долго думал, что мне делать, и решил написать Сталину. Я написал, что был в Испании свыше года, мое место там, там я могу бороться. Прошла неделя, две - ответа не было. Самое неприятное в таком положении - ждать, но ничего другого не оставалось. Наконец меня вызвал редактор "Известий" Я.Г. Селих ; он сказал несколько торжественно:

"Вы писали товарищу Сталину. Мне поручили переговорить с вами. Товарищ Сталин считает, что при теперешнем международном положении Вам лучше оставаться в Советском Союзе. У вас, наверно, в Париже вещи, книги? Мы можем устроить, чтобы ваша жена съездила и все привезла. Я пришел домой мрачный, лег и начал размышлять. Совет, переданный мне Селихом (если можно было назвать это советом), мне казался неправильным.

Что я здесь буду делать? Тынянов пишет о Пушкине, Толстой - о Петре. Кармен снимает героические экспедиции, мечтает поехать в Китай. Кольцов причастен к высокой политике. А мне здесь сейчас делать нечего. Там я могу быть полезен: я ненавижу фашизм, знаю Запад. Мое место не в Лаврушинском! Пролежав день, я встал и сказал:

"Напишу снова Сталину.

Здесь даже Ирина дрогнула: "Ты сошел с ума!" Что ж ты, хочешь Сталину жаловаться на Сталина? Я угрюмо ответил: "Да". Я понимал, конечно, что поступаю глупо, что, скорее всего, после такого письма меня арестуют, и все же письмо отправил. Ждать было еще труднее. Я мало надеялся на положительный ответ и знал, что больше ничего не смогу сделать, слушал радио, перечитывал Сервантеса, от волнения почти ничего не ел. В последних числах апреля мне позвонили из редакции:

"Можете идти оформляться, вам выдадут заграничные паспорта". Почему так случилось? Этого я не знаю. (Илья Эренбург. Люди, годы, жизнь. Том второй. М. 1990. Стр. 160-161.)

М. Кольцов , рассказывая (брату) о своем последнем разговоре со Сталиным, сказал, что, уже выходя из сталинского кабинета, прочел в глазах вождя: "Слишком прыток". Вот так же, читая письмо Эренбурга, Сталин, наверно, тоже поморщился: "Слишком настырен". Но в этом случае решил по-другому, не так, как с Кольцовым. Может быть, вспомнил об этом эренбурговском письме год спустя и потому и приказал Берии арестовать нахала? (Если, конечно, Лаврентий все это не выдумал и такое распоряжение Сталиным действительно было ему дано.)

Как бы то ни было, и в 38-м, и в 39-м он уцелел. Уцелел и десять лет спустя, когда угроза ареста, на этот раз, казалось, уже неминуемая, нависла над ним снова. Вот как это было:

См. Эренбург И.Г. и дело Еврейского антифашистского комитета

Ссылки: