У Сталина был личный мотив "задвинуть" Демьяна

Такой мотив у Сталина действительно был. До декабрьского письма 1930 года Демьян в своих письмах обращался к Сталину так:

"Иосиф Виссарионыч, родной!", "Родной!", "Дорогой мой хороший друг!". Это - в личных письмах. Обращаясь к вождю с официальными просьбами (скажем, о "протекционном вагоне" ): "Дорогой Иосиф Виссарионович!" Соответственно и Сталин отвечал ему так же: "Дорогой Демьян!" Письмо от 8 декабря 1930 года начинается обращением: "Иосиф Виссарионович". Не то что не "родной" и не "дорогой", даже не "уважаемый".

Сталин, соответственно, отвечает ему на эту, мягко говоря, невежливость уже без всякого обращения: Т[овари]щу Демьяну Бедному. Письмо Ваше от 8.XII получил. Вам нужен, по-видимому, мой ответ. Что же, извольте". Совсем другой тон. А тон, как отметил Сталин в том же своем письме, создает музыку. Стало быть, и музыка теперь пошла совсем другая.

У Демьяна этот обиженный, оскорбленный и раздраженный тон вскоре сменился извиняющимся, подобострастным, даже униженным. У Сталина же, наоборот, во всех его упоминаниях о Демьяне стало звучать постоянное и все более усиливающееся раздражение, даже злость. Это была не просто резкость политической отповеди. Это было какое-то глухое ЛИЧНОЕ раздражение. Письмо Демьяну, начинающееся словами "Вам нужен мой ответ. Извольте", Сталин включил в собрание своих сочинений, как имеющее принципиальное, политическое значение. Но при этом многое из него убрал. (В документальном разделе все потом вычеркнутые части текста этого письма заключены в квадратные скобки.) Выходит, Сталин и сам сознавал, что в свою политическую отповедь Демьяну внес некое личное раздражение, к делу отношения не имеющее. Для этого личного раздражения были у него свои причины. И удивляться надо не тому, что он не смог этого раздражения сдержать, а скорее тому, что он не дал ему полную волю.

А непосредственным поводом для этого раздражения стало следующее. В конце 1934-го - начале 1935 года закатилась звезда одного из ближайших сталинских соратников - Авеля Софроновича Енукидзе . Он был снят с поста секретаря ЦИК, выведен из ЦК, исключен из партии. Это было только начало его заката. Спустя два года - в 1937-м - он был расстрелян. К объяснению причин этой внезапной немилости вождя к недавнему своему другу и соратнику я еще вернусь в главе о Булгакове. (В связи с его пьесой "Батум".) Здесь же упоминание об этом событии мне понадобилось лишь постольку, поскольку оно стало завязкой другого сюжета, не столь значительного, но имеющего самое прямое отношение к предмету моего повествования. Падение Авеля Енукидзе повлекло за собой его выселение из Кремля и начало так называемого "Кремлевского дела" - о будто бы существовавших террористических замыслах среди сотрудников правительственных учреждений. Арестовали 78 человек. Среди арестованных были сотрудники секретариата ЦИК СССР и сотрудники кремлевских служб, в том числе и самые мелкие - вплоть до уборщиц. Все это липовое дело было создано с единственной целью: прикрыть, замаскировать истинную причину падения Авеля Енукидзе. Надо было сделать вид, что за этим его падением стоят не личные амбиции и личное раздражение Сталина, а серьезные политические причины. В числе арестованных по этому ?Кремлевскому делу? оказался ответственный секретарь журнала "Советское строительство" Михаил Яковлевич Презент . Журнал этот издавал ЦИК, и Презент был человеком близким к Авелю Софроновичу. Но причиной его ареста была не только его близость к впавшему в опалу бывшему секретарю ЦИК. Одной из главных, а быть может, даже и главной причиной особого интереса органов НКВД к фигуре М.Я. Презента был его дневник, слух о котором еще до его ареста распространился в московской литературной - и не только литературной - среде. К тому времени институт "сексотов" - тайных осведомителей - был уже широко развит и проникал во все поры государственного аппарата, общественной жизни, партийных и комсомольских организаций. Все чувствовали себя под неусыпным надзором невидимых, но бдительных "сексотов". Даже люди, облеченные, казалось бы, полным доверием "отца народов", находились под наблюдением. По этому случаю известный бард революции Демьян Бедный рассказал Раскольникову в моем присутствии следующую историю. Одно время Сталин приблизил к себе Демьяна Бедного, и тот сразу стал всюду в большой чести. В то же время в круг близких друзей Демьяна затесался некий субъект, красный профессор по фамилии Презент. Эта личность была приставлена для слежки за Демьяном. Презент вел дневник, где записывал все разговоры с Бедным, беспощадно их перевирая. Однажды Сталин пригласил Демьяна Бедного к себе обедать.

"Он знает, что я не могу терпеть, когда разрезают книгу пальцем, - говорил Демьян Раскольникову. - Так, представьте себе, Сталин взял какую-то новую книгу и нарочно, чтобы подразнить меня, стал разрывать ее пальцем. Я просил его не делать этого, а он только смеется и продолжает нарочно разрывать страницы". Возвратившись из Кремля, Демьян рассказывал, какую чудесную землянику подавали у Сталина на десерт. Презент записал: "Демьян Бедный возмущался, что Сталин жрет землянику, когда вся страна голодает". Дневник был доставлен "куда следует", и с этого началась опала Демьяна.

(М. Канивез. Моя жизнь с Раскольниковым. "Минувшее. Исторический альманах". 7. М. 1992. Стр. 94-95.)

Автор этих мемуаров Муза Васильевна Канивез была женой Ф.Ф. Раскольникова , так что эту историю Демьян вполне мог рассказать Федору Федоровичу в ее присутствии. Но многое в этом изложении запомнившегося ей рассказа "барда революции" напоминает игру в испорченный телефон. Как мы уже знаем, М.Я. Презент вовсе не был "красным профессором". Не был он и "сексотом", специально приставленным к Демьяну для слежки за ним. И, как мы сумеем убедиться, записывая в своем дневнике кое-какие изречения Демьяна, Презент даже и не думал нарочно их перевирать. Есть в изложении Музы Васильевны и другие несообразности, свидетельствующие о том, что далеко не всему из того, что она сообщает, можно верить. Вот, например, она мимоходом роняет о Демьяне, отобедавшем у Сталина:

"Возвратившись из Кремля". Но если бы Демьян обедал со Сталиным в Кремле, ему никуда оттуда не надо было бы возвращаться, поскольку он и сам в то время еще жил в Кремле. К тому же тот обед у Сталина, на который был приглашен Демьян и во время которого происходили все описанные ею события (было это 17 мая 1929 года), происходил не в Кремле, а на даче Сталина в Зубалове .

Подлинная история злополучного дневника М.Я. Презента впервые была рассказана журналистом Валентином Скарятиным ("Сретенка, Малый Головин, 12-2. "Журналист", 1993, * 7). Более подробно она изложена в книге Б.Ф. Соколова "Сталин, Булгаков, Мейерхольд" Культура под сенью великого кормчего" (М. 2004). В книге этой сообщается, что Презент был арестован 11 февраля 1935 года. И далее следует фраза: В тот же день дневник оказался на столе у Сталина, а затем был возвращен Ягоде для предметного разбирательства. Если бы это было действительно так, то есть если бы дневник Презента попал Сталину на глаза только в феврале 1935 года, моя версия о причине вдруг возникшей резкой антипатии Сталина к Демьяну рассыпалась бы, как карточный домик.

Но, как выяснилось, с дневником Презента Сталин имел возможность ознакомиться еще в сентябре 1930 года. И наверняка этой возможностью воспользовался: Копия страниц части дневника из линованной тетради представляет собой фрагменты записей рукописного текста. Валентин Скарятин, который ввел фрагменты дневника в общественно-политический и научный оборот, в одной из первых публикаций писал о дневниках:

"Когда в начале 35 года Презент был арестован по "кремлевскому делу", в руки "органов" попали и все его дневниковые тетради". Скарятин считал, что "Дневники" были обнаружены в январе - феврале 1935 г. С учетом ставшей доступной позднее информации можно составить несколько иную хронологию. Имеющийся в РГАСПИ экземпляр рукописных страниц из тетради, которая подходит под определение "дневник", обрывается сентябрем 1930 г.

Судя по протоколам допроса, проведенного в феврале 1935 г. с арестованным по "кремлевскому делу" Презентом, примерно тогда же прошел первый обыск в квартире у Михаила Яковлевича (жил он рядом с "Гранд Отелем" на Театральной площади). Тогда же и были конфискованы его дневники. Тем не менее, Презент при этом не был репрессирован, а продолжил свою работу в Секретариате ЦИК Союза ССР. (Большая цензура. М. 2005. Стр. 280.) Тот факт, что Сталин был знаком с дневниками Презента задолго до его ареста в феврале 1935 года, подтверждается еще одним документом, настолько выразительным, что его стоит привести здесь полностью:

САВЕЛЬЕВ, ГРОНСКИЙ - СТАЛИНУ О ПОСЕЩЕНИИ ДЕМЬЯНА БЕДНОГО НАКАНУНЕ ПЯТИДЕСЯТИЛЕТИЯ СО ДНЯ ЕГО РОЖДЕНИЯ 3 апреля 1933 г. (не ранее)

Сов. секретно Секретарю ЦК ВКП(б) тов. И.В. Сталину.

Дорогой Иосиф Виссарионович! Вчера вечером были у т. Демьяна Бедного. Когда мы пришли, т. Д. Бедный переписывал свой фельетон "Утиль- богатырь", и, естественно, разговор зашел об этом фельетоне, о важности сбора утильсырья и т. д. Только спустя некоторое время разговор перешел на юбилей Демьяна, и в этом разговоре мы передали ему содержание выступлений на Политбюро. Информацию Демьян выслушал сравнительно спокойно, хотя и перебивал нас репликами, в которых пытался опровергнуть те или иные утверждения о его настроениях и фактах непартийного поведения. В длительной беседе Демьян пытался доказать, что у него никогда не было отхода от линии партии, что у него не было даже шатаний и сомнений. Мы в свою очередь напоминали ему разговоры и споры, которые были между нами и Демьяном в 1929-1931 годах. В частности, мы указывали на неправильность его позиции по вопросу о таких произведениях, как "Слезай с печки" и т. д., а затем напомнили разговор о колхозном движении, имевший место в конце 1931 г., когда на вопрос Гронского о том, почему Демьян не пишет о колхозах, он ответил:

"Вы вот все говорите о колхозах, об успехах, а народ голодает. Надо еще посмотреть, что даст нам колхозное движение".

Этих своих высказываний, носящих право-оппортунистический характер, Демьян во вчерашней беседе не отрицал, но объяснил их "особой чувствительностью поэта".

Затем мы остановились на его позиции за последнее время и его стремлении изолироваться от партии, и на том, что он молчал и не выступал на ряде партийных собраний и т. д. На это Демьян давал явно неудовлетворительные ответы (болезнь, семейные неприятности и пр.).

И, наконец, по вопросу о дневниках Презента . Демьян сначала пытался отрицать какую-либо свою причастность к этим дневникам и даже в реплике бросил, что это есть какая-то "провокаторская штука" т. Прокофьева, и только в конце концов все же признал, что вина за дневники лежит на нем. "Я, - говорил Демьян, - возился с этой сволочью (т. е. Презентом), близко подпустил его к себе и кое-что лишнее при нем, вероятно, болтал.

Во время разговора Демьян усиленно подчеркивал, что он не отойдет от партии, будет работать по заданиям партии и под ее руководством. Во время беседы Демьян спрашивал, как ему поступить".

Он решил написать письмо в ЦК, с чем мы согласились, причем он просил нас остаться, чтоб прослушать то, что он напишет в ЦК. Демьян сел за машинку и через полчаса прочитал нам письмо на имя тов. Сталина. Письмо это мы раскритиковали. Указали Демьяну на то, что он отделывается общими фразами, когда надо признать свою вину за совершенно конкретные поступки и осудить свое шатание в труднейшее для партии время. Демьян пытался переработать письмо, но из этого у него ничего не получилось. Сегодня утром Демьян позвонил по телефону Гронскому и прочитал новый текст письма, которое, как он заявил, будет немедленно отослано в ЦК.

Пересылаем Вам для сведения взятый нами у Демьяна черновик его первого письма на имя т. Сталина. С ком. приветом. М. САВЕЛЬЕВ И. Гронский

P.S. Считаю нужным отметить, что беседа с т. Демьяном мне показала, что им еще не изжиты его колебания и отчужденность от партийной среды.

М. САВЕЛЬЕВ

("Большая цензура". Стр. 279-280.)

Из текста этого донесения видно, что весь этот сюжет, в том числе и все, что было связано с дневниками Презента, обсуждалось на Политбюро . Протоколы этого заседания Политбюро не сохранились, но фраза "мы передали ему содержание выступлений на Политбюро" - говорит о том, что провести беседу с Демьяном Гронскому и Савельеву было поручено именно решением этого высокого партийного органа.

Демьян, как видно из этого документа, поначалу ушел в "глухую несознанку", но потом разоткровенничался. И степень его откровенности в некотором отношении даже поражает. Особенно такая его реплика:

"Вы вот все говорите о колхозах, об успехах, а народ голодает!".

Она прямо корреспондирует с другой его репликой, записанной Презентом: "Сталин жрет землянику, когда вся страна голодает". Выходит, Презент свои разговоры с Демьяном записывал чуть ли не со стенографической точностью. Во всяком случае, не "беспощадно их перевирая", как это изобразила в своих воспоминаниях М.В. Канивез.

Как бы то ни было, в этих Презентовых записях Сталин узнал себя. А главное, узнал истинное отношение к себе Демьяна. Впрочем, некоторые из этих записей не несли в себе ничего для него нового. Например, такая:

"Сегодня в третьем часу дня Демьян, его дочь Тамара , А.В. Ефремин и я поехали в Зубалово - Демьян к Сталину, а мы в ожидании Демьяна - в сосновый лес".

Около 5 ч. Демьян вернулся, и мы покатили в город.

"Сколько оптимизма в этом человеке! - рассказывал Демьян о Сталине. - Как скромно живет! Застал я его за книгой. Вы не поверите: он оканчивает вторую часть "Клима Самгина". А я первую часть бросил, не мог читать. Но если б вы знали, чем он разрезает книгу! Пальцем! Это же невозможно. Я ему говорю, что если бы Сталин подлежал партийной чистке, я бы его за это вычистил!. (Б.Ф. Соколов. Сталин, Булгаков, Мейерхольд "Культура под сенью великого кормчего". М. 2004. Стр. 71.) Вот, значит, как было дело. Демьян, стало быть, и от самого Сталина не скрывал, что его прямо-таки корежит, когда тот разрывает страницы новой, никем до него не читанной книги пальцами. Но одно дело говорить об этом, подобострастно пошучивая, самому Сталину - и совсем другое болтать об этих дурных сталинских повадках кому ни попадя. А ведь Демьян делился этими своими впечатлениями не с одним Презентом. В главе Сталин и Мандельштам я уже рассказывал о том, как Б.Л. Пастернак "в полном умопомрачении от ареста Мандельштама" кинулся за помощью к Демьяну Бедному. Он знал, что за несколько лет до своего ареста Мандельштам попросил Демьяна похлопотать за кого-то. Демьян тогда хлопотать отказался, но при этом пообещал, что если дело коснется самого Мандельштама, он обязательно за него заступится. Неизвестно, напомнил ли Пастернак Демьяну об этом обещании. Известно только, что в ответ на просьбу помочь Демьян ответил категорически: "Ни вам, ни мне в это дело вмешиваться нельзя". В той главе я высказал осторожное предположение, что эта реплика связана с тем, что Демьян, быть может, уже что-то слышал о крамольном мандельштамовском стихотворении. Может быть, до него даже уже дошла и строка Мандельштама "Его толстые пальцы как черви жирны", навеянная его, Демьяна, собственными жалобами на то, что Сталин листает редкие книги в его библиотеке своими жирными пальцами. Теперь же я склоняюсь к предположению, что эта фраза Демьяна ("Ни вам, ни мне в это дело вмешиваться нельзя") связана скорее с попавшими на глаза Сталина дневниками Презента. Ведь к моменту ареста Мандельштама (1934 г.) Демьян уже точно знал, что Сталин эти дневники читал. И имел все основания предполагать, что из всех его реплик о Сталине, записанных простодушным Презентом, фраза о пальцах, которыми вождь разрывает страницы еще никем не читанных книг, была не самой невинной.

Кстати, в дневнике Презента, хранящемся в РГАСПИ, многие страницы вырваны. И скорее всего вырвал их не кто иной, как сам Сталин. То ли в припадке ярости, то ли - и это более вероятно, - руководствуясь холодным расчетом: зачем ему было хранить для потомства сведения - или даже просто сплетни, - пятнающие чистоту его иконописного облика".

Все это, конечно, домыслы. Но одно несомненно: того, что он прочел о себе в дневниках Презента, Сталин Демьяну не простил: Когда встал вопрос о награждении Демьяна Бедного орденом Ленина, Сталин внезапно выступил против. Мне это было удивительно, ибо генсек всегда поддерживал Демьяна.

Во время беседы с глазу на глаз он объяснил, в чем дело. Достал из сейфа тетрадочку. В ней были записаны довольно нелестные замечания об обитателях Кремля. Я заметил, что почерк не Демьяна. Сталин ответил, что высказывания подвыпившего поэта записаны неким журналистом по фамилии Презент. Я предупредил Демьяна Бедного, чтобы он был осторожнее в высказываниях, но помирить его со Сталиным так и не удалось. Было принято решение обсудить его благоглупости на заседании КПК (Комитета партийного контроля) .

Сталин настаивал, чтобы я явился на заседание и выступил против Демьяна Бедного. Подозревая, чем это может кончиться, я заявил, что буду против ареста поэта и участия в этом принимать не хочу.

- Мы не собираемся арестовывать Демьяна Бедного, и я лично тебя прошу прийти и покритиковать его.

- Еще раз заявляю вам, я не пойду на КПК.

- Я даю тебе слово революционера, что арестован он не будет. Ты можешь моему слову поверить?

На КПК я пошел. Кроме меня и Демьяна, там присутствовали Шкирятов и Караваева . Сталин слово сдержал. Поэт остался на свободе. Но через две недели после того, как меня поместили во внутреннюю тюрьму НКВД , Демьян был исключен из партии. ( М. Гронский . "Из прошлого". "Известия".199 г.)

Опасение - и даже уверенность, - что результатом разбирательства персонального дела Демьяна на КПК станет его арест, возникло у Гронского не на пустом месте. Именно так в то время, как правило, это и происходило. Ну, а кроме того, хорошо зная Сталина, он не сомневался, что, решив раздавить Демьяна, партийными взысканиями тот не ограничится. Тем более, что оснований для ареста "наблудившего" поэта - по логике и "правовым нормам" того времени - было предостаточно. Для следователей НКВД тут довольно было только одной фразы из сталинского письма 1930 года: "договориться до таких антипартийных гнусностей. Недаром, читая Ваше письмо, я вспомнил Сосновского".

Сосновский был видным троцкистом, и эта сталинская реплика вполне могла служить основанием для обвинения Демьяна в троцкизме. А страшнее этого обвинения в то время трудно было что-нибудь придумать. Да и докладная записка самого Гронского тоже давала некоторые основания для вмешательства в судьбу Демьяна не только партийных, но и следственных органов: "своих высказываний, носящих правооппортунистический характер, Демьян во вчерашней беседе не отрицал".

Ну и дневник Презента, конечно, тоже мог свидетельствовать (если бы такие свидетельства понадобились) о "правооппортунистических" настроениях Демьяна.

Вот, например, Презент записывает его рассказ о праздновании 50-летия Сталина на даче в Зубалове: "В середине праздника - приехала тройка - Рыков , Томский и Бухарин . Кто-то предложил тост за них, но Калинин, избранный тамадою, сказал: "Раз поздно приехали, так и тост им попозже!.

- Эх, если б я написал пьесу, изобразил бы я, как сидят эти люди особняком и каждый из гостей боится с ними заговорить, - говорит Демьян.

- А раньше, бывало, - говорит, - я у Рыкова был!.."

В этой записи Сталин вполне мог углядеть симпатию и сочувствие к только что разгромленным "правым". Свое обещание ("слово революционера") не арестовывать Демьяна Сталин сдержал. Но о том, что такой вариант решения Демьяновой судьбы тоже рассматривался, а в недрах карательного ведомства даже уже и готовился, свидетельствует справка НКВД, направленная Сталину тотчас после исключения Демьяна из партии. Вот ее текст.

СПРАВКА НКВД О ДЕМЬЯНЕ БЕДНОМ 9 сентября 1938 г. Демьян Бедный (Ефим Алексеевич Придворов) - поэт, член Союза советских писателей. Из ВКП(б) исключен в июле с. г. за "резко выраженное моральное разложение". Д. Бедный имел тесную связь с лидерами правых и троцкистско-зиновьевской организаций. Настроен Д. Бедный резко антисоветски и злобно по отношению к руководству ВКП(б). Арестованный участник антисоветской организации правых А.И. Стецкий по этому поводу показал:

"До 1932 г. основная задача, которую я ставил перед возглавлявшимися мною группами правых в Москве и Ленинграде, состояла в том, чтобы вербовать в нашу организацию новых людей. Из писателей я установил тогда тесную политическую связь с Демьяном Бедным, который был и остается враждебным советской власти человеком. С Демьяном Бедным я имел ряд разговоров, носивших открыто антисоветский характер. Он был резко раздражен недостаточным, по его мнению, вниманием к его особе. В дальнейших наших встречах, когда стало выясняться наше политическое единомыслие, Демьян Бедный крепко ругал Сталина и Молотова и превозносил Рыкова и Бухарина. Он заявлял, что не приемлет сталинского социализма.

Свою пьесу "Богатыри" он задумал как контрреволюционную аллегорию на то, как "силком у нас тащат мужиков в социализм". Озлобленность Д. Бедного характеризуется следующими его высказываниями в кругу близких ему лиц:

"Я стал чужой, вышел в тираж. Эпоха Демьяна Бедного окончилась. Разве вы не видите, что у нас делается. Ведь срезается вся старая гвардия. Истребляются старые большевики. Уничтожают всех лучших из лучших. А кому нужно, в чьих интересах надо истребить все поколение Ленина? Вот и меня преследуют потому, что на мне ореол октябрьской революции". Д. Бедный систематически выражает свое озлобление против тт. Сталина, Молотова и других руководителей ВКП(б):

"Зажим и террор в СССР таковы, что не возможна ни литература, ни наука, не возможно никакое свободное исследование. Историю гражданской войны тоже надо выбросить в печку - писать нельзя. Оказывается, я шел с партией, 99,9 процентов которой шпионы и провокаторы. Сталин - ужасный человек и часто руководствуется личными счетами. Все великие вожди всегда создавали вокруг себя блестящие плеяды сподвижников. А кого создал Сталин? Всех истребил, никого нет, все уничтожены. Подобное было только при Иване Грозном". Говоря о репрессиях, проводимых советской властью против врагов народа, Д. Бедный трактует эти репрессии как ничем не обоснованные. Он говорит, что в результате якобы получился полный развал Красной Армии: "Армия целиком разрушена, доверие и командование подорвано, воевать с такой армией невозможно. Я бы сам в этих условиях отдал половину Украины, чтобы только на нас не лезли. Уничтожен такой талантливый стратег как Тухачевский. Может ли армия верить своим командирам, если они один за другим объявляются изменниками? Что такое Ворошилов? Его интересует только собственная карьера!".

Д. Бедный в резко антисоветском духе высказывался о Конституции СССР, называя ее фикцией: "Выборов у нас, по существу, не было. Сталин обещал свободные выборы, с агитацией, с предвыборной борьбой. А на самом деле сверху поназначали кандидатов, да и все. Какое же отличие от того, что было?

В отношении социалистической реконструкции сельского хозяйства Д. Бедный также высказывал контрреволюционные суждения:

"Каждый мужик хочет расти в кулака, и я считаю, что для нас исключительно важно иметь энергичного трудоемкого крестьянина. Именно он - настоящая опора, именно он обеспечивает хлебом. А теперь всех бывших кулаков, вернувшихся из ссылки, либо ликвидируют, либо высылают опять.

Но крестьяне ничего не боятся, потому что они считают, что все равно: что в тюрьме, что в колхозе".

После решения КПК об исключении его из партии Д. Бедный находится в еще более озлобленном состоянии. Он издевается над постановлением КПК:

"Сначала меня удешевили - объявили, что я морально разложился, а потом заявят, что я турецкий шпион". Несколько раз Д. Бедный говорил о своем намерении покончить самоубийством. (Б.В. Соколов. Сталин, Булгаков, Мейерхольд. Культура под сенью великого кормчего. М. 2004. Стр. 101-103.)

Какими способами на Лубянке выбивали из Стецкого этот компромат на Демьяна, Сталин, конечно, знал, при этом не сомневался, что некоторое представление о настроениях его бывшего приятеля эти показания все-таки дают. Настроения - настроениями, и с ними, в конце концов, можно и не считаться. В особенности, если дело ограничивается кухонной обывательской воркотней. Но еще до получения этой "Справки" Сталину было доложено, что свои "антипартийные и антисоветские" взгляды Демьян пытался, как тогда выражались, протащить на страницы печати. И не какой- нибудь, а самой "Правды".

19 июля 1937 года главный редактор "Правды" Л. Мехлис обратился "в инстанцию", как это у них официально называлось, с таким письмом:

Товарищам СТАЛИНУ МОЛОТОВУ ЕЖОВУ

Сегодня в редакцию "Правды" явился Демьян Бедный и принес мне поэму под названием "Борись или умирай". Под заголовком поэмы подпись: "Конрад Роткемпфер. Перевод с немецкого". В конце - перевел Демьян Бедный.

В этой поэме ряд мест производит странное впечатление (эти места в прилагаемом экземпляре обведены красным карандашом). Особенно странными кажутся строки: "фашистский рай. Какая тема! Я прохожу среди фашистского эдема, где радость, солнце и цветы.", а также строки:

"Кому же верить? Словечко брякнешь невпопад, тебе на хвост насыплют соли". И совсем странны строки заключительной части:

"Родина моя, ты у распутья, Твое величие превращено в лоскутья".

Когда я указал Демьяну Бедному на эти и некоторые другие места поэмы - он охотно согласился их вычеркнуть. Он предлагал даже напечатать ее без его подписи - просто как перевод с немецкого. К концу разговора выяснилось, что никакой поэмы Конрада Роткемпфера не существует и самое имя этого якобы автора выдумано. Поэма написана Демьяном Бедным. Как он объяснил, - это своеобразный литературный прием. Экземпляр этой поэмы прилагаю. Прошу указания. Л. МЕХЛИС

Что-то нехорошее учуял бдительный Мехлис в этом "своеобразном художественном приеме" Демьяна Бедного. А может быть, не только учуял, но и понял. Но не отважился ставить все точки над i. А поэма и впрямь была странная. Начиналась она так:

Как новый Данте, я иду фашистским адом.

Фашисты сбилися с копыт,

Ища меня, фашистский следопыт

Не вторгнется ко мне внезапно на дом:

Я стал кочующим номадом.

Вчерашний мой ночлег сегодня мной забыт.

Меня зовут Роткемпфером Конрадом

Вразлад с фамилией моею родовой.

Поэт подпольно-боевой,

Я говорю простым, народным, честным складом.

Отмечу в первый же момент,

Что эта речь моя без вывертов и петель,

Что у меня на все иль есть живой свидетель,

Иль самый точный документ. Тут сразу бросается в глаза, что эта автохарактеристика мнимого автора поэмы - Конрада Роткемпфера - почти буквально совпадает с той автохарактеристикой, какую Демьян некогда выдал самому себе:

Мой голос огрубел в бою

И стих мой - блеску нет в его простом наряде.

Мой твердый четкий стих - мой подвиг ежедневный.

Родной народ, страдалец трудовой,

Мне важен суд лишь твой,

Ты мне один судья прямой, нелицемерный!

Ты, чьих надежд и дум я выразитель верный,

Ты, темных чьих углов я - "пес сторожевой".

Тождество мнимого автора с подлинным автором поэмы устанавливается, таким образом, сразу, - с самых первых ее строк. И далее - так же очевидно тождество той реальности, которую изображает в своей поэме мнимый ее автор, с той реальностью, в которой живет его советский двойник:

Я говорю: фашистский ад.

Одначе, Фашистами зовется он иначе.

Они кричат, родной позоря край:

Фашистский рай! Фашистский рай.

Какая тема!

Я прохожу среди фашистского эдема,

Где радость, солнце и цветы.

Где над просторами цветущей ржи, пшеницы,

Перекликаются вечерние зарницы,

Где благоденствуют и люди, и скоты,

И птицы.

Чем не эдем?

Настало житие божественно-благое.

Поэты пишут так.

Меж тем, В народной глубине - там слышится другое.

А речи тайные послушать у народа -

Все получается как раз наоборот

Фашистский ад давно пора похерить!

Кому же верить? Словечко вякнешь невпопад,

Тебе на хвост насыплют соли.

Фашистский рай - народный ад!

Так, что ли? Все это было настолько прозрачно, что не увидеть в этом изображении "фашистского рая" аллюзию на рай советский было просто невозможно. А в строчках "Словечко вякнешь невпопад, тебе на хвост насыплют соли", - уже впрямую, без всяких аллюзий, звучало нечто личное, автобиографическое. (Недаром Мехлис в своем донесении их особо отметил.) Не раскусить этот нехитрый Демьянов ход было невозможно. И Сталин, разумеется, его раскусил. О чем прямо дал понять автору:

ЗАПИСКА И.В. СТАЛИНА ГЛАВНОМУ РЕДАКТОРУ "ПРАВДЫ" Л.З. МЕХЛИСУ О БАСНЕ Д. БЕДНОГО "БОРИСЬ ИЛИ УМИРАЙ" 20 июля 1937 г.

Тов. Мехлис! На Ваш запрос о басне Демьяна "Борись иль умирай" отвечаю письмом на имя Демьяна, которое можете ему зачитать. Новоявленному Данте, т.е. Конраду, то бишь - Демьяну Бедному. Басня или поэма "Борись иль умирай", по-моему, художественно-посредственная штука.

Как критика фашизма, она бледна и неоригинальна. Как критика советского строя (не шутите!), она глупа, хотя и прозрачна. Так как у нас (у советских людей) литературного хлама и так не мало, то едва ли стоит умножать залежи такого рода литературы еще одной басней, так сказать.

Я, конечно, понимаю, что я обязан извиниться перед Демьяном-Данте за вынужденную откровенность. С почтением И. Сталин.

(Большая цензура. Стр. 476-477.) Мехлис, конечно, эти Демьяновы аллюзии тоже разгадал. Но впрямую сказать, что под "фашистским раем" баснописец подразумевает наш, советский "рай", - побоялся. А Сталину бояться было нечего и некого. Так что удивляться тому, что он не скрыл от Демьяна, что хорошо понял суть его "своеобразного художественного приема", не приходится. Удивляться надо тому, что он сделал это в такой мягкой, я бы даже сказал, благодушной форме. Лишь слегка погрозил Демьяну пальцем: "Не шутите". Демьян, конечно, намек понял, но почел за благо прикинуться непонимающим:

МЕХЛИС - СТАЛИНУ О ПОСЕЩЕНИИ ДЕМЬЯНОМ БЕДНЫМ РЕДАКЦИИ "ПРАВДЫ"

21 июля 1937 г. ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ

В ночь на 21 июля в редакцию был приглашен Демьян Бедный в связи с его "поэмой" "Борись или умирай". Я выполнил поручение ЦК и прочитал ему Ваше письмо. Прикидываясь дурачком, Демьян говорил: "Я либо сумасшедший, либо кляча. Стар, не понимаю. Он всячески пытался представить, что речь в "поэме" идет о конине, о хлебе и т.п. вещах, но отнюдь не о чем-либо другом. "Придется, - говорил он, - поехать в деревню, поливать капусту, - выражая этим мысль, что писать ему нельзя. Демьяна, видимо, кто-то серьезно опутал.

Л. МЕХЛИС

Завершая сюжет этим письмом, я хотел было уже заключить, что тем дело и кончилось. Но это было бы неправильно. И не только потому, что спустя год Демьяна все-таки исключили из партии. Последняя фраза этого письма наверняка произвела на Сталина именно то впечатление, на которое Мехлис рассчитывал: он хорошо знал своего Хозяина.

Предположение, что "Демьяна кто-то хорошо опутал", означало, что прикидывающийся дурачком баснописец, по-видимому, сохранил свои связи с какими-то недобитками из бывших оппозиционеров, превратившихся в банду убийц и шпионов. Так что фразочка эта - да и вся эта история - могла оказаться для Демьяна чреватой куда более крупными неприятностями, чем те, которыми он в конце концов отделался. В том своем письме Демьяну, которое обозначило конец их добрых отношений, Сталин, между прочим, обронил такую многозначительную фразу:

Как Вы наивны и до чего Вы мало знаете большевиков. На самом деле большевиков Демьян знал очень даже неплохо. Во всяком случае, былую свою наивность (если таковая некогда и была ему присуща) к тому времени, о котором у нас сейчас идет речь, он уже давно утратил. Весьма красноречиво об этом свидетельствует, например, такое небольшое его стихотворение:

От канцелярщины и спячки

Чтобы избавиться вполне,

Портрет товарища Землячки

Повесь, товарищ, на стене.

Бродя в тиши по кабинету,

Молись, что ты пока узнал

Землячку только по портрету -

Куда страшней оригинал.

Землячка (Розалия Самойловна Самойлова, девичья фамилия - Залкинд) была одной из немногих большевиков-искровцев (она вступила в РСДРП в 1896 году), не уничтоженных Сталиным. И, кажется, единственной из уцелевших осколков "ленинской гвардии", до последнего дня занимавшей ответственные партийно-государственные посты. В 1939-1943 гг. она была заместителем председателя СНК СССР, затем заместителем председателя КПК при ЦК ВКП(б). Такая "непотопляемость" Р.С. Землячки, конечно, не могла быть делом случая или простого везения. Были, надо полагать, у нее такие качества, которые Сталин не мог не оценить. Одно из них нам известно.

Когда после Перекопа красные овладели Крымом, было объявлено во всеобщее сведение, что пролетариат великодушен, что теперь, когда борьба кончена, предоставляется белым на выбор: кто хочет, может уехать из РСФСР, кто хочет, может остаться работать с советской властью. Мне редко приходилось видеть такое чувство всеобщего облегчения, как после этого объявления: молодое белое офицерство , состоявшее преимущественно из студенчества, отнюдь не черносотенное, логикой вещей загнанное в борьбу с большевиками, за которыми они не сумели разглядеть широчайших народных трудовых масс, давно уже тяготилось своей ролью и с отчаянием чувствовало, что пошло по ложной дороге, но что выхода на другую дорогу ему нет. И вот вдруг этот выход открывался, выход к честной работе в родной стране! Вскоре после этого предложено было всем офицерам явиться на регистрацию и объявлялось: те, кто на регистрацию не явятся, будут находиться вне закона и могут быть убиты на месте. Офицеры явились на перерегистрацию. И началась бессмысленная кровавая бойня. Всех явившихся арестовывали, по ночам выводили за город и там расстреливали из пулеметов. Так были уничтожены тысячи людей. Всем было известно, что во главе этой расправы стояла так называемая "пятаковская тройка" : Пятаков , Землячка и Бела Кун .

( В. Вересаев . Литературные портреты. М. 2000. Стр. 484-485.)

Тройка эта была послана в Крым, как объяснил потом Вересаеву Дзержинский , "с совершенно исключительными полномочиями".

Но мы не могли думать, - добавил он, - что они так используют эти полномочия. Расстреляно было, по одним сведениям, тридцать, по другим - семьдесят тысяч человек.

Демьян, знавший Землячку "не только по портрету", наверняка мог бы еще много чего добавить к сложившемуся под впечатлением этого рассказа Вересаева нашему представлению о характере этой страшной женщины. Так что уж говорить о его знании Сталина! Можно не сомневаться, что, обращаясь к тем, кому посчастливилось не знать Хозяина лично, он с куда большим основанием, чем о Землячке, мог бы сказать о нем:

Молись, что ты пока узнал - только по портрету!

Куда страшней оригинал.

Последнее письмо Демьяна Бедного Сталину, написанное за год до смерти поэта, связано с юбилеем "дедушки Крылова" , в подготовке к проведению которого о Демьяне никто даже и не вспомнил. А ведь не кто иной, как он, вернул к жизни басню, до него именовавшуюся "вымершей литературной формой". Демьян напоминал о своих заслугах, жаловался на несправедливость. Но это были жалобы человека раздавленного. Раздавленного и физически, и морально.

"По своему безножию (после "ударчика" еле ползаю) я бы в комиссию и не пошел, а по косноязычию (та же причина) мне в комиссии делать нечего.

Всего бы этого, конечно, не было, если бы я не обретался в том положении, в каком обретаюсь с 1938 г. Претензии его - вернее, просьбы, - были очень скромны. Хотел он совсем немногого:

Как мне можно помочь? В поминальную комиссию назначать меня уже неудобно, да и надобности в этом нет. Но пойдут предъюбилейные статьи. Не только Крылов, но и "басня, как таковая", как особый жанр, должна быть освещена: у басни интересная история, Эзоп был рабом. Достаточно упомянуть, что мы басенную форму неплохо использовали, и что в этом основная заслуга - моя, и кривотолки исчезнут, а в редакциях несколько опамятуются и перестанут хамить. Но Сталин вдруг проявил неожиданное великодушие. Права Демьяна как единственного законного наследника "дедушки Крылова" были восстановлены в полном объеме.

Первое официальное сообщение "К столетию со дня смерти И.А. Крылова" (на которое и отреагировал своим письмом Сталину Демьян) появилось в "Правде" (за подписью ТАСС) 30 июля 1944 года. А 9 августа в той же "Правде" было опубликовано новое информационное сообщение под тем же заголовком. В нем сообщалось, что, во-первых, Совнарком утвердил "т. Демьяна Бедного заместителем председателя Всесоюзного комитета по ознаменованию столетия со дня смерти великого русского поэта-баснописца И.А. Крылова". (Председателем еще раньше был утвержден А.Н. Толстой .)

А во-вторых, Совет Народных Комиссаров постановил "издать полное собрание сочинений И.А. Крылова под редакцией Д. Бедного". 11 ноября 1944 года заместитель председателя "комитета по ознаменованию столетия со дня смерти И.А. Крылова" Демьян Бедный обратился к А.С. Щербакову с просьбой разрешить провести торжественное заседание по случаю знаменательной даты в Большом театре 21 ноября. Сценарий ритуального действа был такой: вступительное слово - А.Н. Толстой. Доклад - Н.С. Тихонов (он в то время возглавлял Союз писателей СССР).

Выступления: Демьян Бедный (законный наследник и продолжатель "дедушки Крылова"), Максим Рыльский и Аветик Исаакян (представители литератур "братских республик"), А. Сурков и В. Лебедев-Кумач .

Если верить воспоминаниям дочери Демьяна Бедного Людмилы Придворовой , за униженного Демьяна заступился Ворошилов . Он будто бы позвонил Сталину и выразил удивление проявленной по отношению к Демьяну несправедливостью.

"Сталин ответил что-то невнятное и положил трубку". Ворошилов эту ее версию подтвердил. Но как оно там было на самом деле, теперь уже не узнать. Одно несомненно: так круто изменить уже утвержденный ранее сценарий проведения крыловского юбилея мог только Сталин.

Ссылки: