 |
Отношение Сталина к живому и мертвому Маяковскому
Из Сарнова
При жизни Маяковского Сталин (в отличие от Ленина), - если не считать тех аплодисментов в Большом театре, - своего отношения к Маяковскому никак не проявил.
Но после его самоубийства отношение это проявилось как отчетливо неприязненное. Вообще-то в этой его неприязни к Маяковскому вроде не было ничего неожиданного. Зная эстетические вкусы и симпатии Сталина, а главное, его эстетические установки, предписанные всему советскому искусству, Маяковский не мог ему нравиться.
Установки эти, как мы помним, состояли в утверждении простоты и народности и резком осуждении "левацкого сумбура", "левацкого уродства" и вообще всего "левацкого" в искусстве. А Маяковский не просто утверждал и защищал все "левацкое": он был вождем, лидером Левого Фронта Искусств . И тем не менее именно его Сталин назвал лучшим, талантливейшим поэтом советской эпохи. Эта нелогичность сразу была замечена и отмечена многими. В особенности теми, кто сами причисляли себя к "левым".
СПРАВКА СЕКРЕТНО-ПОЛИТИЧЕСКОГО ОТДЕЛА ГУГБ НКВД СССР ОБ ОТКЛИКАХ ЛИТЕРАТОРОВ И РАБОТНИКОВ ИСКУССТВА НА СТАТЬИ В ГАЗЕТЕ "ПРАВДА" О КОМПОЗИТОРЕ Д.Д. ШОСТАКОВИЧЕ
Не позднее 11 февраля 1936 г.
"Нами зафиксированы отрицательные и антисоветские высказывания отдельных писателей и композиторов. Ниже приводятся наиболее характерные из отрицательных отзывов.
Олеша Ю. (прозаик):
"В связи со статьей в "Правде" против Шостаковича я очень озабочен судьбой моей картины, которая должна со дня на день поступить на экран. Моя картина во много раз левей Шостаковича. Мне непонятны два разноречивых акта: восхваление Маяковского и унижение Шостаковича. Шостакович - это Маяковский в музыке, это полпред советской музыки за границей, это гениальный человек, и бедствием для искусства является удар по Шостаковичу"
Виктор Шкловский (литератор):
"После того, как появилась резолюция Сталина о Маяковском, ей сразу постарались дать ограничительное толкование. Дескать, к Асееву это не относится. Теперь разнесли Шостаковича и не преминули мимоходом лягнуть Мейерхольда"
" Пастернак не едет на пленум ССП, несмотря на то, что его приглашали. Он очень расстроился появлением статьи о Шостаковиче, т.к. принял на свой счет установку о понятности. Его стихи, конечно, непонятны, и он это знает. Шостаковича - ударили слишком сильно. Он теперь не будет знать, как писать. Что бы делал Маяковский, если бы ему сказали: пиши так-то, ну, например, как Тургенев". (Власть и художественная интеллигенция. Стр. 290-294.)
Очевидный и даже кричащий разнобой в оценке Сталиным Маяковского и Шостаковича и впрямь было трудно понять. Это была какая-то "двойная бухгалтерия", недоступная понимаю людей, руководствующихся привычной логикой. Но у Сталина была своя логика, и из троих "левых", высказывания которых я тут привел, эту сталинскую логику понял только один: Виктор Шкловский . Он сразу, еще до появления статьи "Сумбур вместо музыки", смекнул, что сказанное Сталиным о Маяковском на Асеева не распространяется. Позже, когда последовало соответствующее разъяснение (статьей "Сумбур вместо музыки"), это поняли уже многие: Если Маяковский в нашей стране каждым поколением читается заново, это ни в коем случае не распространяется на Кирсанова.
(A.M. Арго "Сатирические очерки из истории русской литературы". ГИХА, М. 1939, стр. 53-54.)
Но Сталин даже особенно и не старался привести свою логику в соответствие с привычной, общепринятой. Ленин в этом смысле был последовательнее Сталина. Он недолюбливал Маяковского и откровенно в этом признавался.
Ленину претила сложность Маяковского, его приверженность "левым формам", его футуризм , потому что он искренно хотел, чтобы искусство было доступно массам. Сталину было на все это в высшей степени наплевать. На словах признавая только "пропагандное" искусство, доступное массам, доходчивое и т.п., он мог одновременно желать, чтобы его воспел какой- нибудь сюрреалист или мистик на своем, не имеющем никакого пропагандного значения, "птичьем", сюрреалистическом или мистическом языке. Потому что сюрреалист или мистик " это "чужой", а если даже "чужие" меня признают, значит, я и в самом деле чего-то стою.
Но я тут слегка уклонился в сторону. Речь-то ведь шла о неприязненном отношении Сталина к Маяковскому, проявившемся чуть ли не на другой день после его самоубийства . Эта неприязнь была связана не с отношением Сталина к эстетике или поэтике Маяковского, не с отношением к его стихам, а с его реакцией на сам факт самоубийства, который он воспринял очень болезненно. Помимо естественной реакции политика на это событие как на некий социально значимый факт, у него для такого болезненного отношения были и свои, дополнительные причины сугубо личного свойства. Но об этом - позже. А пока - перечислю лишь некоторые факты и обстоятельства, позволившие мне сделать такой вывод.
* * * 26 апреля 1930 года (со дня гибели Маяковского не прошло и двух недель) Сталин получил адресованное ему и Молотову обращение руководства РАПП , в котором заявлялся решительный протест против настойчивого стремления представить Маяковского "идеальным типом пролетарского писателя, образцом революционного борца и т.д.". Маяковский, по мнению рапповцев, такой чести не заслужил, потому что никогда не был настоящим пролетарским поэтом: сознание его было отравлено трупным ядом буржуазного индивидуализма и прочими язвами капитализма, доставшимися ему в наследство от старого мира. Все это отчетливо проявилось в его творчестве, на что они, рапповцы, всегда указывали и что теперь с удручающей ясностью выявилось в самом факте его самоубийства. Все эти идеи и соображения были высказаны еще две недели назад, в написанном Л. Авербахом "Воззвании РАПП" , появившемся в печати на другой день после сообщения о трагической гибели поэта:
"Застрелился В. Маяковский, оставив огромной массе своих читателей, своим друзьям, товарищам по борьбе и работе признание в том, что он, Владимир Маяковский, революционный поэт, кончает жизнь самоубийством, так как его "любовная лодка разбилась". Воевавший в своем творчестве против всяких жалких "любовишек" и семейных, камерных драм, отдавший оружие своего художественного слова борьбе за новую жизнь, в которой не будет места маленьким, личным чувствам, он сам оказался жертвой цепкой силы старого мира. У этого огромного поэта, призывавшего миллионы трудящихся к революционной переделке жизни, не хватило сил для переделки своего собственного узколичного семейно-бытового уголка. Нет сомнения в том, что, если бы поэт остался жить, он смог бы преодолеть те изъяны в его творчестве, которые были результатом неполного усвоения мировоззрения пролетариата. И вот Маяковский прервал свой общественный и поэтический рост выстрелом из револьвера.
Смерть Маяковского говорит еще раз всем художникам, по-настоящему желающим идти рука об руку с великим классом, осуществляющим социализм, о том, как сложна борьба со старым миром, с его индивидуализмом, с его отвратительной цепкостью".
Секретариат РАПП
Реакция на письмо руководителей РАПП, обращенное к Сталину и Молотову, была такая: Предлагаю поручить кому-нибудь из авторов записки дать статью по затронутому ими вопросу в "Правде". (Из архива "Правды". После рокового выстрела. "Правда", 22 июля 1988 г.)
Резолюцию эту на "Записку" наложил Молотов . Но трудно себе представить, чтобы он сделал это без согласия и даже прямого указания Сталина. 9 мая 1930 года в "Правде" появилась эта заказанная рапповцам статья "Памяти Маяковского" (она была подписана Л. Авербахом , В. Сутыриным и Ф. Панферовым ).
Отношение к Маяковскому, выраженное в ней, было сдержанно критическим. Такова была первая реакция Сталина на самоубийство поэта.
Второй можно считать то, что он никак не прореагировал на обращение Л.Ю. Брик 21 января 1931 года, просившей его написать хоть несколько слово о поэме Маяковского, которой он год тому назад аплодировал. У нее, кстати, - так, во всяком случае, ей казалось, - были основания рассчитывать на другую реакцию вождя: Лили Брик рассказывает подробно, как она написала письмо Сталину.
"Я знала, что Сталин любит Маяковского. Маяковский читал в Большом театре поэму "Ленин". Сталин хлопал ему, высказывал громко свое восхищение. Это я знала". (К. Чуковский. Аневник. 1930-1969. М. 1994. Стр. 132.)
В письме Горького Сталину, написанном 7 сентября 1932 года, есть такая фраза: "наконец, посылаю книжку со статьей Святополка-Мирского о Маяковском. В связи с организацией Литвуза мне очень важно - и даже необходимо - знать Ваше мнение о правильности оценки Мирским Маяковского. (Власть и художественная интеллигенция. Стр. 181.) Слово "наконец" в начале первой фразы дает основание предположить, что об этой статье Мирского Горький что-то уже сообщал Сталину раньше, и тот ею заинтересовался. Но даже если это и не так, тут важно напомнить, что у Горького было свое, весьма неприязненное отношение к Маяковскому, и не исключено, что, посылая Сталину эту книжку, он хотел, чтобы Сталин эту его неприязнь разделил.
Летом 1930 года Горький написал и напечатал статью "О солитере" , в которой, между прочим, писал:
Чем более решительно рабочий класс "ломает хребет" всесоюзному мещанину, тем более пронзительно и жалобно попискивает мещанин, чувствуя, что окончательная гибель приближается к нему все быстрее" "Лирико-истерический глист пищит: Тов. Горький! Застрелился Маяковский - почему? Вы должны об этом заявить. История не простит вам молчание ваше. "Единственный" И.П.!
Маяковский сам объяснил, почему он решил умереть. Он объяснил это достаточно определенно. От любви умирают издавна и весьма часто. Вероятно, это делают для того, чтобы причинить неприятность возлюбленной. Лично я думаю, что взгляд на самоубийство как на социальную драму нуждается в проверке и некотором ограничении.
Самоубийство только тогда социальная драма, когда его вызвали безработица, голод. А затем каждый человек имеет право умереть раньше срока, назначенного природой его организму, если он чувствует, что смертельно устал, знает, что неизлечимо болен и болезнь унижает его человеческое достоинство, если он утратил работоспособность, а в работе для него был заключен весь смысл жизни и все наслаждения ее.
Весьма талантливый автор книги "Пол и характер" пессимист Отто Вейнингер застрелился двадцати трех лет, после веселой пирушки, которую он устроил для своих друзей.
Мне известен случай самоубийства, мотивы которого тоже вполне почтенны: года три тому назад в Херсоне застрелился некто, оставив такое объяснение своего поступка:
Я - человек определенной среды и заражен всеми ее особенностями. Заражение неизлечимо, и это вызвало у меня ненависть к моей среде. Работать - пробовал, но не умею, воспитан так, чтоб сидеть на чужой шее, но не считаю удобным для себя.
Революция открыла мне глаза на людей моего сословия. Оно, должно быть, изжилось и родит только бессильных уродов, как я. Вы знаете меня, поймете, что я не каюсь, не проклинаю, я просто признал, что осужден на смерть вполне справедливо и выгоняю себя из жизни даже без горечи.
Это был человек действительно никчемный, дегенеративный, хотя с зачатками многих талантов" (М. Горький. Собрание сочинений в тридцати томах, т. 25, М. 1953, стр. 182-183.)
Все это было очень нехорошо.
Нехорошо называть человека "лирико-истерическим глистом" только потому, что самоубийство знаменитого поэта он счел сигналом бедствия, знаком того, что не все благополучно "в Датском королевстве".
Утверждение, что самоубийство только тогда социальная драма, когда его вызвали безработица или голод, - просто глупо. Совсем нехороша компания самоубийц, в которую Алексей Максимович поместил Маяковского. Последний из них, оказывается, был человек дегенеративный. Да и Отто Вейнингер, при всей его одаренности, тоже был дегенератом, - у каждого, кто хоть немного знает о нем, не может быть в том ни малейших сомнений. Эту статью Горького я тут вспомнил потому, что книга, которую Горький послал Сталину, называлась "Смерть Владимира Маяковского" (Берлин, 1931). В нее вошли статьи Р. Якобсона "О поколении, растратившем своих поэтов" и Д.П. Святополка-Мирского "Две смерти: 1837-1930". Интересовало Горького, стало быть, не столько мнение Сталина "о правильности оценки" Мирским Маяковского, сколько отношение Сталина к самоубийству поэта.
Ссылки: