Курчатов выбран руководителем атомного проекта

Летом или осенью 1942 г. Иоффе , Капица , Хлопин и, наверное, Вавилов и Вернадский также были вызваны в Москву для обсуждения целесообразности возобновления ядерных исследований [ 85 ].

В середине сентября в Москву вызвали Курчатова - вероятно, для разговора с Балезиным и Кафтановым [ 86 ]. Одним из главных вопросов, требовавших решения, был вопрос о руководителе проекта. Кафтанов разговаривал об этом с Иоффе , которому было в то время 63 года, но тот отклонил предложение, сославшись на возраст, и рекомендовал в качестве кандидатов на этот пост Курчатова и Алиханова [ 87 ].

Курчатов, если верить Кафтанову, имел репутацию ученого, не способного сконцентрировать свою энергию на одном проекте, но его сильно поддерживал Иоффе. Алиханов, который уже был членом-корреспондентом Академии наук, как физик был известен лучше. Курчатов и Алиханов приехали в Москву 22 октября. Алиханов "очень рвался к руководству этой работой", писал Балезин. Курчатов же "произвел на нас весьма приятное впечатление, чего нельзя сказать об Алиханове" [ 88 ].

Кафтанов и Балезин рекомендовали на пост руководителя проекта Курчатова [ 89 ]. В начале октября перед возвращением в Казань Курчатов подготовил памятную записку о возобновлении ядерных исследований и набросал список возможных участников. Первыми в этом списке были Алиханов , Кикоин , Харитон и Зельдович [ 90 ].

Курчатов проехал по нескольким городам, куда были эвакуированы исследовательские институты, чтобы посмотреть, кого можно было бы привлечь к работе по урановой проблеме. В Свердловске он встретился с Кикоиным в его лаборатории в Уральском политехническом институте . "...Позже стало ясно,- вспоминал Кикоин,- что он имел поручение прозондировать возможность привлечь меня к новой тематике" [ 91 ]. Курчатов вернулся в Казань 2 декабря 1942 г., в тот самый день, когда Энрико Ферми получил цепную ядерную реакцию в ядерном котле в Чикаго. Курчатов теперь отрастил бороду, это делало его похожим на священника, и когда друзья подшучивали над ним, он говорил, что не сбреет бороды, пока "фрицы" не будут побиты [ 92 ].

С тех пор у него появилось прозвище "Борода". В это время у Курчатова произошла "глубокая душевная перестройка", как свидетельствует его друг Анатолий Александров , который долго беседовал с ним по его возвращении в Казань. Груз новой ответственности накладывал на него свой отпечаток: он был удивлен, почему более известные физики, такие как Иоффе или Капица, не были поставлены во главе работ, и обеспокоен тем, что недостаток авторитета у него как у физика может повредить проекту [ 93 ].

Беседы с Кафтановым не определили ни будущего ядерных исследований, ни окончательного назначения Курчатова. В сентябре или октябре 1942 г., как вспоминает Михаил Первухин , заместитель председателя Совнаркома и народный комиссар химической промышленности, Молотов ознакомил его с данными разведки о зарубежных ядерных исследованиях [ 94 ].

По словам Молотова, Сталин хотел узнать соображения Первухина о том, что должно быть сделано в связи с этими сообщениями. Первухин ответил, что с этим материалом нужно ознакомить физиков, которые изложили бы свое мнение. Молотов, однако, предложил Первухину опросить ведущих физиков о том, что они знают о зарубежных исследованиях, и выяснить, какие исследования велись в Советском Союзе. Другими словами, ученых не собирались знакомить с разведывательными материалами [ 95 ].

9 января 1943 г. Курчатов вернулся в Москву. Вместе с Алихановым и Кикоиным он впервые встретился с Первухиным .

Курчатов рассказал Первухину, что ядерная физика указывает на "возможность осуществления мгновенной цепной реакции в уране-235 с выделением громадной энергии". Вероятно, продолжал он, что немецкие ученые пытаются создать атомную бомбу и что нацисты, таким образом, могут получить в свои руки оружие огромной разрушительной силы. Ученые Физико-технического института неоднократно обсуждали эту возможность между собой и были обеспокоены секретностью ядерных исследований в Германии. Сам Курчатов поддержал предложение Флерова возобновить работу по урановой проблеме, но не мог судить, возможно ли ее проведение в трудных условиях военного времени [ 96 ].

Первухин попросил Курчатова, Алиханова и Кикоина представить ему памятную записку об организации исследований по ядерной физике, разделению изотопов и ядерным реакторам. Трое ученых быстро составили эту записку, и Первухин передал ее Молотову, указав, что предложения физиков заслуживают серьезного отношения. Несколькими днями позже Первухину и Курчатову было поручено разработать меры по возобновлению ядерных исследований, а кроме того, Курчатова попросили представить информацию о возможности создания атомной бомбы и времени, необходимом для ее производства [ 97 ].

Примерно в это же время Курчатов впервые встретился с Молотовым , который теперь принял окончательное решение о его назначении в качестве научного руководителя ядерного проекта. "...Мне было поручено за них отвечать,- вспоминал позднее Молотов,- найти такого человека, который бы мог осуществить создание атомной бомбы. Чекисты дали мне список надежных физиков, на которых можно было положиться, и я выбирал. Вызвал к себе Капицу , академика. Он сказал, что мы к этому не готовы, и атомная бомба - оружие не этой войны, дело будущего. Спрашивали Иоффе - он тоже как-то неясно к этому отнесся.

Короче, был у меня самый молодой и никому еще не известный Курчатов , ему не давали ходу. Я его вызвал, поговорили, он произвел на меня хорошее впечатление" [ 98 ]. По предложению Первухина и Курчатова ГКО принял в феврале 1943 г. специальную резолюцию об организации исследований по использованию атомной энергии. Первухину и Кафтанову были поручены контроль за проектом и обеспечение его поддержки. Было решено основать новую лабораторию , чтобы в ней были сконцентрированы все ядерные исследования; параллельных учреждений не должно было быть. 10 марта Курчатов был утвержден научным руководителем проекта [ 99 ].

Решение урановой проблемы теперь находилось в руках ленинградских физиков.

Ссылки: