 |
Головин И.Н.: в Берлине, 1945
Грузы, отправленные из Вены в нескольких товарных вагонах в адрес Лаборатории N 2 , так бесследно и пропали. Никто из нас их не сопровождал, отыскать не удалось. Результат поездки - получение порошкового урана, который был очень полезен Игорю Васильевичу в опытах раннего периода и тоже вспыхнул, дав пожар в палатке, широко описанный в воспоминаниях других сотрудников И.В. О работе сагитированного мной венского специалиста я никогда ничего не слышал. Так что итог поездки был невелик.
Едва я прибыл самолетом в Москву, как 15 мая И.В. вызвал, поинтересовался, где и как я раздобыл уран, и тут же велел вновь собираться, теперь в Берлин. Я должен был возглавить группу. В нее вошли Сергей Александрович Баранов в чине капитана и Алексей Константинович Спиридонов в чине старшего лейтенанта. Не меняя формы, только сдав сильно запылившийся пистолет, нужды в котором не было и в Вене, мы срочно собрались и с документом от какого-то высшего руководства, который Павел Васильевич Худяков получил на улице Горького в огромном доме на четной стороне, вылетели с Быковского аэродрома во Львов. Там заночевали в одной из городских квартир неизвестного нам владельца. Вечером и ночью во Львове была стрельба, нас не коснувшаяся.
Утром вылетели в Берлин и приземлились на аэродроме Темпельхоф. Аккуратные домики, цветы, чисто подметенные дорожки, безупречный асфальт - сразу бросились в глаза. Но теперь мы были предоставлены себе. Какому- то военному руководителю сказали, что нам надо в Берлин, в Карлсхорст. Он не обратил на наше заявление внимания, шел один час за другим. Тут Баранов вспомнил о документе, данном нам Худяковым. В нем было написано, что командованию всех фронтов, в расположении которых мы окажемся, оказывать всемерную помощь в выполнении наших заданий. Стояла печать и подпись, которая была мне безразлична, но оказала магическое действие на безразличного к нам полковника. Он немедленно распорядился, и через несколько минут мы мчались в грузовике в Берлин. Опять черные дома с далеко выступающими крышами, как эсэсовское училище под Веной. Вот они проклятые коренные немцы, тут же в душе появилось злорадство при виде прохожих немцев, не глядевших на нас и отворачивавшихся в сторону. Начали попадаться разрушения. С каждой минутой движение машин все больше. И наконец мы въехали в сплошной хаос развалин. Это - Берлин! Или это было Берлином. Десять минут езды - и сплошные развалины. Ни одного стекла в окнах, ни одной стены с уцелевшей штукатуркой, сплошные торчащие кирпичи, зубья и груды обломков и временами исходящий из них трупный запах. Но асфальт прекрасен, машина идет, не сбавляя хода. Полчаса - и море развалин не кончается. Сорок минут - и все тот же хаос. Гигантские остатки длинного пятиэтажного здания из монолитного железобетона. Один конец стоит во все пять этажей. Второй конец протянувшегося вдоль улицы здания лежит, и все этажи, как полотнища, спускаются с высоты на рухнувший дальний конец, бетон, держащийся на волокнах арматуры. Это Министерство иностранных дел Риббентропа . Наконец мы на Unter-den-Eichen - название улицы можно прочесть. Сохранились вывески и на домах. Вот "Zeiss Icon", появились застекленные окна, и мы въезжаем на зеленую, полностью сохранившуюся улицу Karlshorst. Двухэтажные, трехэтажные домики с палисадниками, уютом обывательского быта. Прибыли и доложили о своем прибытии генералу Кнорре . Меня со Спиридоновым он направил в Даалем - южный зеленый пригород Берлина, удаленный от шумных магистралей и заполненный научными институтами. Мое задание - полностью демонтировать и вывезти все оборудование из Института физики Кайзера Вильгельма . Причем сделать это быстро, раньше, чем переговоры на дипломатическом уровне потребуют вывода наших войск из этого района. Уже было известие, что Даалем попадает в американскую зону оккупации.
Даалем сохранился полностью. За все время войны на него упала только одна бомба, попавшая в Институт химии . Мы подъехали к одноэтажному дому, построенному в 1936 году с намеками на древнегерманские мотивы. В одном конце возвышалась круглая башня с черепичной конической крышей и узкими окнами, похожими на амбразуры. На звонок в парадную дверь вышел доктор Бивелоге , оставшийся в качестве хранителя после отъезда всех физиков в Баварию . В институте оставлен только аскетического сложения криогенщик, постоянно участвовавший во встречах с нами. Нас со Спиридоновым сопровождал полковник госбезопасности. Институт поражал чистотой и порядком, хотя наши солдатики уже побывали в нем, и во многих комнатах была картина, свойственная всем комнатам в учреждениях и частных квартирах, где побывали солдаты: ящики столов и шкафов выдвинуты, и все содержимое рассыпано по полу. Дверцы шкафов, буфетов, любой мебели взломаны, видимо, штыками, и все содержимое или переворошено, или выброшено на пол. Мебель безжалостно взламывалась, видимо, штыками. Планировка здания института была углом, с угла - подъезд и лестница подъема на полуэтаж. Около лестницы статуя с вооруженным древнегерманским воином. Коридоры прямо и направо. По коридору прямо по левой стене двери с надписями на них: Dibner, M.V. Lane, W. Heisenberg, P. Debue и другими - кабинеты крупнейших немецких физиков с мировыми, вошедшими в историю именами. Только кабинеты. А самих физиков нет. Дальше по коридору лаборатории с мелким оборудованием. Затем хранилище технической и деловой документации и пустое помещение библиотеки. За ними слева большая комната со ступенью электролизера для получения тяжелой воды и лестничная клетка с выходом во двор и в подвал и подъемом наверх. С площадки вверх проем для обозрения внутренности башни, в которой стоял ускоритель. По планировке было ясно, что раньше стоял и второй ускоритель, от которого остались только отпечатки на полу.
Оставшийся ускоритель - умножитель напряжения фирмы "Siemens" с кенотронами на 400 кВ на полное напряжение 1,5 MB. Ускоритель состоял их двух столбов, разделенных шарами на четыре секции по высоте и заканчивающихся каждый шаром диаметром метра полтора наверху. Конструкция его было такова: столб состоял из поставленных друг на друга высоковольтных конденсаторов, каждый на 400 кВ. Конденсаторы полые. Вдоль оси конденсатора - вал из изолирующего материала типа гетинакса. В шарах генераторы для накала катодов кенотронов и далее через карданы привод до самого верхнего генератора, который должен был питать ионный источник. Рядом с ускорителем секционированная вакуумная трубка из керамических изоляторов, в которой должен был идти к земле ионный пучок. Мишень располагалась в центре зала.
По фотографиям был виден второй вариант с горизонтальной трубкой от ускорителя к ускорителю. Тогда частицы могли получать до трех мегавольт. Но это мы узнали позднее во время демонтажа.
По коридору направо располагались скромные, но обеспеченные великолепными станками и инструментами мастерские. Материалы и инструмент в лаборатории поразили своей добротностью. Во всех лабораториях, например, были наборы отверток на дощечках, висевших на стене. Семь отверток с шириной лопатки от 2 до 8 мм через каждый миллиметр. Все были на месте и идеально заточены, с целенькими голубыми ручками с желтой полосой наискосок. Напильники безупречно острые, все с ручками. Наборы резцов и фрез, обилие мерительного инструмента и всего прочего. Бесшумно вращающиеся заточные бабки. И, наконец, на чердаке - мы их тоже демонтировали и увезли - аккуратнейшие, оказавшиеся тоже бесшумными вентиляторы разных размеров. Полы были покрыты безупречным пластиком. Попытки отодрать его и увезти не увенчались успехом. Он прочно был приклеен к бетону. Наконец, для хранения бумаг, оттисков статей и тому подобного были в изобилии металлические шкафчики с высокими четырьмя ящиками, которые выкатывались на шариковых подшипниках полностью вперед, делая доступными все кошельки, подвешенные на направляющих. В кошельках, каждый со своей расшифровкой содержимого, лежали соответствующие бумаги. Все ящики запирались одним ключом от замка вверху шкафчика. Такие шкафчики распространены во всех лабораториях, по крайней мере, Европы с середины тридцатых годов. У нас их нет до сих пор, из-за чего очень страдает хранение информации и теряется много времени на поиски нужного.
Здесь же был небольшой мотогенераторный зал с машинами постоянного тока и одной машиной на 500 герц для питания ускорителя и лабораторных нужд. Около зала - швейцарский щит, позволяющий по заказам лабораторий подавать все виды источников тока. Рядом аккумуляторная из свинцовых аккумуляторов на 120 вольт, от которых можно было питать и освещение здания, как сейчас, когда из города электроэнергия не подавалась. Под всем зданием расположен замечательный подвал, в котором в строгом порядке проходят все трубы водопровода и кабели по комнатам лабораторий.
Но самое интересное, это тяжелая железная дверь внизу лестничной клетки около башни. На ней висел маленький, но совершенный замочек "Zeiss Icon", а за ней - бункер. Его построили уже во время бомбежек, и в нем Гейзенберг собирал свой опытный урановый котел, но так и не достиг критмассы. В бункере же собраны все книги библиотеки на разборных полках-стеллажах, здесь самые дорогие приборы и чемоданы с личными вещами сотрудников.
По коридорам стояли огромные бутыли в корзинах. "Что это такое?" - спрашиваю я у Бивелоги. - "Это тяжелая вода, от 30 до 40 %". Это я понял, но когда я спросил, что в ящиках, стоявших, перемежаясь с водой, то ответ: "Это тяжелый парафин " - пропустил мимо ушей и понял лишь по возвращении в Москву. Это был тяжелый парафин, изготовленный по заказу Гейзенберга, с замещением обычного водорода на дейтерий! Из этого парафина был сделан замедлитель для гетерогенной сборки в бункере, на которой он надеялся достигнуть критмассы. Это было чудо химии, никем в мире не повторенное!
По окончании осмотра здания полковник представил меня Бивелоге как ответственного за демонтаж и упаковку оборудования для отправки в Москву." И ускоритель тоже хотите увезти?!" - воскликнул Бивелоге. - "Да!" - "Но ведь для него нужна башня!" - " И башню построим!" Больше он вопросов не задавал. Сюда же приехал И. К. Кикоин с полковничьми погонами и привез для помощи в демонтаже Данилу Лукича Снегоненко .
В кабинете Бивелоги мы имели длинную беседу с Кикоиным о гитлеризме, гонении на евреев, о будущем Германии. Тут же лежал великолепно изданный альбом с большими фотографиями под названием "С Гитлером на Западе", где воспроизведено триумфальное шествие гитлеровских войск по Бельгии и Франции и вступление в Париж, а затем возвращение Гитлера в Берлин, по которому он ехал в открытой машине, с толпами, запрудившими улицы, и на переднем плане экзальтированные орущие немки, приветствующие фюрера.
В кабинете Дибнера , где расположился Бивелоге, стояли два сейфа, ключи от которых были "утеряны". Их решено было взять запертыми в Москву. Я расположился в кабинете Гейзенберга , вся скромная мебель которого состояла из дивана, письменного стола, книжного шкафа и углового шкафа тоже для книг. В Москве вся эта обстановка составила кабинет Кикоина . Я, разумеется, сразу полез в письменный стол. Он не был заперт и потому цел. В среднем ящике среди других бумаг нашел рукопись Гейзенберга страниц на пятьдесят, озаглавленную, кажется, так: "Физика биологических закономерностей" или что-то в этом роде. Читать написанную от руки рукопись было некогда, и я отложил ее в сторону, собираясь заняться ею в Москве. Но в Москве я ее не нашел. Она исчезла бесследно.
Следующая неделя была занята демонтажом ускорителя и упаковкой оборудования. В мое подчинение была дана рота саперов - все молоденькие мальчики лет от 18 до 25. Они с жаром и, я бы сказал, с упоением занимались этой работой. Я им предписал все упаковывать с величайшей заботой - ведь везем на родину, чтобы там использовать это, особенно ценное оборудование, завоеванное столькими лишениями и кровью. И они это исполнили. Прежде чем задать им демонтаж ускорителя, я сам изучил, как к нему приступиться. Оказалось, что шары свинчены небольшими винтами из двух половин. Забравшись на высоченную деревянную качающуюся платформу под потолок башни, я отвинтил первые винты и показал саперу, что надо делать. Но как снимать с высоты тяжелые детали? Кран-балка была безжизненна при выключении электроэнергии. Немцы разводили руками. Но Спиридонов вместе с саперами тут же сочинили лебедку, опрокинув лабораторный стол вверх ножками и сделав между ними ворот. А трос взяли с кран-балки. В стол положили тяжестей, чтобы он не подымался, трос перекинули через барабан кран-балки, и работа закипела. Во что упаковывать? Я послал Спиридонова в город искать ящики. Через несколько часов он вернулся с полной машиной ящиков. Они были сделаны по-немецки добротно, причем в каждом ящике лежало еще по три ящика мал мала меньше, как матрешки. Это он нашел на фабрике "Агфа". Я его послал тотчас же обратно, везти их еше и еще. Тарой мы были обеспечены. К упаковке особо тонкой аппаратуры, такой, как гальванометры, точные аналитические весы, химическая посуда и оптика, мы привлекли немецких женщин, живших по соседству. Все дородные, упитанные, никаких отпечатков голода или переутомления. Когда наступило время полуденного перерыва, я пришел к ним посмотреть работу. Они закусывали, но начали ворчать, что закуска тощая. Одна из них, особенно томная, захныкала: "VomTage, daB die russischen Soldaten gekommen sind habe ich keine Butter geschen". Я вскипел. Вот стерва! Десять дней масла не видела! "Aber Brot haben Sie?" Немки столпились вокруг нас и стали тоже подавать недовольные реплики. (Смысл диалога прост: "Со дня, как появились русские солдаты, я не видела масла". - "Но хлеб у вас был ?.. Ах, вы бесстыжие: вы плачете, когда на два дня исчезает масло, а имеете ли вы представление о положении в нашей стране во время войны?" - "Нет, нет... "
И.Н., по свидетельству Дениса Головина, дома, приходя в ярость, выражался на немецком языке. Домашние немецкого не знали, но бьию страшно. Прим. ред.)
Стало ясно, что они не голодают. Получают и мясо, только нет изобилия. Я остервенел: "Ach ihr schandlose Balfe, ihrweint das ihr keine Butter paar Tage habt, aber haben Sie eine Ahnung was in unserem Lande warend dem Kriege war?" - и стал им рассказывать про голод Ленинграда, про Майданек и Освенцим. Они схватились за головы. "Das konte nicht sein. Nein, nein", - твердили они в ужасе и смущении.
Отсюда стала видна работа геббельсовой пропаганды, цензуры. Немки ничего не знали о страданиях наших военнопленных, о голоде и лишениях постигших тылы нашей страны. Всю войну, до самого прихода наших войск пропитание у них было в изобилии. Через несколько дней мне попали в руки немецкие газеты последних месяцев войны. Сводки с фронтов оставались бодрыми. Писали об "эластичной обороне" и переходе на "более выгодные позиции" и о том, что готовится мощный контрудар.
К концу мая все было демонтировано и упаковано. Вынуты все силовые кабели, сняты все лабораторные щитки, раковины и краны.
Оставлены только унитазы, которыми продолжали пользоваться. Вынуты многие дверные замки. Под конец мы вымели все помещения и оставили их чистенькими и пустыми. На дворе развели костры для сжигания выметенного мусора. Когда аккумуляторная батарея разрядилась, а мы использовали ее для освещения подвала и бункера, я дал команду делать светильники из того самого парафина, который стоял в ящиках в коридоре и которым был заполнен большой бак в бункере. В парафине были каналы, а в каналы при Гейзенберге вставлялись стержни урана. Но весь уран, по словам Бивелоге, Гейзенберг увезв Баварию, в Хехинген , где он был намерен продолжать эксперименты. В разных лабораториях мы находили куски урана вплоть до плиток сантиметров 10 в ширину, 20-25 в длину и около сантиметра толщиной. Один из парнишек-саперов, взяв такую плитку, воскликнул: "Ну и наклеп! Какая она тяжелая". Всего мы набрали урана не больше нескольких десятков килограммов.
С режимом секретности и хранением урана дело было поставлено вольготно. Куски урана находили на столах, на полках в шкафах. А все, что было предпринято для секретности, сводилось к следующему: по лабораториям было развешено на стенах обращение Гитлера на бумаге величиной с писчий лист, в нем под свастикой с эмблемой инструкция пунктах о десяти, в которой значилось: "Der Feind horcht!" - не говорите секретного громко на улицах и по телефону, каждый должен знать только то, что ему совершенно необходимо знать по работе и еще что-то в этом роде. Никаких следов секретного делопроизводства не было. Так вот, когда мы уже все вымели и собрались уезжать, я решил обойти со Спиридоновым все помещения.
Еще раз зашли в бункер с парафиновым светильником и заприметили в противоположном к входной двери конце маленькую железную дверцу высотой сантиметров восемьдесят и полметра шириной. Что это? Алексей недоумевал. Раньше не замечали. Замок висячий, крепкий. Мы позвали саперов сорвать замок. Это было сделано мгновенно. Открыли дверцу и посветили - тоннель. Я взял светильник и пополз на четвереньках первый, Спиридонов за мной, за ним сапер. Проползли метров пятнадцать-двадцать, тоннель кончался большущей полостью с таинственно смонтированным в ней оборудованием. Мы встали, обошли его и едва разглядели в слабом свете светильника. Вот это да! Черти немцы. Утаили! Помещение большое. Есть грузовые ворота. Заперты. Есть входная дверь. Тоже заперта! Тем же путем проползли обратно в бункер и вышли во двор. В тот же день доложили командованию. А командовал нами Авраамий Павлович Завенягин , генерал-лейтенант. Он захватил Кикоина, разыскали Бивелогу и велели открыть ворота и объяснить, что это. И вздули его (словесно), почему утаил. Это были пять каскадов электролизера для получения тяжелой воды . После неудач с доставкой тяжелой воды из Норвегии , Гейзенберг решил производить ее у себя. Монтаж был практически закончен. Шестая ступень, отдельно исследуемая, была нами уже демонтирована и упакована; она стояла в лаборатории. Еще неделя демонтажа. Наконец все упаковано: лабораторные приборы и оборудование, мотогенераторная, швейцарский щит и все кабели со щитками, ускоритель, криогенная лаборатория с гелиевым ожижителем, несколько баллонов гелия, магнит с острыми полюсными наконечниками весом в несколько тонн для криогенных опытов и пять каскадов для получения тяжелой воды. Я мчусь в кузове автомобиля на ящиках по Берлину на желез-нодорожную станцию Fiechof.
Берлин уже ожил. На улицах много пешеходов. Часто приезжают велосипедисты - и стар, и млад. Вот один немец приспособил на багажник велосипеда чуть ли не обеденный стол и виртуозно едет с ним. Другой даже козу привязал к багажнику! Но у некоторых при взгляде на нас глаза наливаются ненавистью. О покорности нет речи. Да и остатки архитектуры показывают жестокость, на которой основано германское самосознание. Если у нас "как живые стоят два льва сторожевые ", и эти львы - мирные кошечки, то немецкие львы сторожевые - это свирепые звери с острыми клыками! Но удивительна чистота. Разбирают завалы, из-под которых сочится трупный запах, а дорожные асфальты безупречно чистые, в то время как у нас в Москве в ту пору уличный асфальт был безумно грязным, так как все дворы были не мощеные, а здесь - "поголовная" мошеность и, более того, асфальт. Но разрушения Берлина неописуемы.
Сталинград - это узкая полоска разрушений. Москва и Ленинград практически сохранились целыми, а Берлин на площади, соответ- ствующей московскому Садовому кольцу, - сплошные развалины. Не уцелело ничего. Ни-че-го! Александер-плац - одни торчащие гнилые зубы. Подъехали однажды к рейхстагу. Стоит массивом на берегу Шпрее. Бранденбургские ворота - все проемы-проезды заложены кирпичом. Жаль, в ту пору берлинской спешки не побывали в главной канцелярии Гитлера. Она еще стояла. Ее позднее снесли.
Погрузка в два эшелона нас, всех трофеев - и нашего из Даалема, и других. В Карлсхорсте встретились со всеми участниками. Тут опять Шевченко, но тут уже и "наши" - Арцимович в полковничьих погонах, изощряющийся в матерщине, в таких же погонах Кикоин и Неменов .
Неменов охотится за автомобилями. Нашел гоночный "Хорьх" и запаковал тщательно в ящик. Автомобили запрещено брать как трофей, также, как и мебель. Но лабораторную мебель мы везем. А Неменов довез до Москвы и своего "Хорьха", говорил, что в подарок Курчатову. Но, разумеется, Курчатову он не нужен, и года два Леонид Михайлович красовался на нем.
Опекающие нас полковники и чинами пониже граждане с голубыми просветами на погонах не зевали. Тот, что опекал нас в Даалеме, что-то интересуется дамскими лифчиками. У другого, с кем придется ехать в эшелоне, маслянистые глаза, как у кота, нашедшего сметану. Позже, когда мы подъезжали к Москве, он договорился с машинистом за мзду, и эшелон остановился, едва проехав Кунцево, где тот соскочил с поезда с двумя свертками значительного веса и быстро удалился от поезда. Но здесь, в Карлсхорсте, нам со Спиридоновым предоставлена в двухэтажном домике квартирка из двух тесных комнаток некоей Elisabet Erchardt. Вся обстановка на месте - с семейными альбомами, кухонной и столовой посудой, постельным бельем и прочим. Тут впервые я увидел в изобилии цветные фотографии и слайды, запечатлевшие счастливый и благополучный быт прежних хозяев.
Завенягин собрал всех нас, поблагодарил за успешную работу и наградил правом взять на сборном пункте, куда немцы должны были снести свои радиоприемники, себе по приемнику, какой приглядится. К примеру, Спиридонов долго выбирал и выбрал необычайный, неповторимый приемник фирмы "Сименс". Тогда впервые я узнал, сколь полон эфир всякими передачами. У нас до войны мечтать о "всеволновом" приемнике на четыре шкалы длин волн было нечего. Но, самое интересное, в квартире Elisabet были фашистские газеты, которые я читал урывками, как только была возможность приходить в квартиру. У них то же лицемерие в газетах, что и у нас. Отступление, отступление как эластичная оборона, позволяющая занять выгодные позиции. О своих потерях - ничего. Жестокость противника ужасная.
Итак, что же мы собрали? Несколько сейфов и ящиков с документами об опытах с попытками достигнуть цепной реакции, что ни Гейзенбергу , ни Дибнеру не удалось. Застали и отправили на восток ряд немецких специалистов: барона фон Арденне , знаменитого Герца , который вместе с Франком впервые наблюдал электрические уровни в ртути. Арцимович поднял поиск Макса Штеенбека , про которого нам хорошо было известно по книге "Gasentladungen", написанной вместе с Энгелем. И в этом Арцимович преуспел. Нашел Штеенбека почти дистрофиком в лагере военнопленных, чем спас ему жизнь. Об этом подробно написал позже сам Штеенбек в изданной книге воспоминаний. Были найдены и отправлены в нашу страну еще несколько десятков немецких специалистов разных уровней, но главные ядерщики - все ушли на Запад.
Приключенческие повести могут быть написаны о поисках урана, в которых участвовал Кикоин . О многих тоннах металлического и закиси-окиси его, найденных в сельской мельнице. Наконец, были найдены и демонтированы два циклотронных магнита австрийской фирмы "Elin" с полюсами диаметром больше метра. Еще один умножитель - напряжения.
В середине июня все было закончено, и наступил отъезд. Мы - командующие эшелоном - заняли один товарный вагон. В него внесли лабораторный стол, служивший постелью Спиридонову, другую мебель, как-то устроили койки и обеденный стол. В эшелоне ехала также охрана - взвод автоматчиков. Нас в вагоне было пятеро. Начальник эшелона - полковник и его приятель, с которым они вместе обарахлялись, тоже полковник, некий капитан, Алексей Спиридонов и я. У всех погоны одной принадлежности. Поезд мягко катит по узкой европейской колее. Германию проскочили за один вечер. В Польше движение замедлилось. Мы отметили, что поляки при обращении поворачиваются к нам спиной. Предупредили - быть осторожными, не задирать, ибо легко доходит до стрельбы. Ехали через Бреславль, Краков, минуя Лодзь и Варшаву, на Брест. Через Польшу путь занял более недели. В Кракове мы обнаружили, что вагоны с магнитами у нас отцепили и поставили на соседний путь. Якобы загорелась букса. Мы запретили отправление эшелона, и пошли смотреть, в чем дело. Действительно, одна букса четырехосной платформы дымила. Был ли это недосмотр или подсыпанный песок, так и не узнали. Мы потребовали ремонта. Но было воскресенье, и никого в ремонтном цехе не было. Отправили искать рабочего в город лейтенанта с автоматчиком. Вскоре рабочего нашли, вагон закатили на яму, рабочий вынул скаты, поддомкратив вагон вместе с грузом. Обмотал шейку, сильно задранную, вставил новые бабитовые прокладки, и к середине дня ремонт закончили. Рабочий получил за работу две буханки черного хлеба, что по той поре было неплохо.
После обеда мы с начальником эшелона пошли к нашему военному коменданту города. Он угощал нас, разумеется, спиртным, в том числе неким "ершом". Говорил о напряженности обстановки в городе, недружелюбии поляков. Возвращались мы с полковником сильно "наершенные", так, что требовалось усилие воли, чтобы не оскандалиться перед охранявшими нас автоматчиками.
В Бресте прошла перегрузка с узкой колеи на широкую. Грузились двое суток. На прилежащих километрах нашей территории открылась неповторимая картина: груды сваленной мебели - это трофеи, алчно схваченные в Германии, которые наша комендатура потребовала выбросить. Мебель в широченном ассортименте лежала, брошенная на траву, на протяжении многих километров пути. Вот тут, когда пересели в свой товарный, тоже двухосный, тоже с откатывающейся дверью, тоже с окошечками наверху вагонов, мы учуяли разницу нашей техники и западной. Тот вагон катил мягко и беззвучно - наш громыхал и качался на жестких рессорах, у того были ступеньки, чтобы с полотна влезть в откатанную дверь, - здесь никаких ступенек не было и порой, чтобы влезть в вагон, нужна была помощь товарища. Но здесь мы были у себя.
Начались нищенские пейзажи Западной Белоруссии, сменившие добротные поселки Германии и Польши. Полотно было еще самое военное, собранное из обломков рельсов. Рядом порой проходило основное полотно. Так, однажды мы по деревянному мосту пересекали реку, а рядом были обломки моста: в целости его металлические фермы, а полотно вместе с паровозом и вагонами, оборвавшееся, наверное, взрывом, упало в реку и стояло неопрокинувшимся в воде. Но при высоте падения в два-три десятка метров могли кто-либо в паровозе и, если были, в товарных вагонах остаться живым?
В дороге я читал биографию Юнкерса - книгу страниц на 400 в хорошем переплете и с иллюстрациями. Начинал он с газовых колонок для ванн, потом - двигатели, потом - самолеты, первые, металлические. Ленин заключил с ним концессию, и в 1920 году в Филях на излучине Москвы-реки он построил завод Юнкерса и стал выпускать первые цельнометаллические бомбардировщики. Любопытно, что на этот завод за время войны не упало ни одной бомбы, хотя именовался " Двадцать вторым заводом " и выпускал самолеты, кажется, Туполева. Сила страха сталинского времени тогда была столь велика, что, прочитав эту книгу, не лишенную интереса, я не спрятал ее в свой чемодан, а выбросил в дверь вагона. Прибыли в Москву мы вечером на окружную сортировочную "Серебряный Бор". Тут же вечером появился тот полковник, что спрыгнул с пакетами, и они втроем, кадровые голубопогонники, постарались поскорее выгрузить в подогнанный грузовик ящики с личными трофеями. На следующее утро эшелон пододвинули на ветку вплотную к котельной Лаборатории N 2 . Тут хозяйничал Худяков .
Мои трофеи: фибровый чемоданчик, ручные слесарные тисочки, электромонтерские пассатижи "Glocken Zanger", выдержавшие у нас дома 41 год как "любимые пассатижи", толстостенная керамическая кружка с надписью "Eigentum der Stadt Berlin", консервная банка из Duranglass со стеклянной крышкой, уплотняющейся через резинку и масса впечатлений, не стершихся из памяти за 41 год... И все же картины увиденного на бумаге не передашь.
26 февраля 1986 года.
Ссылки: