Гражданская война продолжается

Глеб начал работать в Киеве. Вскоре ему пришлось ехать в командировку на Конотопский снарядный завод, построенный Военно- Промышленным Комитетом во время германской войны и оборудованный станками, произведенными на киевском заводе "Греттер и Криванек". Само путешествие от Киева до Конотопа было небезопасно. В вагонах ехали солдаты Красной армии, воевавшие перед тем с петлюровцами. Вид у них был жуткий. Они никак не походили на солдат регулярной армии, ни одеждой, ни манерой себя держать. Но чувствовали они себя, по-видимому, хорошо.

Фото: Части Красной армии у памятника Богдану Хмельницкому

февраль 1919 г.

Один красноармеец, сидевший напротив Глеба, рассказывал о своих военных приключениях. Он попал в плен к петлюровцам, попросился "до ветру", и когда петлюровский солдат, конвоировавший его, оставил его одного в уборной, он перескочил через забор и удрал. Следующее приключение с переменой ролей: петлюровец в плену и просится "до ветру". Опытный конвоир просит другого красноармейца посторожить у входа в уборную, а сам прячется за забором. Когда петлюровец пытается убежать через забор, он попадает прямо в лапы своего конвоира. Петлюровца "выводят в расход".

Рассказчик удовлетворённо хохочет: вот, какой он хитрый парень! Хохочут и слушатели... Трагедия в том, что если хитрого красноармейца зовут Сидором, а недогадливого петлюровца Иваном, то оба они случайно оказались по разные стороны баррикады. Иван мог быть красноармейцем, а Сидор петлюровцем. Они были втянуты в нелепую и кровавую войну.

В конце вагона послышались шум и ругань. Красноармейцы вытащили на площадку вагона какого-то обнаруженного буржуя и сбросили его с поезда на ходу.

Глеб благополучно доехал до Конотопа . На снарядном заводе из всей администрации остался один инженер, рассудительный и тактичный человек. На нём одном, за неимением других, сосредоточилась ненависть рабочих. Было созвано общее собрание и Глеб, в качестве "товарища из центра", выслушивал жалобы и обвинения рабочих. Было немало нелепых и демагогических выступлений. Инженер давал свои объяснения. Глеб старался унять бушующие страсти, но для него было ясно, что инженер на заводе не жилец. Лучшее, что он может сделать, это бросить завод и уехать куда- нибудь в большой город. На другой день Глеб выехал из Конотопа.

В киевском направлении было свободнее. Не было в вагонах этой распущенной человеческой массы, специально возбуждённой проповедью классовой ненависти, для которой каждый человек чеховского вида становился врагом. Сейчас же, естественно, возникала мысль: а почему бы не сбросить его с поезда, пусть найдёт смерть под колёсами, одним буржуем будет меньше.

Поезд долго стоял на станциях, заплёванных и засыпанных лузгой от семечек подсолнуха. В дороге глаз отдыхал на перелесках, тёмных ельниках, на извилистых речках. Думалось - бежать бы вглубь лесов, на природу, в затерявшиеся скиты. Но бежать было некуда...

Опять Киев. Парад на Софиевской площади. Ещё недавно, при гетмане, здесь дефилировали германские полки. Потом, около Софиевского собора, со стороны Владимирской улицы, выступал перед толпой Симон Петлюра. Теперь парад принимали, стоя на грузовиках, Троцкий и Подвойский . Около памятника Богдану Хмельницкому маршировала группа матросов, за ними шли красногвардейцы в штатском, подпоясанные верёвкой, с винтовкой за плечами. Над площадью летал одинокий самолёт. Троцкий и Подвойский по очереди выкрикивали лозунги, на которые матросы и красноармейцы отвечали жидким "ура". Думал ли тогда Троцкий, что он окончит жизнь в Мексике, и как её он окончит?

Глеб встретил инженера Цупника .

- Где работаете?

- В Комитете Государственных Сооружений. Не хотите ли к нам поступить?

- Что же вы сооружаете?

- Да пока, собственно, ничего.

Глеб продолжал работать в умиравшей комиссии по ликвидации учреждений военного времени. Теперь он, по рекомендации Цупника, поступил в один из отделов Комгосоора . Ближайшим его начальником был инженер Цукер, походивший больше на коммерсанта.

Штаты Комгосоора необыкновенно распухли. Хотя учреждение шумело, устраивало заседания, но абсолютно ничего не сооружало. После нескольких мелких поручений Глеб был назначен председателем комиссии по передаче автомастерских, находившихся в ведении Комгосоора, в распоряжение ОВИУ (Окружного Военно-Инженерного Управления). Так как комиссии, председателем которой Глеб был назначен, не существовало в природе, Глеб занялся её работой в единственном числе. Во главе мастерских стоял бывший офицер Рузский , а рабочие были ловкачи-шоферы, припрятавшие моторы своих машин. Мастерские ремонтировали автомашины и собирали из трёх мотоциклов один. Во всяком случае работа в мастерских кипела или казалось, что она кипит.

- Переходите к нам, - предложил Рузский.

Сказано - сделано. Глеб составлял списки оборудования и персонала мастерских. По совету Рузского он вставил себя в список штата и в то же время подписал документы передачи, как представитель Комгосоора вместе с принимавшим мастерские представителем ОВИУ. В то дикое время можно было делать самые удивительные вещи. Никто не верил в какую либо ответственность, потому что никто не верил в то, что существующий режим продержится дольше нескольких месяцев.

Автомобили и мотоциклы в то время ходили на спирте, смешанным с бензолом, нефть и бензин были отрезаны на юге Добровольческой армией . Однако примесь бензола рабочих не стесняла. Можно было видеть как рабочий, нацедив спирт с бензолом из бака машины, пьёт эту смесь, запивая её потом водой.

В это время Николай Вакар , бывший артиллерийский офицер, нуждался в легальном положении. Начальник мастерских соглашался принять его в качестве фиктивного чертёжника, но приём новых служащих без Биржи Труда был запрещён. При требовании с Биржи чертёжника могли прислать кого-либо другого. Глеб предложил следующий план: Николай Вакар должен зарегистрироваться на Бирже, как чертёжник, знакомый с деталями автомобиля и знающий французскую терминологию, а мастерские посылают требование на чертёжника именно такой квалификации.

Расчёт оказался верен - Биржа прислала Николая Вакара. Затем Рузскому потребовался комиссар. Разыскали 18-тилетнего юношу Аубенца, которого и утвердили безвредным комиссаром мастерских.

В то же время Глеб заведовал небольшой деревообделочной мастерской, изготовлявшей учебные пособия и игрушки, и ездил на велосипеде на Демиевку, где преподавал на курсах для рабочих.

Тем временем положение Киева становилось всё сложнее: по левому берегу Днепра приближалась Добровольческая Армия , а с юго-запада наступали петлюровские части. Оля уехала на несколько дней к знакомым в Белую Церковь . Глеб встречал её на вокзале. Поезд, который должен был придти в 4 часа дня, не пришёл и в 8, и в 12. Глеб остался на ночь на вокзале. Ночью происходила проверка. Всю толпу пропускали через фильтр из вооружённых матросов, проверявших документы и допрашивавших, почему человек ночует на вокзале. В шесть утра Глеб пошёл домой, поезд пришёл в семь, и Оля появилась дома в 8. Какой-то добрый человек дотащил её чемодан. Для переезда поездом из Белой Церкви в Киев теперь, вместо обычных трёх часов, потребовалось двое суток.

Наконец все железные дороги, ведущие к Киеву, оказались перерезанными. Большевики уходили по Черниговскому шоссе и по Днепру, Десне и реке Сож. Командир военной флотилии большевиков, Полупанов , на прощанье обстрелял ночью Киев, ещё находившийся в руках большевиков, из орудий. На следующий день Добровольцы перешли через Днепр, заняли Печерск и спустились на Крещатик. Здесь они застали петлюровские части, вошедшие в Киев через Шулявку и Демиевку. На здании Думы висел жёлто- голубой флаг. Добровольцы водрузили рядом трёхцветный [российский] флаг. Петлюровцы сорвали его.

Добровольцы ударили по Крещатику из пулемётов. Киев остался за добровольцами.* Но большевики задержались на близких к Киеву рубежах. Киев оставался прифронтовым городом. Офицеры сидели в киевских кафе. Были открыты подвалы на Садовой улице и похоронены жертвы Чрезвычайной Комиссии.

Фото: Встреча генерала Май-Маевского с "благодарными горожанами" (Май-Маевский справа, генерал Бредов, 6-й - генерал Юзефович),

Киев, сентябрь 1919 г.

В автомастерских Глеба произошли перемены. Некоторые рабочие оказались офицерами и пришли в полной форме. Старик-стекольщик оказался даже полковником. Другие рабочие сорвали доски со стен мастерских и, вытащив оттуда моторы, спешно приводили свои автомашины в рабочее состояние. Хотя военно-техническая комиссия Добровольцев и посетила мастерские, но никакими работами их не нагрузила. Рузский нанял контору и склады и приготовился видимо вести крупные коммерческие операции.

В это время заболела Оля . Глеб пригласил Василия Николаевича Михайлова , и тот определил брюшной тиф . Глеб продолжал ходить в мастерские, хотя чувствовал себя тоже не совсем хорошо. В мастерских он завтракал помидорами, огурцами и водкой.

На четвёртый день Михайлов осмотрел его и сказал:

- Ложитесь-ка и вы, у вас тоже брюшной тиф.

Началась длинная болезнь. Всё путалось в голове Глеба. Он вспоминал смерть "Дяди" , и ему казалось, что из этой болезни не вылезть. Олю он не видел, она лежала в соседней комнате. Когда оба перевалили через кризис, появился острый аппетит. Многого нельзя было есть, а иногда и вообще нечего было есть. Был момент, когда в доме остались две "керенки" по 20 рублей. Мария Георгиевна пошла на базар купить для больных молока. Она договорилась с крестьянкой и уже перелила молоко в свою посуду, но крестьянка забраковала обе "керенки" и больные остались без молока.

- Ах, как хочется есть. Сколько ещё осталось до следующего приёма пищи? Неужели ещё час? А дадут лишь всего одно печёное яблоко...

Оля говорит из соседней комнаты:

- Ты отдашь мне своё печёное яблоко?

- Яблоко? - отвечает Глеб, - но ведь ты имеешь своё яблоко. Нет, всё что хочешь, но не яблоко. Печёное яблоко - я мечтаю о нём всё утро.

В октябре большевики ворвались в Киев. Бои велись в городе. Пули пробивали стёкла и залетали в комнаты, где лежали больные. Отец Оли перенёс их на руках в задние комнаты квартиры.

Большевики из Киева выбиты. Силы понемногу вливаются в истощённые организмы. Глеб первый стал ходить по комнатам, держась за мебель. Он вошёл в комнату Оли. Она лежала стриженная, исхудавшая. Ей можно было дать семнадцать лет. Увидев Глеба, она заплакала. Он был похож на Кощея.

В ноябре Глеб стал выходить на улицу. Оля поправлялась медленно. На улице стояла глубокая осень, ржавые листья каштанов, смоченные дождём, шуршали под калошами. Глеб учился ходить, держась за заборы. Город имел мрачный вид, тот особый вид, который приобретает город, у ворот которого стоит неприятель, город, который должен пасть. Вопрос только в том, падёт ли он через день или через две недели.

В это время пришло письмо от Надежды Петровны Балашовой из Кисловодска. Она звала Глеба и Олю приехать к ним. Там, живя в санатории, они скорее поправятся. Оля была ещё очень слаба, и при обсуждении её поездки принимались противоположные решения - то ехать, то не ехать. Относительно Глеба сомнений не было - надо ехать. Всем представлялось будущее в таких чертах: большевики возьмут город, но продержатся в нём три недели, месяц, может быть два. За это время они мобилизуют и вывезут всех, кого захотят. Глеба, как инженера, они, конечно, заберут и таким образом разлучат с Олей. Глебу необходимо ехать.

Он нашёл уже и компанию: в Ростов-на-Дону едут профессор Белинг (у него в Ростове жена Аделаида и дочь) и доктор Зуев . Они уже нашли вагон с легко-раненными офицерами, который стоит на товарной станции и вот-вот отправится в Ростов. Офицеры согласны взять к себе всех трёх, включая Глеба. Глеб каждый день навещает вагон. Это хорошая теплушка с печью и обшитая внутри листами войлока. Каждый день решается и перерешается вопрос о поездке Оли. Большевики видимо готовятся к общей атаке. Первого декабря всё население вагона в сборе. Сегодня вагон должен уйти. Оля плачет и решает остаться.

Наступает ночь. Артиллерия грохочет с левого берега, не умолкая. Полнеба охвачено как бы заревом. А вагон всё стоит. Вот уже утро. Подали паровоз. Состав двинулся и дошёл до Поста Волынского. Здесь паровоз исчез. Все пути забиты брошенными составами. На некоторых платформах самолёты с кругами - добровольческими опознавательными знаками. Ничего не остаётся, как выйти из теплушки и идти пешком. У Глеба за плечами рюкзак, ноги после тифа не хотят сгибаться. Из города доносится пулемётная стрельба - там на улицах умирают люди.

По обе стороны железнодорожных путей тянутся непрерывные чёрные вереницы людей, резко выделяющихся на фоне снега, покидающих город. Иногда среди чёрных пальто видны серые военные шинели. Два офицера, с черепом на рукавах, останавливают их и убеждают вернуться в город, где идёт бой. По рельсам медленно ползёт состав. Белинг и Зуев вскочили на площадку. Глеб со своими непослушными ногами отстал. На следующую площадку его не пустил солдат-доброволец. Глеб взлез на третью площадку и вошёл в вагон. Только теперь он понял, что попал в запасный состав бронепоезда.

В вагоне были бойцы - всё молодёжь, даже не студенты, а гимназисты. С ними девушки, сёстры или невесты, и один старик - доктор и отец одного из бойцов. Около Боярки с поездом поравнялся боевой состав бронепоезда. Молодёжь в вагоне, представлявшая смену, приветствовала своих боевых товарищей. Это были такие же мальчики, только закопченные в дыму. Они рассказывали об артиллерийской дуэли, которою они имели с большевиками у железнодорожного моста. На станции Киев-пассажирский им загромоздили путь вагонами, но они их раскидали.

В Фастове Глеб и его спутники пересели в поезд, шедший на Белую Церковь. В Белой Церкви они провели день и ночь в семье знакомого Глебу дорожного мастера. На следующий день они сели в последний вагон, прицепленный к поезду генерала Бредова.

До станции Цветково предполагалось, что поезд пойдёт на Знаменку и на Ростов. Но затем выяснилось, что за Знаменкой начинается район, где хозяйничает какой-то полубольшевистский атаман. Поезд свернул на одесскую линию через Христиновку. Задний вагон в Цветково отцепили.

Доктор Зуев устроился в вагоне Красного креста. Относительно проф. Белинга Глеб обратился к генералу Бредову и получил разрешение поместить Белинга в один из вагонов. Но куда деваться самому Глебу?

Он услышал разговор о том, что нельзя доверять паровозной бригаде. Глеб вызвался, как бывший помощник машиниста и инженер, дежурить на паровозе. Продежурив двенадцать часов, Глеб, смененный офицером, явился в вагон-кухню и заявил, что ему требуется отдых после дежурства. В кухне он и ехал до самой Одессы. Один из кухонных солдат опротивел Глебу, рассказывая другому солдату, как он добивался побед над особами женского пола. Рассказы его были необыкновенно грубы и изобличали рассказчика с самой подлой стороны. Сам он этого видимо не находил, наоборот хвастался своей предприимчивостью.

Была одна ночь, когда состав заночевал по-видимому поблизости от района банды. Всем роздали винтовки. Глеб, который никогда не стрелял из винтовки, попросил показать, как щёлкать затвором, подавая следующий патрон. И его дежурство и вообще ночь прошли спокойно. Проехали Раздельную, приближались к Одессе . "Одесса-мама" была охвачена паникой. Все стремились её покинуть. К счастью для наших путешественников у Белинга оказались полезные знакомства в Управлении Пароходства, и он получил три билета на пароход Добровольного Флота "Херсон", уходящий в Новороссийск. Огромная толпа осаждала "Херсон". Офицер-моряк старался поддержать порядок, размахивая браунингом.

Наконец три киевлянина пробились сквозь толпу, поднялись по трапу и оказались глубоко в трюме. Здесь было много людей, штатских и военных, метавшихся между черноморскими городами. Но ещё больше было белых насекомых. Они совершенно открыто и бесстрашно ползали по полу и койкам. Глеб проснулся среди ночи. Машины работали как-то странно, с какой-то потугой. Их работу сопровождал скребущий звук.

Глеб узнал, что "Херсон" сел на камни и старается с них сняться. Весь его корпус содрогался от напрасных усилий. Глеб опять уснул. Проснувшись утром, он заметил, что машины работают нормально. Оказывается ночью пришёл из Одессы буксир и снял "Херсон" с камней. Глеб поднялся на палубу. На палубе расположились донские казаки, возвращающиеся из Франции, где они входили в состав Русского корпуса.

Некоторые казаки находились в разгаре сыпного тифа . Один из них перерезал себе бритвой горло, другой бросился в море. Пароход, наполненный тифозными и вшами , представлял собою какой-то плавучий ад...

А внизу на ступеньках лестницы сидели молодая девушка и молоденький офицер. Они мило разговаривали, как будто вокруг не ползали вши и как будто их не поджидала за углом смерть. На них одновременно было и приятно и жалко смотреть. Почему на их долю выпала эта жуткая эпоха? А ведь в историю эти годы войдут, как эпоха Великих Революций...

В Севастополе "Херсон" стоял три дня. Дама, ехавшая на "Херсоне" и жившая в Севастополе, пригласила к себе Белинга, доктора и Глеба. Было приятно очутиться в чистой семейной квартире и было стыдно своих грязных воротничков, помятых костюмов и главное - отвратительного чувства присутствия на теле насекомых. Потом ходили из кино в кино. В каком-то кабаре выступал Александр Вертинский , Глеб помнил его по гимназии. Голова Вертинского была забинтована белым, в руке он держал трёхцветный флаг и нараспев читал патриотические стихи.

За эти три дня Белинг успел съездить в Ялту , где у него были родственники. Затем "Херсон" вышел в море, держа курс на Новороссийск мимо крымских берегов. Глеб вспоминал своё путешествие по Чёрному морю в 1911 году. Те же берега, но как всё изменилось.

Тогда он стоял в начале жизни, которая открывала ему новые картины и вселяла веру в лучшее будущее. Сейчас, всего через восемь лет, он снова проходил тот же путь, но кругом были страдания, смерть и безнадёжность.

"Херсон" вошёл в Новороссийский порт под новый 1920 год. Он походил на плавучий лазарет. Везде лежали больные сыпным тифом, все, с кем успел познакомиться Глеб за плавание от Одессы до Новороссийска, и офицер с милой и красивой женой, и барышня, беседовавшая с юным офицером и сам юный офицер. Глеб удивлялся, почему он и Белинг не заболели. Доктор Зуев заболел, но уже на берегу. Какое мрачное место Новороссийск, особенно зимой, когда всё обледенело под норд-остом. Утром воют гудки и в серой мгле идут рабочие цементных заводов. Кому нужен сейчас цемент, когда ничего не строят и всё разрушают?

Ростов уже взят большевиками. Бои идут где-то под Тихорецкой. На путях Новороссийска стоят длинные составы. Они никуда не двигаются. В них живут беженцы из Ростова, Киева, Харькова, Москвы, Петрограда. Кого только тут не встретишь? Вот Юлий Кистяковский - член гетманского правительства в Киеве , семья Кригер-Войновского - председателя правления Владикавказской железной дороги и последнего министра путей сообщения в царском правительстве . В одном из составов живут инженеры Киевского Округа Путей Сообщения. В помещении при железнодорожных мастерских, где остановился Глеб, рядом с ним расположился Семёнов, владелец булочных Москвы , вместе со своей милой женой, коренной москвичкой.

Неожиданно Глеб встретил Николая Вакара . Он уезжал за границу с женой, в составе какой-то комиссии командования вооружёнными силами Юга России .

- Ты знаешь, здесь и Володя. Он уезжает в Крым, - говорит Николай.

Глеб пошёл в порт искать Владимира Викторовича Вакара . Вот этот маленький пароходик. Глеб шагает на палубу и открывает первую дверь наудачу. В маленькой кают-компании он сразу натолкнулся на Владимира с женой Марией Антоновной и тринадцатилетним сыном . Мария Антоновна была, как всегда, спокойна. Но Владимир выглядел сумасшедшим. Он вообще имел чрезвычайно нервную организацию, но сейчас он потерял самого себя. Он, социал-демократ, большевик в прошлом, христианский социалист в настоящем, бежал от большевиков. Владимир уезжал в Керчь. Глеб боялся, не сойдёт ли он с ума.

Фото: Дружеский шарж С. Эйзенштейна на Игоря Вакара, [1942-43]

- Чего ты так волнуешься? - сказал Глеб, - сейчас всё идёт чёрт знает как. Николай Луначарский , брат Анатолия Луначарского , тоже бежит от большевиков. Это, брат, не политическая партия, а бич Божий, вроде Чингиз-хана. Слова Глеба, кажется, не доходили до сознания Владимира. Глеб попрощался с ним. Ах, этот мрачный Новороссийск! Серо, дует ветер, на окраинах хлопают винтовочные выстрелы. Навстречу идёт коллега Глеба по Институту, инженер Пестов .

- Что делаете?

- Ничего не делаю. Что тут можно делать?

- Хотите работать крановщиком на паровом кране? Сбрасывать больные вагоны?

- Идёт.

Два дня Глеб учится работать крановщиком. Затем освободилось место помощника машиниста на маневровом паровозе при ремонтных железнодорожных мастерских. Между дежурствами Глеб идёт по Новороссийску. Новороссийск этого времени описан Евгением Чириковым в повести "Мой роман" . Навстречу Глебу идёт Эдуард Брониславович Войновский с женой и сыном Сергеем .

- А где же Митя?

- Митю расстреляли большевики на станции Сосыка.

Эдуард Брониславович устроил Глебу перевод в Минерало-Водское депо. Там уже рукой подать до Кисловодска , где живут Балашовы. Всё уже оформлено, когда Глеб получил ответ на своё письмо Надежде Петровне [Балашовой]. В самом Кисловодске есть вакантное место смотрителя зданий по службе пути. Переделывать перевод в Минеральные Воды уже невозможно, но Эдуард Брониславович пишет частное письмо к начальнику дистанции в Минеральных Водах.

Глеб выехал из Новороссийска вместе с Юлием Александровичем Кистяковским , решившим осесть в Кисловодске. Его жена с младшими детьми была в Ростове, старшие дети - в Киеве. Стояли морозы. Окна вагонов заиндевели. Кистяковский чувствовал себя явно не хорошо. В Минеральных Водах пересели в поезд на Кисловодск.

Утром постучали в дверь туберкулёзного санатория , которым заведовал доктор Балашов. Вышла няня, за ней Надежда Петровна . Она раздобрела, дошла до шести пудов веса, но при её росте это не бросалась в глаза. Александр Иванович стал в Кисловодске модным врачом. Хотя заведование туберкулёзной санаторией отнимало у него много времени (хозяйство её было организовано превосходно), он имел ещё частную практику. Подумывал об открытии частной санатории вместе с другим врачом и частично закупил для неё оборудование. Всё это было сейчас, во время гражданской войны, несвоевременно.

Балашов купил дом с садом на Минутке , там семья проводила лето. Девятилетние дочки-близнецы были совершенно различны: Таня - тёмная шатенка с большими серыми глазами, Мара - чёрная, с чёрными глазами навыкате, как у отца. Надежда Петровна, освобождённая от всяких хозяйственных забот (всё хозяйство лежало на муже), много занималась скульптурой и писала пастелью, сделав большие успехи. Некоторые написанные ею пастельные портреты поражали и сходством с оригиналом, и техникой, и индивидуальной манерой писать. В семье чувствовался мир и достаток. Как будто бы Глеб и Кистяковский за ночь перенеслись из Новороссийска, заполненного беженцами, в другой мир. Но было ясно, что мир этот совсем непрочен, может быть доживает последние свои дни.

Состояние Кистяковского внушало серьёзные опасения. Балашов осмотрел его и поставил диагноз - сыпняк . Кистяковскому наняли комнату, уложили в постель и пригласили к нему медицинскую сестру. Болезнь сразу приняла бурный характер.

Глеб поехал в Минеральные Воды . Начальник отделения был в отъезде. Глеб явился к начальнику дистанции с частным письмом Кригер-Войновского. Начальник дистанции, оказавшийся не старым ещё путейцем, встретил Глеба по-дружески. Обратно Глеб ехал в замороженном вагоне. Стояли не совсем обычные для этих мест морозы - минус 16 градусов по Цельсию.

В Кисловодске Глеб принял железнодорожное хозяйство, в которое кроме курзала и водонапорных баков входил ряд домов, где жили железнодорожные служащие. Они сразу завалили его просьбами: переложить печи, починить двери и т.д. В курзале, в котором помещался лазарет, надо было перевести калорифер с угольного отопления на нефтяное, поставив форсунку Шухова. У Глеба был помощник - молодой техник, а рабочая сила состояла из пленных - орловских парней. Они жили на свободе в бараке и, если бы они не захотели работать, не было никаких средств, чтобы их к тому принудить. Парни эти были мобилизованы большевиками против их желания и захвачены казаками.

- Тут самое важное чтобы в первую минуту не порубали, - говорили они.

- Если сразу не зарубят, то потом ничего, жить можно. И накормят и не обидят.

Никто точно не знал, каково положение на фронте. Было ясно, что фронт движется от Тихорецкой по направлению к Минеральным Водам. От подъезда санатории была видна виселица на Пятницком базаре. Чёткая фигура вырисовывалась на ней.

В Кисловодске было несколько семейств беженцев. Женщина-врач, больная туберкулёзом, жена добровольческого генерала с сестрой-гимназисткой, мать с двумя дочерьми, симпатичными, но некрасивыми девушками, художник и отставной генерал, приходившие к Надежде Петровне работать с общей натуры. Был ещё туберкулёзный больной, Сергей Александрович, бывший начальник станции. О нём было известно, что он выдал добровольцам какой- то телеграфный шифр большевиков, почему приход большевиков сулил ему опасности.

Как-то Балашов устроил ужин, на который пригласил музыкантов- киевлян. Это были музыканты и музыкантши - евреи, которых добровольцы привезли в виде музыкального ансамбля. Сейчас они никому не были нужны и мечтали о возвращении в Киев. Положение Кистяковского быстро ухудшалось. Балашов сказал, что он не перенесёт кризиса. Когда Юлий Александрович Кистяковский умер , его похоронили на пустом (в смысле растительности) Кисловодском кладбище. Так Кистяковский избежал встречи с большевиками, которая ему, бывшему гетманскому министру, не сулила ничего хорошего.

В начале января стояли ещё морозы. С фронта привезли теплушку. Когда её открыли, там лежали тела замёрзших раненых. Потом повеяло теплом. Лучи солнца съедали снег. Небо заголубело. Глебу дали отдельную квартиру из двух комнат в железнодорожном доме, в самом начале Ребровой Балки, на горбе, недалеко от вокзала и входа в трельяж, ведущий мимо курзала, к Пятачку и нарзанной галерее. Глеб взял себе сожителем беженца-художника.

К Балашовым приехал солдат Добровольческой Армии, он привёз Надежде Петровне письмо от Перлатова . Перлатов, филолог, проделал всю компанию первой мировой войны артиллерийским офицером, а потом офицером Добровольческой Армии. Если в средние века рыцари выбирали даму сердца, то такой дамой сердца для Перлатова была Надежда Петровна . Теперь, уезжая из Новороссийска в Крым и чувствуя, что это будет его последний этап в борьбе с большевиками, он прощался с Надеждой Петровной в своём последнем письме, присланном с нарочным. Больше о Перлатове ничего не было слышно. Вероятно капитан Перлатов стал одной из жертв Бела Куна* .

В Кисловодск приехал начальник службы пути дороги, инженер Николаев . Глебу он сделал замечание: Глеб ненадлежащим образом оформился на дороге, не был у начальника отделения. Глеб ответил, что если это упущение вменяется ему в серьёзную вину, он готов уйти со службы. Николаев ответил, что уходить нет оснований, Глебу найдут место инженера, соответствующее его образованию. "Чудак, - подумал Глеб, - о чём он говорит, ведь через неделю здесь будут большевики".

Наступил март месяц и горсточка отступавших добровольцев пришла в Кисловодск. Они сидели на скамейках кисловодского парка, в папахах, молча опираясь на винтовки. На следующее утро Глеб проснулся раньше обыкновенного.

- В городе выступление местных большевиков, - сказал ему художник.

Они вышли из дому. Видно было как между вагонами, согнувшись, перебегали люди в штатском с винтовками в руках. Они накоплялись около входа в трельяж. Из трельяжа вышел санаторный больной, железнодорожник Сергей Александрович.

- Куда бежите? Прямо на пулемёт, поставленный у выхода из трельяжа!

Толпа остановилась. В полдень Глеб с Надеждой Петровной поднялись на чердак. На пустынном плоскогорье видна была извивающаяся нить людей. Это последний добровольческий отряд уходил на Баталпашинск .

В городе было краткое безвластие. Затем появились первые местные учреждения большевиков. Ещё через день приехало какое-то начальство и ЧК. Начались демонстрации. Местные казаки и карачаевцы участвовали в демонстрациях верхом и молча. Они ещё не знали, как к ним отнесётся новая власть. Потом из Ростова приехало новое железнодорожное начальство. Доктор Балашов был болен, но вышел встречать начальство. Глаза его закисли. Он еле держался на ногах. На другой день он слёг. Врачи делались первыми жертвами сыпного тифа ...

В один из первых дней апреля к Глебу пришли евреи-музыканты, с которыми он познакомился у Балашовых. Они получили разрешение от Че-Ка на возвращение в Киев. Им не хватает немногого - хорошо оборудованной теплушки. Они просят Глеба устроить в теплушке нары и поставить печь.

- Всё будет сделано, - сказал Глеб, - при одном условии - я еду с вами.

- Но как же с разрешением?

- Постойте, - воскликнула Рита, - ведь Кац остаётся в Кисловодске, а он есть в нашем списке.

- Прекрасно, - сказал Глеб, - почему я не могу быть Кацом?

Глеб поехал в Минеральные Воды к начальнику дистанции, просить у него командировку в Ростов. Там кончалась дорога, поэтому начальник дистанции не мог дать командировки в более далёкий пункт. Глеб откровенно объяснил ему, что из командировки он не вернётся.

Стояла ранняя весенняя ночь, когда Глеб взошёл на площадку пассажирского вагона. В хвосте поезда была прицеплена теплушка с музыкантами. До Ростова Глеб не имел с ними ничего общего - он едет в командировку. Он расцеловался с расстроенной Надеждой Петровной. Александр Иванович был совсем плох. Провожать Глеба пришли две симпатичные и некрасивые барышни-беженки и гимназистка, которая учила Глеба играть на пианино. Он давал ей взамен уроки математики. Провожающие принесли ему маленькие букетики первых цветов. Залязгали буфера. Поезд тронулся. Провожавшие поплыли назад. Ночь стала темней, звёзды ярче.

- Что их ждёт? - думал Глеб, - бедные они все, бедные. Посмотрим, что ждёт меня.

С Киевом не было никакой связи. Неизвестно было даже в чьих он руках. Почта не ходила. Газет не было. В Минеральных Водах Глеб пересел в другой поезд, к которому прицепили и теплушку музыкантов. Проезжали давно знакомые, ещё по практике, станции: Невинномысская, Армавир, Кавказская, Тихорецкая. По сторонам пути видны были следы недавних боёв. Среди поднимавшейся травы стояли сани. Почему они остались здесь? Какая драма произошла тут зимой?

В Ростове теплушка должна была ждать два дня. Это кстати. Глеб отправился разыскивать Бориса Режабека , Янушевских и семью Юлия Кистяковского. Борис Режабек по-прежнему был учителем математики в реальном училище и что-то делал в Союзе Работпроса. Он оказал Глебу услугу, достав ему бланк с печатью Работпроса. На нём Режабек написал командировочное удостоверение Глебу. В удостоверении значилось, что Глеб Беклемишев, а по сцене Кац, посылается Ростовским Работпросом в Киев для закупки учебных принадлежностей.

В Нахичевани [на Дону] Глеб застал Марию Максимилиановну Янушевскую с Лёлей, Игорем и Марьяной. Павел Степанович с Людой были в Москве, а Володя , бросив Институт Путей Сообщения, служил у большевиков на ответственных ролях, несмотря на свои двадцать лет. Из Петрограда его перебросили в Харьков , где, как узнал впоследствии Глеб, он был членом Чрезвычайной Комиссии и даже считался грозой Харькова . Марьяна ещё не вышла из детского возраста. Игорь был в старшем классе гимназии. Лёля вытянулась, выглядела задумчивой, больше молчала. Мария Максимилиановна была в роли той курицы, которая высидела цыплят и утят. Последние, к удивлению наседки, поплыли по воде. Утятами оказались Владимир и Людмила , с энтузиазмом примкнувшие к большевикам.

В середине апреля вагон-теплушка выехал в хвосте поезда с Ростовского вокзала, держа путь на Полтаву. Теплушка изменила свой внешний вид - была вся оклеена агитационными плакатами. Рисунки на плакатах показывали, как злостный помещик стал обстреливать крестьян и рабочих и как красная армия его прогнала. О том же говорили и стихи на плакатах. На станциях теплушку принимали за агитвагон. Около неё собирались красноармейцы, "лузгавшие" подсолнухи, а пассажиры вагона настраивали свои инструменты и пели свежезаученные частушки.

Если вагон слишком долго стоял в тупике, Натан Кременецкий, одетый в кожаную тужурку, шёл к дежурному по станции. Слева от него спешил Соломон Гринблат, а справа - Глеб.

Уже в дверях Глеб начинал кричать, обращаясь к Натану:

- Товарищ комиссар, что же это за контрреволюция, наш вагон уже третий день как пришит к рельсам!

Натан комиссарским тоном распекал дежурного. Иногда это производило впечатление, и дежурный прицеплял вагон к очередному поезду. Иногда же комиссарский тон не действовал. Дежурный угадывал, что комиссар был "липовый". И в самом деле, какой же комиссар ходит без маузера в деревянной кобуре. Всё же вагон как-то подвигался уже вторую неделю на северо-запад. Навстречу ему шла весна. Иногда транспортная Че-Ка производила проверку вагона. Впрочем проверка была поверхностная: считали число фамилий в разрешении и число людей в вагоне.

В Полтаве к поезду прицепили вагон первого класса, так что он очутился следующим за импровизированным агитвагоном. В первом классе ехала комиссия Че-Ка. Вскоре в агитвагон пожаловал гость из вагона первого класса. Это был молодой человек прекрасного сложения в матросской форме. Он отрекомендовался "инструктором по организации чрезвычайных комиссий". Оказывается была и такая профессия. Его визит не был связан с каким-либо официальным поручением. В агитвагоне было несколько девушек и инструктор хотел провести время в приятном обществе.

- Как же вы организуете чрезвычайные комиссии? - спросила одна из девушек.

- Очень просто. Как вы знаете, наши комиссии ведут борьбу с контрреволюцией и бандитизмом. Приезжаю я в городок, где от бандитов житья нет. Первых двух бандитов, которых я захвачу, беру к себе на службу.

- Как же вы это делаете?

- Я с каждым из них говорю с глазу на глаз: вот что, браток, я должен тебя шлёпнуть.

- Нельзя ли, товарищ начальник, найти какой-нибудь выход? - спрашивает бандит.

- Какой же может быть выход, кроме пули в затылок... Постой, есть один шанс. Если поступишь к нам и будешь работать верой и правдой. Но помни, чуть в сторону, на дне моря найду и тогда от стенки не уйти. С помощью первых двух бандитов я ликвидирую всех других местных бандитов.

- Но они могут вас обмануть.

- Не обманут. Я посылаю их, каждого отдельно, выслеживать третьего бандита. Если их показания расходятся, я устанавливаю, кто из них меня обманывает и тогда ему крышка.

- Как же вы устанавливаете?

- За каждым из них, на первых порах, следят мои люди. И вот, когда я ликвидировал бандитов в городе, я перед тем, как ехать в другой город, расстреливаю моих первых двух бандитов, взятых на службу. Просто?

Инструктор рассказывал, что он был студентом Киевского Политехнического Института и боролся в киевском цирке под чёрной маской. Насчёт чёрной маски может быть и правда, подумал Глеб, а насчёт Политехнического Института врёт, я бы знал его в лицо в те годы.

- А то раз пришлось мне ликвидировать опереточную артистку Кавецкую. Она работала на две разведки, на нашу и на польскую. Пригласил я её в подвал. Думаю, как ликвидировать без просьб и слёз. Говорю ей: смотрите, кого ещё ведут. Она повернулась к двери, а я раз - выстрелил в затылок... и не пикнула!

Глеб слышал раньше Кавецкую в оперетке, а через год после встречи с "инструктором" прочёл в газете, что она выступает в Польше.

Рано утром поезд вошёл на киевский железнодорожный мост. Жёлтые воды Днепра стояли ещё высоко. На правом берегу блестели купола Лавры. Поезд стал огибать Зверинец и, не останавливаясь на станции Киев-2-ой, подошёл к товарной станции. Здесь Глеб соскочил на тихом ходу.

- Что найду я дома? - думал Глеб. Пять месяцев он не имел из дому никаких вестей.

На звонок открыл Алексей Петрович , отец Оли . Все были живы и здоровы. Оля совсем оправилась от тифа. Стриженые волосы отросли и лежали густой шапкой на голове. Она служила в профсоюзе железнодорожников на Соломенке. С отцом и матерью обрабатывала огород на Батыевой Горе. Месячное жалованье проедали в один день. Сейчас же встал вопрос, что делать Глебу? На улицах висели плакаты, приглашавшие всех, прибывших с территорий, которые были заняты белыми, явиться в Че-Ка для регистрации. Глеб решил с этим не спешить. Он мог считаться ниоткуда не прибывшим, а оправившимся после длительного тифа. На третий день он встретил инженера Коваленко .

- Где работаете? - спросил тот.

- Пока нигде.

- Хотите работать у нас, в мастерских?

Глеб явился к начальству, которым оказался инженер Дьяченко . Его Глеб встречал в Петрограде, когда ездил туда с экскурсией в 1914 году. Дьяченко не пустил Глеба в мастерские, а взял его во вновь организованное отделение Механической Службы при Управлении. В этом отделении, кроме начальника Дьяченко, был ещё инженер Зорин и один техник.

Глеб ещё не успел освоиться с работой, как большевики спешно покинули Киев , к которому подошла польская армия . Польские кавалеристы выглядели как на картинке. Польская батарея стояла на холмах между Печерском и Зверинцем и стреляла через Днепр, разрывы были видны в сосновом лесу около Дарницы. Оттуда не отвечали...

Был месяц май. Весна в разгаре. Но жизни в городе не было. Чувствовалось, что поляки - гости на час. В квартиру пришёл польский офицер и занял Олину комнату. Никто не занимался определённым делом. Оля и Глеб работали на огороде на Батыевой Горе. Рядом покрывались свежей зеленью деревья на Байковом кладбище, где у Оли была могила брата, а у Глеба лежали мать, бабушка и двоюродный брат Анатолий Вакар... Зацвели каштаны. Небо было ясным - будущее тёмным...

Фото: Парад польских войск на Крещатике, Киев, 9 мая 1920 г.

В Нахичевани [на Дону] Глеб застал Марию Максимилиановну Янушевскую с Лёлей, Игорем и Марьяной. Павел Степанович с Людой были в Москве, а Володя , бросив Институт Путей Сообщения, служил у большевиков на ответственных ролях, несмотря на свои двадцать лет. Из Петрограда его перебросили в Харьков , где, как узнал впоследствии Глеб, он был членом Чрезвычайной Комиссии и даже считался грозой Харькова . Марьяна ещё не вышла из детского возраста. Игорь был в старшем классе гимназии. Лёля вытянулась, выглядела задумчивой, больше молчала. Мария Максимилиановна была в роли той курицы, которая высидела цыплят и утят. Последние, к удивлению наседки, поплыли по воде. Утятами оказались Владимир и Людмила , с энтузиазмом примкнувшие к большевикам.

В середине апреля вагон-теплушка выехал в хвосте поезда с Ростовского вокзала, держа путь на Полтаву. Теплушка изменила свой внешний вид - была вся оклеена агитационными плакатами. Рисунки на плакатах показывали, как злостный помещик стал обстреливать крестьян и рабочих и как красная армия его прогнала. О том же говорили и стихи на плакатах. На станциях теплушку принимали за агитвагон. Около неё собирались красноармейцы, "лузгавшие" подсолнухи, а пассажиры вагона настраивали свои инструменты и пели свежезаученные частушки.

Если вагон слишком долго стоял в тупике, Натан Кременецкий, одетый в кожаную тужурку, шёл к дежурному по станции. Слева от него спешил Соломон Гринблат, а справа - Глеб.

Уже в дверях Глеб начинал кричать, обращаясь к Натану:

- Товарищ комиссар, что же это за контрреволюция, наш вагон уже третий день как пришит к рельсам!

Натан комиссарским тоном распекал дежурного. Иногда это производило впечатление, и дежурный прицеплял вагон к очередному поезду. Иногда же комиссарский тон не действовал. Дежурный угадывал, что комиссар был "липовый". И в самом деле, какой же комиссар ходит без маузера в деревянной кобуре. Всё же вагон как-то подвигался уже вторую неделю на северо-запад. Навстречу ему шла весна. Иногда транспортная Че-Ка производила проверку вагона. Впрочем проверка была поверхностная: считали число фамилий в разрешении и число людей в вагоне.

В Полтаве к поезду прицепили вагон первого класса, так что он очутился следующим за импровизированным агитвагоном. В первом классе ехала комиссия Че-Ка. Вскоре в агитвагон пожаловал гость из вагона первого класса. Это был молодой человек прекрасного сложения в матросской форме. Он отрекомендовался "инструктором по организации чрезвычайных комиссий". Оказывается была и такая профессия. Его визит не был связан с каким-либо официальным поручением. В агитвагоне было несколько девушек и инструктор хотел провести время в приятном обществе.

- Как же вы организуете чрезвычайные комиссии? - спросила одна из девушек.

- Очень просто. Как вы знаете, наши комиссии ведут борьбу с контрреволюцией и бандитизмом. Приезжаю я в городок, где от бандитов житья нет. Первых двух бандитов, которых я захвачу, беру к себе на службу.

- Как же вы это делаете?

- Я с каждым из них говорю с глазу на глаз: вот что, браток, я должен тебя шлёпнуть.

- Нельзя ли, товарищ начальник, найти какой-нибудь выход? - спрашивает бандит.

- Какой же может быть выход, кроме пули в затылок... Постой, есть один шанс. Если поступишь к нам и будешь работать верой и правдой. Но помни, чуть в сторону, на дне моря найду и тогда от стенки не уйти. С помощью первых двух бандитов я ликвидирую всех других местных бандитов.

- Но они могут вас обмануть.

- Не обманут. Я посылаю их, каждого отдельно, выслеживать третьего бандита. Если их показания расходятся, я устанавливаю, кто из них меня обманывает и тогда ему крышка.

- Как же вы устанавливаете?

- За каждым из них, на первых порах, следят мои люди. И вот, когда я ликвидировал бандитов в городе, я перед тем, как ехать в другой город, расстреливаю моих первых двух бандитов, взятых на службу. Просто?

Инструктор рассказывал, что он был студентом Киевского Политехнического Института и боролся в киевском цирке под чёрной маской. Насчёт чёрной маски может быть и правда, подумал Глеб, а насчёт Политехнического Института врёт, я бы знал его в лицо в те годы.

- А то раз пришлось мне ликвидировать опереточную артистку Кавецкую. Она работала на две разведки, на нашу и на польскую. Пригласил я её в подвал. Думаю, как ликвидировать без просьб и слёз. Говорю ей: смотрите, кого ещё ведут. Она повернулась к двери, а я раз - выстрелил в затылок... и не пикнула!

Глеб слышал раньше Кавецкую в оперетке, а через год после встречи с "инструктором" прочёл в газете, что она выступает в Польше.

Рано утром поезд вошёл на киевский железнодорожный мост. Жёлтые воды Днепра стояли ещё высоко. На правом берегу блестели купола Лавры. Поезд стал огибать Зверинец и, не останавливаясь на станции Киев-2-ой, подошёл к товарной станции. Здесь Глеб соскочил на тихом ходу.

- Что найду я дома? - думал Глеб. Пять месяцев он не имел из дому никаких вестей.

На звонок открыл Алексей Петрович , отец Оли . Все были живы и здоровы. Оля совсем оправилась от тифа. Стриженые волосы отросли и лежали густой шапкой на голове. Она служила в профсоюзе железнодорожников на Соломенке. С отцом и матерью обрабатывала огород на Батыевой Горе. Месячное жалованье проедали в один день. Сейчас же встал вопрос, что делать Глебу? На улицах висели плакаты, приглашавшие всех, прибывших с территорий, которые были заняты белыми, явиться в Че-Ка для регистрации. Глеб решил с этим не спешить. Он мог считаться ниоткуда не прибывшим, а оправившимся после длительного тифа. На третий день он встретил инженера Коваленко .

- Где работаете? - спросил тот.

- Пока нигде.

- Хотите работать у нас, в мастерских?

Глеб явился к начальству, которым оказался инженер Дьяченко . Его Глеб встречал в Петрограде, когда ездил туда с экскурсией в 1914 году. Дьяченко не пустил Глеба в мастерские, а взял его во вновь организованное отделение Механической Службы при Управлении. В этом отделении, кроме начальника Дьяченко, был ещё инженер Зорин и один техник.

Глеб ещё не успел освоиться с работой, как большевики спешно покинули Киев , к которому подошла польская армия . Польские кавалеристы выглядели как на картинке. Польская батарея стояла на холмах между Печерском и Зверинцем и стреляла через Днепр, разрывы были видны в сосновом лесу около Дарницы. Оттуда не отвечали...

Был месяц май. Весна в разгаре. Но жизни в городе не было. Чувствовалось, что поляки - гости на час. В квартиру пришёл польский офицер и занял Олину комнату. Никто не занимался определённым делом. Оля и Глеб работали на огороде на Батыевой Горе. Рядом покрывались свежей зеленью деревья на Байковом кладбище, где у Оли была могила брата, а у Глеба лежали мать, бабушка и двоюродный брат Анатолий Вакар... Зацвели каштаны. Небо было ясным - будущее тёмным...

Фото: Парад польских войск на Крещатике, Киев, 9 мая 1920 г.

В Нахичевани [на Дону] Глеб застал Марию Максимилиановну Янушевскую с Лёлей, Игорем и Марьяной. Павел Степанович с Людой были в Москве, а Володя , бросив Институт Путей Сообщения, служил у большевиков на ответственных ролях, несмотря на свои двадцать лет. Из Петрограда его перебросили в Харьков , где, как узнал впоследствии Глеб, он был членом Чрезвычайной Комиссии и даже считался грозой Харькова . Марьяна ещё не вышла из детского возраста. Игорь был в старшем классе гимназии. Лёля вытянулась, выглядела задумчивой, больше молчала. Мария Максимилиановна была в роли той курицы, которая высидела цыплят и утят. Последние, к удивлению наседки, поплыли по воде. Утятами оказались Владимир и Людмила , с энтузиазмом примкнувшие к большевикам.

В середине апреля вагон-теплушка выехал в хвосте поезда с Ростовского вокзала, держа путь на Полтаву. Теплушка изменила свой внешний вид - была вся оклеена агитационными плакатами. Рисунки на плакатах показывали, как злостный помещик стал обстреливать крестьян и рабочих и как красная армия его прогнала. О том же говорили и стихи на плакатах. На станциях теплушку принимали за агитвагон. Около неё собирались красноармейцы, "лузгавшие" подсолнухи, а пассажиры вагона настраивали свои инструменты и пели свежезаученные частушки.

Если вагон слишком долго стоял в тупике, Натан Кременецкий, одетый в кожаную тужурку, шёл к дежурному по станции. Слева от него спешил Соломон Гринблат, а справа - Глеб.

Уже в дверях Глеб начинал кричать, обращаясь к Натану:

- Товарищ комиссар, что же это за контрреволюция, наш вагон уже третий день как пришит к рельсам!

Натан комиссарским тоном распекал дежурного. Иногда это производило впечатление, и дежурный прицеплял вагон к очередному поезду. Иногда же комиссарский тон не действовал. Дежурный угадывал, что комиссар был "липовый". И в самом деле, какой же комиссар ходит без маузера в деревянной кобуре. Всё же вагон как-то подвигался уже вторую неделю на северо-запад. Навстречу ему шла весна. Иногда транспортная Че-Ка производила проверку вагона. Впрочем проверка была поверхностная: считали число фамилий в разрешении и число людей в вагоне.

В Полтаве к поезду прицепили вагон первого класса, так что он очутился следующим за импровизированным агитвагоном. В первом классе ехала комиссия Че-Ка. Вскоре в агитвагон пожаловал гость из вагона первого класса. Это был молодой человек прекрасного сложения в матросской форме. Он отрекомендовался "инструктором по организации чрезвычайных комиссий". Оказывается была и такая профессия. Его визит не был связан с каким-либо официальным поручением. В агитвагоне было несколько девушек и инструктор хотел провести время в приятном обществе.

- Как же вы организуете чрезвычайные комиссии? - спросила одна из девушек.

- Очень просто. Как вы знаете, наши комиссии ведут борьбу с контрреволюцией и бандитизмом. Приезжаю я в городок, где от бандитов житья нет. Первых двух бандитов, которых я захвачу, беру к себе на службу.

- Как же вы это делаете?

- Я с каждым из них говорю с глазу на глаз: вот что, браток, я должен тебя шлёпнуть.

- Нельзя ли, товарищ начальник, найти какой-нибудь выход? - спрашивает бандит.

- Какой же может быть выход, кроме пули в затылок... Постой, есть один шанс. Если поступишь к нам и будешь работать верой и правдой. Но помни, чуть в сторону, на дне моря найду и тогда от стенки не уйти. С помощью первых двух бандитов я ликвидирую всех других местных бандитов.

- Но они могут вас обмануть.

- Не обманут. Я посылаю их, каждого отдельно, выслеживать третьего бандита. Если их показания расходятся, я устанавливаю, кто из них меня обманывает и тогда ему крышка.

- Как же вы устанавливаете?

- За каждым из них, на первых порах, следят мои люди. И вот, когда я ликвидировал бандитов в городе, я перед тем, как ехать в другой город, расстреливаю моих первых двух бандитов, взятых на службу. Просто?

Инструктор рассказывал, что он был студентом Киевского Политехнического Института и боролся в киевском цирке под чёрной маской. Насчёт чёрной маски может быть и правда, подумал Глеб, а насчёт Политехнического Института врёт, я бы знал его в лицо в те годы.

- А то раз пришлось мне ликвидировать опереточную артистку Кавецкую. Она работала на две разведки, на нашу и на польскую. Пригласил я её в подвал. Думаю, как ликвидировать без просьб и слёз. Говорю ей: смотрите, кого ещё ведут. Она повернулась к двери, а я раз - выстрелил в затылок... и не пикнула!

Глеб слышал раньше Кавецкую в оперетке, а через год после встречи с "инструктором" прочёл в газете, что она выступает в Польше.

Рано утром поезд вошёл на киевский железнодорожный мост. Жёлтые воды Днепра стояли ещё высоко. На правом берегу блестели купола Лавры. Поезд стал огибать Зверинец и, не останавливаясь на станции Киев-2-ой, подошёл к товарной станции. Здесь Глеб соскочил на тихом ходу.

- Что найду я дома? - думал Глеб. Пять месяцев он не имел из дому никаких вестей.

На звонок открыл Алексей Петрович , отец Оли . Все были живы и здоровы. Оля совсем оправилась от тифа. Стриженые волосы отросли и лежали густой шапкой на голове. Она служила в профсоюзе железнодорожников на Соломенке. С отцом и матерью обрабатывала огород на Батыевой Горе. Месячное жалованье проедали в один день. Сейчас же встал вопрос, что делать Глебу? На улицах висели плакаты, приглашавшие всех, прибывших с территорий, которые были заняты белыми, явиться в Че-Ка для регистрации. Глеб решил с этим не спешить. Он мог считаться ниоткуда не прибывшим, а оправившимся после длительного тифа. На третий день он встретил инженера Коваленко .

- Где работаете? - спросил тот.

- Пока нигде.

- Хотите работать у нас, в мастерских?

Глеб явился к начальству, которым оказался инженер Дьяченко . Его Глеб встречал в Петрограде, когда ездил туда с экскурсией в 1914 году. Дьяченко не пустил Глеба в мастерские, а взял его во вновь организованное отделение Механической Службы при Управлении. В этом отделении, кроме начальника Дьяченко, был ещё инженер Зорин и один техник.

Глеб ещё не успел освоиться с работой, как большевики спешно покинули Киев , к которому подошла польская армия . Польские кавалеристы выглядели как на картинке. Польская батарея стояла на холмах между Печерском и Зверинцем и стреляла через Днепр, разрывы были видны в сосновом лесу около Дарницы. Оттуда не отвечали...

Был месяц май. Весна в разгаре. Но жизни в городе не было. Чувствовалось, что поляки - гости на час. В квартиру пришёл польский офицер и занял Олину комнату. Никто не занимался определённым делом. Оля и Глеб работали на огороде на Батыевой Горе. Рядом покрывались свежей зеленью деревья на Байковом кладбище, где у Оли была могила брата, а у Глеба лежали мать, бабушка и двоюродный брат Анатолий Вакар... Зацвели каштаны. Небо было ясным - будущее тёмным...

Фото: Парад польских войск на Крещатике, Киев, 9 мая 1920 г.

Ссылки: