ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА И БЕЛАЯ АРМИЯ

Из Воспоминаний Сергея Вакара 

В феврале 1918 года на Юге России была основана героическая Белая Армии, вступившая в неравный бой с жестоким врагом, зверски поработившим Святую Русь.

Это было вскоре после того, как в кровопролитную Великую войну 2,5 миллиона лучших русских патриотов пали смертью храбрых за Родину, когда в России появилось много военных инвалидов, безруких и безногих калек, когда миллионы отцов и матерей, вдов и сирот оплакивали своих погибших родных, и когда пользуясь всеобщим горем, революционный элемент повыползал из своих щелей для достижения дьявольских целей порабощения России.

Я не буду перечислять давно известных имен вождей Белого движения, и не буду описывать отдельные бои, - все это описано во многих исторических книгах, иллюстрированных схемами военных действий, и эти книги имеются в каждой русской общественной библиотеке, во многих русских домах и в продаже.

Все это давно прошло, и изгладился интерес потомков к деталям хода отдельных многочисленных боев, но самую суть героических и жертвенных событий, выпавших на долю борцов за Белую Идею, твердо должен знать и понимать каждый русский патриот, где бы он ни находился. Вот эту суть Белого дела и Белого движения я, как очевидец и участник борьбы, постараюсь дополнить личными наблюдениями.

Вслед за внешней 1-й Мировой войной в России разыгралась внутренняя, братоубийственная, ожесточенная гражданская война с новыми принципами и понятиями ее ведения. Прекрасные офицеры большой войны часто оказывались косными и недостаточно гибкими в малой войне, где стали выдвигаться молодые командиры, сумевшие схватить и оценить обстановку и психологию данного момента. Малая война стихийно потекла по ею самой промытому руслу, вопреки опыту большой войны.

Первая война закончилась позиционно, все зарылось в землю, мотор вытеснил коня со сцены театра военных действий, и наша лучшая в мире кавалерия за ненадобностью почти вся спешилась. По неоспоримому опыту и по убеждению возглавителей военного искусства, всюду стали строить неприступные оборонительные позиции, лини Мажино - во Франции, Зигфрида - в Германии, и Сталина - у Советов, на что тратились бешеные средства.

Гражданская война сразу же нарушила все опыты и ожидания старых военачальников, и Белое движение вылилось в чисто маневренную полевую войну, без крепостей и бетонных укреплений, и конница приобрела небывало доминирующее значение.

Воронеж, например, был занят тремя конными корпусами без пехоты, но при поддержке бронепоезда. Против нас накопилась красная конница Буденного под лозунгом "все на коня", во много раз многочисленнее нас.

Наша пехота, создав новые героические полки - Марковский, Корниловский, Дроздовский и Алексеевский с совершенно новым укладом жизни, и с рвущимся в бой составом бойцов, тоже не пряталась в окопы и маневренно шла под огнем в атаки во весь рост, не ложась при перебежках. Тактически это было неправильно, но оправдывалось морально презрением к смерти и ошеломляющим воздействием на врага.

С первых же дней Белая Армия пошла по стихийно героическому пути: в Добровольческой армии не было насильно мобилизованных солдат и уклонений от боя, а весь состав армии от генералов до добровольцев - подростков-юношей и девушек искренне рвался в бой.

Еще при Временном правительстве молодежь с энтузиазмом шла на защиту Родины. Защищавшие Зимний Дворец юнкера с кадетами, и женский батальон, состоявший главным образом из курсисток, гимназисток, институток пали смертью храбрых в неравной борьбе. Что можно сделать винтовками в детских и девичьих руках, и в юношеских руках юнкеров, казавшихся среди кадет и девиц кадровыми воинами, против хорошо вооруженной Красной Армии? Такой же энтузиазм проявляла молодежь и дети, на Юге России.

Мировая военная история не знает случаев, чтобы шутки ради офицеры дарили бы своим девушкам-воинам куклы, и чтобы закаленные в боях барышни берегли бы эти подарки, пока смерть или раны не вырвут их из строя.

Хотя разрозненная и случайная борьба против большевиков, начатая капитаном Неженцевым с его 1-м Ударным Отрядом имени генерала Корнилова была немного раньше, началом Белой Армии можно считать небывалый легендарный 1-й Кубанский Ледяной поход . По своему героизму и по обстоятельствам превосходящий все то, что до сих пор знала военная история. И действительно, никогда еще не было случая, чтобы армия формировалась на неопределенном пространстве, без связи со своим государством, и чтобы армия шла походом без плана и цели, без денег и продовольствия, в замкнутом кольце окружения сильного противника, раздетая, плохо вооруженная, без перевозочных средств, без тыла, где можно оставить раненых, имея на всю армию не больше 700 артиллерийских снарядов, в расчете на вооружение исключительно за счет противника. На вопрос: куда шла эта армия, зачем и что ее ожидало, и на что она надеялась, никто не мог ничего ответить. Лучшее объяснение значения этого похода, дают слова генерала Алексеева :

- Мы уходили в степи. Можем вернуться, только если будет милость Божья. Нам нужно зажечь Светоч, чтобы была хоть одна светлая точка, среди охватившей Россию тьмы!

Первопоходную Армию в то время составляли: 2 верховных главнокомандующих, 1 главнокомандующий и еще 3 генерала, 140 штаб-офицеров, 325 капитанов и штабс-капитанов, 200 поручиков, подпоручиков и прапорщиков, около 400 юнкеров, около 400 солдат-добровольцев и около 450 кадет, гимназистов, студентов и девушек. Поход длился 80 дней, было 44 боя, убито 500 и ранено 1500, и все же к завершению похода численность Армии возросла до 5000 воинов. Добровольческая армия после похода получила возможность развернуться в Вооруженные Силы Юга России для предстоящего похода на Москву.

- Слава первопоходникам!

Таким образом, было положено начало Белого Освободительного движения, захватившего весь юг России, и не вина горсточки героев, что у них не хватило физических сил для свержения сатанинского зла, мирового масштаба и значения. И к ним могут относиться слова, сказанные Императором Александром II защитникам Севастополя: "И для героев есть невозможное!"

Я начал эту главу с давно известных событий Белого движения, чтобы еще раз напомнить об идейности и героизме Белой Армии, но, к сожалению, всякая гражданская война несет с собой свою кошмарную психологию злобы и ненависти, поднимая брата на брата, сына на отца, и отца на сына.

Ужас, переживаемый населением при расплате руками красных за радость и гостеприимный прием Белых войск после их отступления, тоже должен быть хорошо известен историкам, и поэтому я перехожу на личные мои наблюдения участника событий, к правдивому описанию и лицевой, и оборотной сторон медали.

Начну с моих Воронежских воспоминаний, вероятно отражающих настроение и на других направлениях фронта.

Блестящие победы Добровольческой армии вплоть до Курска, Орла и Воронежа против разнузданных красных революционных солдат привели белых к самоуверенности, беспечности, бесшабашности и к недооценке сил противника, постепенно превращавшегося из сборных банд в настоящие регулярные войска.

Лихость и традиции белых офицеров доходили до большого пересола: вошло, как бы в правило при перебежках в степи не ложиться, а идти на врага во весь рост, сверкая золотом погон на плечах, что противоречило основным требованиям тактики боя и влекло ненужные жертвы в ущерб делу. При входе в Воронеж конного корпуса генерала Шкуро , стихийный энтузиазм встречи не был случайным, а логично вытекал из ужасов пребывания населения под гнетущим красным владычеством с ограблениями, оскорблениями и арестами русских людей, даже совершенно не вмешивающихся ни в какую политику. В то время измученные люди еще верили в чудо освобождения от красного ига и это чудо ожидали в победах белых войск. При входе белой конницы в освобожденный Воронеж улицы города были празднично переполнены ликующим народом, неумолкаемым восторженным овациям не было конца, кони шли по брошенным под ноги цветам, даже женщины подбегали к коням, чтобы облобызать всадника. Была общая стихийная радость, есть что вспомнить!

Незабываемыми на всю жизнь остались воспоминая и об общем религиозном подъеме жителей города, охваченных порывом религиозной свободы. В ограде Митрофаньевского монастыря в центре Воронежа, где хранятся мощи Св. Митрофания угодника и во всех прилегающих к монастырю кварталах собралась громадная масса народа, желая приложиться к святым мощам, что преследовалось большевиками, заставившими замолчать монастырские колокола. На мою долю вместе еще с двумя офицерами, выпало приказание сорвать с дверей колокольни советскую печать. И вдруг среди благоговейной тишины, мощно ударил большой монастырский колокол, и за ним полился перезвон всех остальных колоколов. Момент был потрясающий, и в миг вся толпа опустилась на колени, и слезы радости наполнили глаза религиозно настроенных людей.

Такой захватывающий религиозный экстаз трудно себе представить и понять в нормальных условиях государственной жизни. Он проявился в результате советских оскорблений всего святого, разрушений храмов, убийств духовенства, преследований молящихся, атеистической пропаганды безбожия и вновь возникших гонений на христиан. Здесь, конечно, не было цирковых арен со львами и тиграми, но убийство архиереев и священников в Царских вратах алтаря во время Богослужения ничем не лучше Римских гонений. Такой большой религиозный подъем, вероятно, был впервые почти за тысячу лет после крещения Руси.

При нашем желании тоже приложиться к святым мощам, толпа расступилась с возгласами:

- Дайте дорогу господам офицерам!

Всю эту трогательную картину нельзя описать словами, а нужно ее видеть своими глазами, чтобы запомнить на всю жизнь.

Но вполне естественный вопрос, были ли вышеописанные события действительно всенародной радостью, и как к ним относился рабочий класс?

Отвечу словами генерала Шкуро, из его книги: "Записки белого партизана" : "На многих митингах рабочие высказывались за необходимость помощи мне, и в последний момент перед отходом из Воронежа явился ко мне отряд железнодорожников, в составе 600 человек. Я обратился к ним с глубокой благодарностью. Не заходя домой, они с песнями двинулись из города. Эти рабочие были влиты в 1-й стрелковый батальон, позже переименованный в Волчий ударный батальон . Рабочие сделались хорошими солдатами и далеко превосходили своей доблестью многих казаков в бою".

Личность генерала Андрея Григорьевича Шкуро была обаятельной, и его выдача большевикам в Австрии и мученическая казнь в Москве создали ему еще большее историческое обаяние и вечную славу в истории Белой борьбы.

Получив чисто военное образование в 3-м Московском кадетском корпусе и в казачьей сотне Николаевского кавалерийского училища, А.Г.Шкуро отлично усвоил военное дело и воспринял кавалерийскую лихость, но конечно не мог вникнуть и изучить вопросов гражданского управления страной. Пока генерал Шкуро был в штаб- и обер-офицерских чинах и занимал соответствующие должности - лучшего командира взвода, сотни, или полка - нельзя было и желать. Личная храбрость, с четырьмя ранениями, обаяние которым он пользовался среди казаков, и врожденный талант военачальника довели его до большой славы белого партизана, наводящего страх и ужас на красного врага. В свои 35 лет жизни, он был уже генерал-лейтенантом и командиром корпуса, и оказался возглавителем и правителем всего завоеванного им Воронежского района.

При его появлении на улицах Воронежа в черкеске, на чудной тройке лошадей, в покрытых коврами санях, в сопровождении конвоя конного Волчьего дивизиона - тоже в черкесках, с развивающимися красными башлыками, население города восторженно его приветствовало, и крики "ура" неслись, не отставая от лихой тройки рысаков.

Однако на этом новом очень высоком посту не только военного, но и государственного значения у генерала Шкуро не было знаний гражданского управления, и он почему-то не создал гражданской организации для удовлетворения нужд населения, попавшего в очень тяжелые условия жизни, между красным молотом и белой наковальней. Положение русских людей при большевиках было кошмарным.

Обобранные и ограбленные коммунистами, потерявшие все свои трудовые сбережения в банках, лишенные недвижимого имущества и налаженных предприятий, выкинутые на улицу на полный произвол судьбы, и подгоняемые революционным лозунгом: "Кто не работает, тот ничего не ест", жители Советской России, принуждены были работать и служить. И в службе доктора в больнице, учителя гимназии, почтового чиновника и проч. никто не находил ничего предосудительного.

Не вдаваясь в положение и психологию освобожденных им от коммунизма людей, генерал Шкуро отдал ясный и короткий приказ, что все, кто где-либо служил при большевиках, автоматически считаются уволенными со службы.

Что же из этого получилось?

Сестра моей жены - доктор медицины, врач Воронежской земской больницы, придя домой с возмущением и ужасом, рассказала, что там творится:

- Больница полна больных, требующих забот и ухода. Их надо лечить и кормить. Кроме того, с фронта прибывают все новые и новые раненые, нуждающиеся в перевязках и срочных операциях, их тоже нельзя не принять. Мы, все доктора и прочий медицинский персонал и служащие до последней поломойки включительно считаемся отпущенными со службы и жалования больше не получаем, но бросить тяжело больных невозможно, и на последние остатки больничной кассы мы их как-то еще кормим.

Одно время мой полк стоял в городе Землянске , в 35-ти верстах от Воронежа, где осталась моя жена в доме ее родных. Мне нужно было посылать ей письма, но почта не работала. Иду на почту, чтобы выяснить, в чем дело, и застаю почтового чиновника бездельно сидящим на завалинке. Спрашиваю его о положении, и получаю следующий ответ:

- Войдите в мое положение. Я без всякой вины с моей стороны уволен со службы и жалования больше не получаю, но не могу перестать кормить тройку казенных почтовых лошадей без денег на покупку фуража. Жду новых распоряжений, а пока что получаю единственный ответ: "Служил у большевиков".

- Что делать дальше, я не знаю: Большая чепуха с печальными последствиями произошла в Воронеже с денежным обращением. Оккупационные войска признавали только добровольческие и донские денежные знаки, и генерал Шкуро объявил советские деньги недействительными, а население, естественно, никаких других денег кроме советских не имело, и не могло иметь, в связи с чем потеряло покупательную способность на покупку товаров в магазинах. В этой денежной неразберихе ничего нельзя было понять, и крестьяне ближайших сел до выяснения дела перестали поставлять в город продукты питания, базар опустел, и жителям Воронежа пришлось подтянуть пояса.

В отношении к побежденному противнику генерал Шкуро был довольно гуманным, и я не знаю при нем застенков типа Че-Ка, где пытали и вымогательством добивались от арестованного ложного признания его вины. Я знаю при нем в Воронеже всего лишь три смертных казни действительно видных коммунистов. Я на них не присутствовал, но об одной казни я расскажу.

В исключительных случаях для охраны контрразведки привлекались части войск, и я на один день попал охранять от побега арестованного первого председателя Воронежского Реввоенсовета Моисеева . Это был весьма интеллигентный человек, и в то же время, идейный коммунист, какого я никогда в жизни еще не встречал и больше не встречу.

Он не соглашался с заветами Ленина, что "если для коммунизма нужно уничтожить девять десятых народа, мы не должны задумываться". Он считал, что идеи коммунизма надо проводить чистыми руками, без крови и поэтому, будучи на высоком красном посту председателя Военно-революционного Совета, он энергично боролся против зверств Че-Ка, спас жизнь и избавил от пыток многих неповинных людей. В результате этого, когда Моисеев был арестован, генералу Шкуро была подана петиция о его помиловании, имевшая около 300 подписей, начиная с генералов и наиболее авторитетных жителей Воронежа.

После ареста Моисеев жил в чистой, нормально меблированной комнате с кроватью и без решеток в окнах, вместе с ним целыми днями проводила время его жена. Никаких цепей и наручников на нем не было, он был одет в свой собственный штатский костюм, и обращение с ним было в высшей степени корректное.

Получив столь веско подписанную петицию, но, отлично понимая, что такой идейный коммунист в конечном итоге может быть для России опаснее коммуниста-шкурника, генерал Шкуро, морально уступая просьбам наложил резолюцию:

"Позорное повешение заменить благородным расстрелом".

Приговор приведен в исполнение.

Грустным вопросом, коснувшимся жителей Воронежа, облитых как из ушата холодной водой, охладившей их первоначальный порыв и восторг при встрече конницы генерала Шкуро, были грабежи, вошедшие как бы в права и норму войск-победителей.

Прежде чем перейти к своим собственным личным наблюдениям, коснусь вопроса грабежей широкого масштаба, позже вошедших в военно-историческую литературу.

Появление нового сильного противника, будущего маршала Буденного имело решающее для Воронежа значение. Личные его организаторские способности не подлежат сомнению, и не будь их, он, как и маршал Жуков, не продвинулся бы из драгунских унтер-офицеров Императорской армии в красные маршалы.

Конница его главным образом состояла из изгнанных из станиц за причастность к большевизму казаков, стремившихся домой. Будучи многочисленнее, чем войска генерала Шкуро, почти десять раз, Буденный заботливо берег людей и конский состав, давая войсковым частям смены для отдыха. В то время как генерал Шкуро из-за того, что инициатива находилась в руках противника, вынужден был держать в первой линии все свои войска бессменно.

Кроме того, у нас появилось еще новое зло, - отсутствие подков для перековки лошадей на зимние шипы. Во время гололедицы наши кони могли идти только шагом, в то время как кованная на зимние походы кавалерия Буденного развивала любой аллюр, что создавало неравные условия маневренной войны.

Мой полк в то время стоял в Землянске, охраняя подступы к Воронежу, обеспечивая переправы через Дон. Оттуда я был послан в Воронеж, в штаб генерала Шкуро для связи в сопровождении несколько казаков для доставки донесений.

Представьте ужас моего положения, когда в штабе я не нашел трезвых людей, чтобы доложить о своем прибытии.

Через открытые двери в зал, занимаемой штабом гостиницы, я слышал звуки военного оркестра и видел, как лихой партизан Шкуро с не меньшей лихостью поднимал бокалы вина и лихо отплясывал лезгинку, окруженный цветником восхищенных им дам. Все же мне удалось разыскать есаула - начальника связи штаба корпуса, уже сильно подвыпившего, и отрапортовать ему о моем прибытии в его распоряжение. Он пригласил меня в его комнату, и, заявив, что без водки не разберешь, предложил выпить. Незаметно выливая рюмку под стол, я внимательно слушал ошеломляющие рассказы, что с Воронежем все кончено, все пропало, и что мы спешно покидаем город. Узнав такую неожиданную новость, я послал три донесения моему командиру полка, но ни одно из них в полку получено не было, поскольку все три связных бесследно исчезли.

Очевидно, они просто повернули коней на Кубань, так как путь Воронеж - Землянск был еще вполне свободен.

И действительно, чтобы не оказаться отрезанными и окруженными в Воронеже, с перспективой пробиваться на сотню верст через подавляющие конные массы противника, генерал Шкуро в ночь с 10 на 11 сентября оставил Воронеж и перешел за Дон.

Выйдя из города вместе со штабом, я одиночным порядком повернул в Землянск и доложил своему командиру полка всю обстановку. В Землянске полк не подвергался нападениям красных, мои тревожные донесения до полка не дошли, и командир полка был уверен в общем благополучии, но с моим приездом он сразу же повел полк на соединение с корпусом. Были ли после нашего ухода из Воронежа и возвращения туда большевиков их репрессии в отношении населения в наказание за первоначальный восторженный прием белых войск, я не знаю, но думаю, да. Я так думаю на том основании, что контрразведка генерала Шкуро достоверно выяснила, что за восторженный прием, оказанный проходившему через город, возвращавшемуся из Тамбовского рейда генералу Мамонтову, жители Воронежа подверглись жестоким репрессиям Че-Ка. В застенках чрезвычайки, в подвалах домов и в монастыре, были найдены потрясающе изуродованные трупы мирных жителей и монахов, жертв большевистских палачей.

Не потеряв почтовой связи с Воронежем, уже живя в Белграде, я узнал, что большевики, по занятию города, объявили в первом же своем приказе населению, что все лица, где-либо служившие до белой оккупации, обязаны в кратчайший срок вернуться на свои прежние места службы, а кто не вернется, будет считаться врагом народа и подлежит наказанию. Ясно, что люди, лишенные при генерале Шкуро службы и средств к существованию, ожили и воспрянули духом, и всем тем, кто вернулся по приказу сразу же было выплачено их полное жалование, как будто никакого перерыва в их работе и не было. Сам собою отпал и кризис с добровольческими денежными знаками, и жизнь вошла в прежнюю, увы, советскую колею.

Население опять попало под власть чекистов с потрясающими их жестокостями, но и симпатии к белым освободителям тоже пропали, а страх перед нашим возвращением превзошел ненависть к большевикам. За это жителей Воронежа винить нельзя, так как они действительно перенесли много горя и имели право сильно разочароваться в нас.

После оставления Орла и Воронежа под давлением противника началось общее отступление Белых войск, что давно и подробно описано и в моих дополнениях не нуждается, однако я приведу только один эпизод из гражданской войны.

Это было в конце 1919 года, когда под давлением сильно превосходящего нас противника после отхода из Воронежа, мы заняли Луганск , откуда впоследствии пришлось отступать дальше на юг. Я в это время был на службе в Сводно-кавалерийском полку 1-й Кавказской казачьей дивизии. Мой полк был сведен в 4 эскадрона, из коих 2 были туземные: черкесский и татарский.

Из города Луганска по тактическим соображениям черкесский эскадрон был послан в станицу Луганскую. Так как в нем кроме командира эскадрона - тоже черкеса по происхождению больше не было офицеров, командир полка назначил меня следовать в эту командировку вместе с ними. Таким образом, здесь я оказался единственным русским православным человеком и офицером регулярной кавалерии среди черкесов-магометан - чистых уроженцев Кавказа, представителей туземной иррегулярной конницы.

После выполнения возложенной на эскадрон задачи и под давлением сильно наседавшего на нас противника, настал, наконец, час покинуть станицу Луганскую в направлении на Дон, и мы, потеряв много времени на переправу через реку Северный Донец, начали движение в позднее вечернее время. Погода сперва нам благоприятствовала, и я легко определил по звездам направление для нашего движения. Но среди ночи небо стало заволакивать, и началась снежная метель, быстро занесшая едва заметную проселочную дорогу, по которой мы шли.

Чтобы не плутать зря целым эскадроном, мы расположились в поле вокруг костра, выслав вперед двух черкесов разведать жилье. Отъехав от нас на 2 или 3 версты, посланные разведчиками черкесы, обнаружили в открывшейся перед ними долине огонек и немедленно направились к нему. Оказалось, что свет исходил из окна небольшой помещичьей усадьбы, находившейся на окраине большего села. Когда разведчики верхом подъехали к освещенному окну усадьбы, они обнаружили, что, несмотря на поздний час, жители дома не спали и были одеты, а во дворе стояла запряженная в сани лошадь, вполне готовая к отъезду.

На их стук к окну подошел хозяин дома, и, увидев за окном двух вооруженных всадников в меховых папахах и в бурках, занесенных снегом, без погон и кокард, или без красных повязок и звезд, то есть без отличительных знаков воюющих армий, он спросил: "Кто вы такие?", на что черкесы ответили: "Мы красные!" После такого ответа в доме сразу потух свет, а из окна раздался выстрел. Один черкес упал с коня мертвым, а другой галопом поскакал к эскадрону, чтобы сообщить о случившемся.

Встревоженный эскадрон быстро доскакал до места происшествия, но в опустевшем доме никого уже не обнаружил, лишь тело убитого черкеса свидетельствовало о только что здесь разыгравшейся трагедии. Захватив с собой покойника, эскадрон пошел на ночлег в ближайшее село. После описанного печального случая и после ночи, проведенной в снегу в открытом поле, мы хорошо отогрелись и отдохнули в большом и богатом селе, а затем двинулись дальше на соединение со своим полком.

Пройдя после отдыха верст 25 или 30, нам попался на пути небольшой государственный конный завод, а так как у моей лошади расхлябались подковы, я решил отстать от эскадрона, заехать в кузницу и подтянуть подковы. Зайдя в канцелярию, я встретил там офицеров в форме Донского казачьего войска, которые не только разрешили мне воспользоваться услугами кузницы, но и пригласили меня на обед. За обедом они мне рассказали недавно произошедший следующий кошмарный случай.

В свое небольшое имение, по описанию то, где был убит из окна наш бедный черкес, приехал с фронта офицер Белой добровольческой армии, чтобы перед приближением красной опасности эвакуировать свою жену. И вдруг, поздно ночью, когда все уже было готово к отъезду: вещи уложены, муж и жена одеты в дорогу и лошадь, запряженная в сани, ожидала хозяев во дворе, в окно раздался стук, и на белом фоне снега вырисовались две темные вооруженные фигуры верхом на лошадях. На вопрос хозяина дома, кто они такие, последовал ясный и отчетливый ответ: "Мы красные". Недолго думая, офицер быстро потушил свет и из темной комнаты выстрелом через окно снял с коня одного всадника, а другой моментально ускакал прочь. Сильно взволнованные происшествием офицер и его жена, предвидя нападение на усадьбу красной конницы, не теряя ни минуты, уехали из дома, и в данный момент оба они находятся здесь, у нас, под нашим гостеприимным кровом. Вот какой разыгрался кошмарный случай, и только находчивость офицера и случайная готовность к отъезду спасли положение! По мере того, как рассказчик описывал печальное происшествие, передо мною ясно раскрывалась истинная ужасающая картина того, как глупая шутка наших разведчиков, назвавших себя для чего-то красными, привела к смерти черкеса, к поспешному оставлению супругами родного угла при самой кошмарной обстановке. Но ужас происшествия чуть-чуть не продлился дальше! Дело в том, что, не подозревая ничего опасного, рассказчик выдал мне местопребывание офицера, убившего черкеса, а у кавказцев понятие чести и долга, основано на кровной мести, которая требует обязательной смерти каждого убийцы независимо от суда над ним, или его полной невиновности.

Бог просто спас белого офицера тем, что подтянуть подкову задержался я, единственный христианин во всем, только что прошедшем черкесском эскадроне, а не задержались черкесы-магометане, потому, что узнай они, что, стало известно мне, - никто не удержал бы эскадрон от жестокой кровавой расправы над человеком, в сущности поступившим правильно, будь убитый черкес действительно красным. Когда я рассказал присутствовавшим, что убитый был черкес моего эскадрона, а никак не красный, и описал, как это произошло, и как безобидно подъехали черкесы к роковому окну, исключительно с целью разведки ночлега для нашего эскадрона. Когда я объяснил, что неосторожное упоминание о местопребывании офицера, застрелившего черкеса, могло привести здесь сейчас к ужаснейшей расправе над ним во имя кавказской кровавой мести, присутствующие были просто ошеломлены и потрясены всем тем, что случайно выяснилось только благодаря хлябавшей подкове моей лошади. Мои христианские убеждения, равно как и закон Российской Империи, строго осуждают кровную месть, и я дал уверения, что, догнав эскадрон, я не скажу никому не слова о наших разговорах здесь. Я сдержал свое слово, и только теперь, более полувека спустя, когда для участников события миновала всякая личная опасность, я впервые описываю этот эпизод исключительно из чисто исторических соображений. Я не стал бы описывать это небольшое происшествие, просто как любопытный эпизод, если бы в данном случае ярко не отражались бы некоторые характерные особенности братоубийственной войны, о чем стоит упомянуть.

Дело в том, что в гражданскую войну 1918-1920 годов, оба противника были одинаково русскими, говорили на одном и том же языке. Родные братья часто находились в противоположных враждующих армиях, и поэтому внешний вид и язык не давали никакой возможности при взаимных встречах определить принадлежность части войск к той или иной стороне. Форма одежды не только не помогала разобраться в этом вопросе, но и часто только сбивала с толку благодаря переодеванию, главным образом, красных кавалерийских разведчиков, проникавших в наше расположение в нашей форме: в погонах, с белыми кокардами, и подавая команду: "Смирно!" при встречах с белыми войсками. Известен даже случай, когда командир переодетого красного конного разъезда, бывший царский офицер встретил в белом расположении своих однополчан по Императорской армии, посетил их, и даже вместе с ними выпил и пообедал, а на их заявление: "а мы слышали, что вы перешли на службу в Красную армию:", ответил: "Что за глупости? Вы же видите, что я здесь, вместе с вами". После чего он, заслужив доверие, легко вывел свой красный разъезд обратно на красную сторону, захватив с собой полученные нужные сведения.

Ошибки в опознании воинских частей в гражданскую войну случались довольно часто, вследствие чего в обеих враждующих армиях разыгрывались бои своих со своими: Соприкосновение войск с мирным населением имело в гражданскую войну очень большое значение, и в особенности, когда мирные жители почему-либо больше симпатизировали нашему врагу, чем нам. Жителей нужно было сбивать с толку относительно истинного положения вещей, чтобы они не могли быть полезны противнику доставлением ему о нас необходимых военных сведений. В этих случаях конные разведки и подвижные передовые отряды, входя в села, в одних избах называли себя белыми, а в других - красными, или во всем селе называли себя именем противника. В военной практике это называлось "заметать следы", что часто достигало известной цели, однако это надо было делать разумно, умно и осторожно.

В описанном мною происшествии в таком заметании следов абсолютно не было никакой надобности, и со стороны разведчиков- квартиръеров это было лишь чисто мальчишеским поступком: из озорства назвать себя красными, что привело к очень печальным результатам. Белая Добровольческая армия возникла на Юге России на землях зажиточного свободолюбивого казачества, и уже первый Кубанский поход охватил Кубань и черкесские аулы Кавказа. Пополняясь чисто русскими элементами, бежавшими от большевиков на Дон и примыкавшими к армии по мере занятия ею русских земель до Орла и Воронежа включительно,

Белая Армия никогда не теряла своей первоначальной самобытности. Уважение русских к обычаям и укладу жизни казаков, горцев и прочих южных народностей никогда не пропадало и не ослабевало. Правда, донцы называли кубанцев "халатниками", а кубанцы донцов - "картузниками", но это не были ни вражда, ни презрение, а давний казачий обычай "дразнить" друг друга, и каждой станице обычно давалось особое название, по которому "дразнили" ее жителей.

Как пример приведу, что ввиду вхождения в Сводно-кавалерийский полк, где я служил, двух туземных эскадронов, в буфете нашего полкового офицерского собрания нельзя было заказать бутербродов с ветчиной или колбасой, хотя остальные эскадроны в полку были чисто русскими. Этот пример показывает, что уважение обычаев и нравов тех народов, с которыми в гражданскую войну приходилось входить в тесное соприкосновение, было обязательным условием военной службы того времени.

Примером необходимости быть всегда внимательными к укладу жизни, психологии и религии соратников туземного происхождения в описанном мною происшествии, может служить то, что не учти я существование на Кавказе "кровной мести", и не умолчи среди черкесов о том, что случайно стало мне известно, могла бы тут же разыграться новая трагедия, быть может, сопровождаемая даже новыми убийствами.

Участвуя в боях с наседавшим противником, я довоевался до Ростова-на-Дону , где заболел сыпным тифом и окончательно выбыл из строя. Из Екатеринодарского английского военного госпиталя я был эвакуирован на остров Лемнос , и моя вооруженная борьба против большевиков на русской земле закончилась, а возобновилась в Югославии , в рядах Русского Корпуса.

Ссылки: