 |
Ульянова на заимке Квятковского (Томск)
Из Ульяновой А.П. В полуверсте от города со стороны Елани, среди старого парка, с двух сторон оканчивавшегося глубокими оврагами, в восьмидесятых годах XIX века стоял подозрительной устойчивости отдельный дом без всяких пристроек, кроме маленькой сараюшки-кухни в кустах. Это заимка Квятковского . Отделенный от города большим парком, этот дом зимой мог служить удобным приютом для беглых. В 1885 году решили в этом доме поселиться на летние месяцы, Волховские , Парфенов (местный житель с женой) и я с мальчиком, так как Ульянов уезжал по делам месяца на полтора. Расположились мы очень удобно: я и Парфеновы имели по комнате, Волховские - две, и большая средняя, оканчивавшаяся стеклянной дверью на балкон, служила нам столовой и приемной. Кругом масса зелени и никакого человеческого жилья. Днем, да в ясную погоду, это очень приятно: теплые, ясные лучи солнца пригревают и живое и растительное царство, пышно распускаются цветы, все кругом точно улыбается, о чем и пернатые наперерыв воспевают. Вечером же, особенно, под осень, когда из темноты рисуются неопределенные силуэты кустов, пней, когда где-то недалеко застонет сова, когда невольно тянет прислушаться к таинственным шорохам ночи, совсем неприятно. А мы, кроме Парфеновых, были не настолько обстоятельными, чтобы иметь занавески для громадных окон, тем более портьеру для дверей. Парфенов уходил по торговому делу на целый день, часто вмести с женой, уходил и Волховский в редакцию "Газеты".
На даче оставались мы с детьми, Александра Сергеевна Волховская- Хоржевская и я. Наслушавшись разных страхов в связи с "варнаками", как сибиряки называют беглых уголовных, первое время нам было жутко и днем, хотя сами еще не видели их. Но скоро убедились, что "варнаки" действительно навещают эти места.
- Мама! мама! какие страшные дяди там!, - кричит однажды, девочка Волховских. В нескольких шагах от террасы, в круто спускавшемся овраге сидят трое и молчаливо пируют около бутылки.
- Не бойсь, вас не тронем!, - говорит громадный, весь в лохмотьях "дядя" в ответ на мои тревожные поглядывания из-за кустов. И последующие дни убедили нас, что эти овраги довольно часто служат местом отдыха для стремящихся на запад из отдаленных восточных мест, так как приходилось видеть одиночек и парами, иногда подавать кружку с водой или кусок хлеба "прохожему", быстрым взглядом оценивающему наше состояние. Днем было еще переносно, но когда вечером наши мужчины слишком запаздывали, мы зорко и опасливо посматривали по сторонам, причем всякие шорохи, стуки чувствительно отзывались на наших нервах. Мужчины над нами смеялись говоря, что эти "зайцы" сами куста боятся, но "у страха глаза велики", и на всякий случай мы имели громадный пистолет и, кажется, с зарядами. Следует прибавить, что хотя никакого смертоубийства на заимке Квятковского не произошло и дети наши хорошо себя чувствовали, я и Александра Сергеевна с радостью вернулись в конце августа в город. Мы и раньше с Александрой Сергеевной дружили, а жизнь в одной квартире, общее хозяйство, надзор за детьми, еще более сблизили нас.
Худенькая, всегда деятельная, как мышка, неслышными движениями все приберет, наведет чистоту, принарядит со вкусом девочек, свою Верочку и Соню (дочь Ф. Волховского от первой жены, Антоновой ), за хозяйством присмотрит, и все это делается вперемежку с каким-нибудь переводом для мужа или перепиской статьи для ?Газеты?. Если же выдается свободная минута почитать, отдохнуть с книгой, то заняты у нее не одни глаза и кудрявая головка: она быстро-быстро, не глядя на работу рук, вяжет чулки, перчатки и прочее. Сшила я на елку одинаковые малиновые рубашки для ее Верочки и своего мальчика.
- Дайте посмотреть, - говорит Александра Сергеевна. А на другой день вечером дети прыгали вкруг елки в вышитых кругом рубашках: всякой другой вышивальщице хватило бы на три дня.
фото А.С. Хоржевская (жена Ф.В. Волховского), в 1870-х
(из собр. Музея "Каторга и Ссылка")
(из собр. Музея "Каторга и Ссылка") Трогательно заботилась Александра Сергеевна о Феликсе Вадимовиче (Ф. В. Волховский и его жена А.С. Хоржевская были приговорены на вечное поселение, Волховский - по делу 193-х , Хоржевская - по делу 50-ти , и в Томск они попали после мытарств по другим местам) и выполняла все желания своего "старика", хотя его увлекающаяся изяществом и красотой натура не раз тревожила ее взволнованную душу.
"Я думаю, что не найдется человека, которому любовь приносила бы только радость, - говорит Александра Сергеевна в беседе "по душам", - и человек без этих страданий, как пища без соли". Но эта "соль" дорого ей стоила. В минуты воодушевления Александра Сергеевна была оригинально хороша. Ее умное, выразительное лицо сияло радостным светом и речь украшалась хохлацким юмором. Как-то на святках от мороза наша "вышка" трещала по всем швам. Муж сидел за какой-то работой, а я, притулившись к печке, зябла и ни к чему себя не могла приспособить. В это время входит А.С. [Хоржевская-]Волховская со своим бесконечным вязанием.
- Пришла тоску разогнать, - говорит.
- Что ж давайте слезами писать петицию к солнцу, чтобы убрал эти чудовищные холода, - отвечаю ей в тон.
- Ну, что там холода, когда на сердце жарко. У нас в Малороссии теперь наряжаются, давайте и мы! - продолжает она. Сказано, сделано. Она, как южанка, неподражаемо изображала все ужимки, увертки, акцент старого еврея-торговца. Заразили Ульянова , нарядивши его старой бабой с подвязанными зубами, которой хочется выгоднее пристроить свою дочь.
Мне помогала хозяйка-молоканка обрядиться в прекрасный русский костюм с массой бус и лент в косе. И мы почти всех своих подняли на ноги, шатаясь весь вечер до позднего. Конечно, сопровождал нас и музыкант с гитарой. В этот вечер Александра Сергеевна была так интересна, остроумна, какою я никогда не видела. Вообще-то она была человеком замкнутым и застенчивым, предоставляя блистать своему Феликсу. ( Волховский Ф. В. )
Надо сказать, что и мелочи жизни ссыльных, их разговоры, шутки, песни, часто проникнуты ненавистью к своим гонителям и стремлением хоть что-нибудь противопоставить их торжеству. Само собой эти стремления сплачивали армию недовольных, разбросанных по Сибири, между которыми поддерживались тайные сношения, переписка, взаимная поддержка. Помню, на заимке понадобилось зашифровать послание. Перевод слов на цифры по данному ключу я могла сделать тщательнее, терпеливее, и Феликс Вадимович засадил меня за работу. В другой комнате Александра Сергеевна что-то спешно переписывала, а сам Волховский переходил из комнаты в комнату и проверял наш труд.
- Ловкий же вы человек: нас усадил, а сам только командует! Вам бы подрядчиком по каким-либо работам...- говорю я.
- Вы еще, что тут! бунтовать вздумали? птица небесная?.
- Где уж бунтовать у такого деспота: стараюсь только клевать падающие зернышки от вашей премудрости.
- То-то, не теряйте времени, - говорит он серьезно.
- Знаете, Феликс Вадимович, - говорю, уже закончивши послание, - в 1872 году, когда вас судили по нечаевскому делу, я с ужасом слушала рассказы нашей школьной начальницы о людях, которые в бога не верят и царя не почитают. И когда она в подтверждение своих слов читала в газете "Голос" о ваших преступных делах, я осеняла себя крестным знаменем, как от нечистых из ада.
- А теперь не боитесь? У...у!, - делает ребячески страшную рожу, детишки в восторге прыгают, хлопают в ладоши.
- А по прошествии нескольких лет, - продолжаю я, - узнавши, что ее бывшая воспитанница попала под влияние этих смутьянов, первая ограничила мои права: запретила приходить в ее святилище, очень было мне тогда печально!.
- Бедная, сколько пришлось перенести! - смеется Феликс Вадимович, - ну не будем грустить! устроим праздник. Знаете что? Я вас угощу хохлацкими галушками, да такими, каких и байстрюк не пробовал. Что там кацапские блины, да лепешки!?. На другой день в праздник он, действительно, приготовил тесто и в сараюшке на плите наварил галушек.
Но, Боже мой ! Какие это вышли галушки. Ни травоядные, ни плотоядные не могли бы справиться с этими плотными липкими кусочками теста. Сам повар был немало удивлен, и тщательно искал причину неудачи своей стряпни.
- Лучше уж пеки литературные блины и блиночки, - говорит Александра Сергеевна, - в другой раз не дам портить муку.
Зато мы удачно несколько раз пекли пироги, по указанию более опытной в хозяйственных делах Александры Сергеевны, тоже из прочного теста с литературной начинкой для отсылки в другие места. В этих мелочах иногда Волховский с удовольствием принимал участие, очевидно они служили отдыхом. Страдая катаром кишок и другими немощами, Феликс Вадимович лучше барометра предугадывал погоду. Хотя самое "кислое" настроение у него быстро менялось от случайных приятных впечатлений. Однажды, во время обеда, входит к нам Волховский, согнувшийся, охающий. На его выразительном лице одна мука, тоска.
- Ни к черту не гожусь! В редакции работы куча, а тут кишки!, - негодует он. Уложили на кушетку, напоили теплым чаем. Улегся, успокоился. В это время заходит Н.О. Баранова (в последствии жена Когана-Бернштейна , казненного в Якутске), и наш больной, забывши свои немощи, вскочил и пустился петь соловьем. Надо прибавить, что Баранова в молодости была очень недурна, особенно в малорусском костюме. Все товарищи, конечно, привыкли к таким переменам в настроении Феликса Вадимовича.
В конце 1886 года Александра Сергеевна [Хоржевская-]Волховская заболела затяжной женской болезнью и, опасаясь быть в тягость окружающим, покончила самоубийством . Скромной труженицей прошла свой путь и героически распорядилась своим концом. Самоубийство А.А. Кропоткина и А.С. Волховской-Хоржевской глубоко взволновали всех нас: мы узнали об этом несчастии уже будучи в России, в Твери , где, по возвращении из Сибири, поселились Языковы , Девель , Шульц , временно Николаевы , мы - Ульяновы , через год В.С. Кропоткина с детьми: после смерти мужа она уехала в Лондон к брату Александра Алексеевича Петру Алексеевичу Кропоткину, где и прожила около года. Многое воскресает из далекого прошлого. Проходят целые вереницы лиц, событий, как полузабытый сон. Одни выступают из этой галереи ярче со всеми своими манерами, привычками. Одни умением и во временном пристанище создать уют для себя и окружающих, другие жили "на живую нитку", годами себя чувствовали на станции, на пристани.
Невольно вспоминаются хорошие, самоотверженные товарищи - Иван Николаевич и Александра Владимировна Чернявские . Она, воспитанница Николаевской половины Смольного института, куда запросто являлись цари, затем богато обставленная жена профессора, но под влиянием прогрессивной, а потом революционной литературы, радикально ломает свою жизнь, привычки, и идет для пропаганды в народ, в суровые нелегальные условия с неимением угла, часто с недоеданием и другими лишениями. И по пути с революционными тревогами переживает много тяжелого за своих погибавших детей. По дороге, например, в Якутскую область, зимой, куда их пересылали из Западной Сибири, у нее на руках замерзает ребенок. Живя в Томске по возвращении из Якутской области, они оба так привязались к девочке Южаковой (о трагической смерти Южаковой и о том, в каком положении нашли ее девочку, говорится в книге Кенана "Тюрьма и ссылка в России" , и в других воспоминаниях - см. "Былое"), что занялись даже украшением своей комнаты: появились картинки, салфеточки.
(из собр. Музея "Каторга и Ссылка")
ф ото А.В. Афанасьева-Чернявская в 1880-х
(из собр. Музея "Каторга и Ссылка") Но и эта привязанность принесла им горе: бабушка-Южакова прислала с юга России своего домоправителя в Томск, и Наташу неожиданно от Чернявских увозят. Нужно было видеть горе этих чадолюбивых людей.
- А, что у тебя сегодня в кармане? - спрашивает, бывало, мой сынишка заходившую к нам часто Александру Владимировну: сама просидит на куске черного хлеба, а без "гостинца" не пойдет в дом, где есть малыши. Но личное горе не мешало Чернявским всегда и везде служить идее социализма. В Саратове , по возвращении из Сибири, уже с совершенно расшатанным здоровьем, Александра Владимировна имела связи с кружками молодежи, которых снабжала революционной литературой и советами, как старый практик. На саратовском кладбище они оба нашли покой и отдых от долгих путешествий по российским "станциям" от Одессы до Якутии. Время рассеяло нашу томскую компанию, но все вернувшиеся в Россию, или бежавшие за границу, продолжали служить идее социализма, стремились раскрывать глаза людям, указывать на неправду и ухищрения деспотов. Многих уже не стало. Но о всех товарищах вспоминаю я с чувством искренней благодарности за все, что они мне дали, и четыре года, прожитые среди них, считаю самым светлым периодом из моей долгой жизни.
Ссылки: