ТАММ И.Е. ГЛАЗАМИ ФИЗИКОВ АРЗАМАСА-16

Академик Ю.Б. ХАРИТОН ,

доктор физико-математических наук

Б.В. АДАМСКИЙ

доктор физико-математических наук

Ю.А. РОМАНОВ

Арзамас-16

кандидат физико-математических наук

Ю.Н. СМИРНОВ Российский научный центр "Курчатовский институт" 

Позволим себе сосредоточиться на роли Игоря Евгеньевича в создании первой советской водородной бомбы . Эта роль долго замалчивалась по режимным соображениям. В литературе можно было встретить лишь туманные упоминания о периоде жизни Тамма (1950-1953 годы) в закрытом городе Арзамас-16 . Однако для многих были очевидны тесные контакты И.Е. Тамма с руководителем советской атомной программы И.В. Курчатовым . Игорь Евгеньевич по тогдашним меркам был человеком весьма "сложных" анкетных данных. И вряд ли стоит сомневаться, что его вовлечение в атомные дела было не только следствием его высочайшей научной репутации, но, очевидно, и сильной поддержки со стороны Игоря Васильевича.

"Я догадываюсь, - вспоминает Е.Л. Фейнберг , - что привлечение Игоря Евгеньевича состоялось только благодаря удивительным качествам Игоря Васильевича. Ведь на моих глазах в сентябре 1943 года прошли выборы в академики на одно вакантное место по специальности "экспериментальная физика". Были два претендента - А.И. Алиханов и И.В. Курчатов. У Алиханова были обвораживающие черты личности, и он умел просто и очень убеждающе рассказывать про свою физику. Игорь Евгеньевич был его - а не Курчатова - горячим поклонником. Поэтому он развил бешеную агитацию, чтобы избрали Алиханова. И преуспел: академиком стал Алиханов!

Тогда правительство ввело дополнительное место, на которое и избрали Курчатова... При этих условиях Игорь Васильевич мог бы быть обижен на Игоря Евгеньевича и это сказалось бы на их взаимоотношениях. Но для Курчатова - человека широких взглядов и здравого понимания - главным всегда было дело, и он сознавал, что такая большая сила, как Тамм, не может оставаться в стороне. Результат получился, конечно, блестящий!"

По постановлению правительства в 1948 году для расширения исследований по водородной бомбе была создана специальная группа под руководством И.Е. Тамма в Физическом институте Академии наук СССР . К этому времени в течение нескольких лет проблемой водородной бомбы уже занимался коллектив Я.Б. Зельдовича в Институте химической физики . Вскоре молодые ученики И.Е. Тамма - А.Д. Сахаров и В.Л. Гинзбург - предложили две кардинальные идеи. Эти идеи и легли в основу первого термоядерного заряда - "слойки" , - испытанного 12 августа 1953 года. Дела продвигались настолько успешно, что Игорь Евгеньевич весной 1950 года вместе с А.Д. Сахаровым и Ю.А. Романовым переехал работать на объект - в Арзамас-16 (ныне снова г. Саров). Он был зачислен в штат сотрудников объекта с 23 марта 1950 года. Как было заведено, Игорь Евгеньевич 8 апреля 1950 года заполнил здесь стандартную анкету и составил краткую автобиографию, где указал, что "в ВКП(б) не состоял". А на вопрос, "состоял ли в других партиях, в каких именно, с какого и по какое время", ответил: "с 1915 года по апрель 1918 года был меньшевиком-интернационалистом". Он написал, что год учился в Эдинбургском университете, бывал в зарубежных научных командировках. В анкете указано также:

"Владею хорошо английским, французским, немецким, владею слабо украинским, итальянским, голландским". В его автобиографии читаем:

"В 1941 году ввиду тяжелой болезни матери и инвалидности моей

сестры Татьяны отец с моей матерью и сестрой не смог эвакуироваться из Киева . При немцах он работал на заводе "Большевик" техническим переводчиком. Мать моя умерла в 1943 году. В 1944 году отец и сестра Татьяна были привлечены к ответственности по обвинению в том, что они были "фольксдойче". Сестра три месяца находилась под арестом, после чего она была освобождена и обвинение с нее и отца было снято...

Брат мой Леонид Евгеньевич Тамм , инженер-химик, в 1936 году был арестован и осужден на 10 лет по 58-ой статье . Умер в заключении в 1942 году..."

Конечно, подобные анкетные данные в сталинскую эпоху не предвещали ничего хорошего. Тем мужественнее выглядит гражданская позиция Игоря Евгеньевича в истории, которая случилась на этом сверхсекретном, режимном объекте. В январе 1951 года спецслужбы установили, что возглавлявший математическую группу М.М. Агрест - глубоко верующий человек. Более того, оказалось, что в 15 лет он стал дипломированным раввином и у него чуть ли не обнаружились родственники в Израиле! Было принято решение, по которому Агрест "должен быть устранен из объекта в течение 24 часов". Н.Н. Боголюбов , Д.А. Франк-Каменецкий и Тамм были возмущены бесчеловечностью этого решения и открыто выразили свой протест. О "24 часах" речи больше не шло. Но поддержка Агреста этим не ограничилась. Андрей Дмитриевич предоставил в распоряжение его многочисленной семьи свою пустовавшую в то время московскую квартиру. А Игорь Евгеньевич "демонстративно громко заявлял на службе, что сегодня он раньше кончает работу и идет помогать" уезжающему коллеге укладывать вещи.

Приезд на объект Тамма с группой своих молодых сотрудников и новыми идеями по созданию водородной бомбы чрезвычайно усилил это важнейшее направление работы. Но не менее важным было то, что в новый коллектив физиков-теоретиков, который возглавил Игорь Евгеньевич, он вдохнул дух творчества и самоотверженного труда, заложил в нем культуру высочайшего профессионализма. Очень скоро это подразделение выросло в особый сектор, полностью специализировавшийся на разработке и совершенствовании термоядерного оружия. С отъездом И.Е. Тамма этим сектором в течение 15 лет руководил А.Д. Сахаров .

При разработке конструкции водородной бомбы физикам-теоретикам надо было решать сложнейшие задачи: в ней, при использовании в качестве "запала" атомного заряда, развиваются процессы, далеко выходящие за возможности любых мыслимых лабораторных экспериментов. Как подступиться к анализу первых мгновений за атомным взрывом? Даже постановка этих задач казалась тогда чрезвычайно трудной и необозримой. Никогда раньше подобных задач не решали. Еще в "московский" период, приступая к этим задачам, Игорь Евгеньевич (естественно, с разрешения руководства атомного ведомства) даже приглашал для их обсуждения В.А. Фока , крупнейшего физика и виртуознейшего математика. Однако к существенным результатам это не привело.

Главный и очень трудный вопрос заключался в том, как инженерные конструкции и зарождавшиеся новые технические идеи перевести на язык физики. Как развивающиеся при взрыве процессы сформулировать в терминах и уравнениях конкретной, решаемой математически задачи и результат довести до числа. Начальный взрыв атомного заряда, по существу, - "особая точка", и надо было суметь "выйти" из нее.

Игорю Евгеньевичу, благодаря его исключительной физической интуиции, удалось это сделать, и именно он первый выполнил этот важнейший расчет. Уже на этой стадии Тамм почувствовал, что новые задачи потребуют огромной вычислительной работы. Оказавшись на объекте, Игорь Евгеньевич устанавливает тесный рабочий контакт с математиками, которыми руководил А.Н. Тихонов . Этот шаг во многом предопределил творческое взаимодействие двух коллективов и последующий успех. "Первый раз Игорь Евгеньевич пришел к нам, - вспоминает один из ближайших сотрудников А.Н. Тихонова, В.Я. Гольдин , - вскоре после начала работ по "слойке".

Наша организация называлась " Лаборатория * 8 " и размещалась тогда на улице Кирова... Игорю Евгеньевичу объяснили, как нас разыскать: напротив Кривоколенного переулка надо войти во двор и, увидев вывеску "Мелкооптовая овощная база", зайти в довольно неряшливый, темный коридор. Дверь на базу будет направо, а к нам - налево. Наше помещение по очереди "охраняли" весьма спокойные тетушки, естественно, без оружия. Но "бдительность" проявлял даже Андрей Николаевич . Однажды он увидел вошедшую к нам кошку и, подойдя к ней, спросил:

"А допуск где?.."

Нарушительница тут же стремглав выскочила через форточку... В тот раз, - продолжает В.Я. Гольдин, - Игорь Евгеньевич довольно долго беседовал с Андреем Николаевичем. Все было страшно закрыто, и гость рассказывал нам только какие-то общие вещи. Затем, кроме Тамма, стали появляться А.Д. Сахаров и Ю.А. Романов . Наши задачи сильно усложнились, а много позже мы узнали, что работа связана с созданием термоядерной бомбы".

Работая на объекте, Игорь Евгеньевич являлся ответственным лицом за новое важнейшее направление - создание водородной бомбы . Он присутствовал на всех совещаниях по этой тематике, включая совещания, проводившиеся высшими руководителями атомного ведомства. Архивы Арзамаса-16 хранят множество документов той поры, в том числе собственноручно написанные И.Е. Таммом. Здесь и докладные записки о состоянии работ, информационные отчеты, письменные доклады для высокого начальства. В этих, казалось бы, формальных по своему предназначению документах Игорь Евгеньевич неизменно проявлял большую четкость и глубокое понимание обсуждаемого вопроса. Перед вами не казенные, бюрократические записки, а ясное изложение проблемы, перечисление основных трудностей и ближайших конкретных задач, которые затем обязательно решались. Какой разительный контраст с нынешней практикой, когда из года в год переписываются различные футуристические "документы", а тем временем дело стоит на месте! Игорь Евгеньевич обладал не только яркой физической интуицией и даром образного мышления. Он понимал все тонкости новой идеи и был в состоянии оценить ее перспективность.

Выше всего он ценил талант, а талантливые люди всегда находили у него поддержку. Поэтому общение с Игорем Евгеньевичем было бесценным для его сотрудников и коллег. Эти же качества делали его бесспорным авторитетом в глазах руководителей объекта и высокого начальства в Москве. Ведь лишь с годами Андрей Дмитриевич "научился" достаточно ясно излагать свои мысли. А раньше его речь зачастую состояла из отдельных фраз, которые трудно было связать между собой. Положение спасали "переводчики". В этой ситуации роль Игоря Евгеньевича, уверенного в правильности идей Сахарова, была исключительной и необычайно важной: он наглядно, доходчиво и всегда убедительно доводил до руководства и научной общественности новые предложения своего выдающегося ученика, тем самым спасая их и давая "зеленый свет".

Тамм каким-то чудом ощущал внутренний пульс науки и воспринимал ее как единое целое. Он чувствовал в ней границы возможного, даже когда для строгого формального доказательства не было всей совокупности аргументов. В этом отношении показательно его выступление на совещании у министра среднего машиностроения В.А. Малышева в начале 1954 года.

Совещание было посвящено проблеме создания водородной бомбы по схеме так называемой "трубы" . Долгое время это направление развивалось параллельно со "слойкой" Сахарова. Вел совещание Курчатов. Среди его наиболее авторитетных участников были Тамм, Сахаров, Зельдович, Харитон, Ландау, Блохинцев, Франк-Каменецкий и другие физики. Несмотря на многолетние усилия, исследования по "трубе" все не давали определенных результатов. В дискуссии по докладам последним выступил Игорь Евгеньевич. Он обратил внимание на то, что во всех вариантах, которые докладывались, режим детонации в "трубе", если он даже возможен, ограничен очень узкими рамками значений определяющих параметров. В том числе диаметром "трубы". То есть вероятность режима детонации в дейтерии в условиях "трубы" очень низка. По его мнению, это и есть достаточное доказательство того, что режима детонации в такой схеме просто не существует. И нет нужды перебирать другие вариации параметров. Он добавил, что ситуация напоминает ему историю с вечным двигателем, когда французская академия постановила считать невозможным его создание и впредь отказалась рассматривать какие-либо новые конкретные его конструкции.

Игорь Евгеньевич вообще относился к той редкой категории ученых, которые при обсуждении трудных спорных вопросов выступают смело и даже порой резко, не боясь ошибиться или "подорвать" свой авторитет. Он, как правило, и не ошибался в своих оценках. Кстати, в биографии "трубы" это совещание оказалось последним и дальнейшие работы было решено прекратить. Игоря Евгеньевича всегда привлекали свежие оригинальные мысли. Он воспринимал их с большой горячностью и темпераментом. Был чрезвычайно восприимчив к самой неожиданной идее, от кого бы она ни исходила - будь то профессионал или на первый взгляд совершенно случайный человек.

Он не отмахнулся от полученного им летом 1950 года (через nocpдство секретариата Берии) письма никому не известного Олега Лаврентьева , служившего на сержантской должности в далеком Сахалинском военном округе. Автор-самоучка предлагал использовать систему электростатической термоизоляции для получения высокотемпературной дейтериевой плазмы. Игорь Евгеньевич поручил молодому Сахарову разобраться в идее Лаврентьева. Позднее в своих воспоминаниях Андрей Дмитриевич писал, что этот "инициативный и творческий человек... поднял проблему колоссального значения". Очень скоро Сахарову стало ясно, что на самом деле реальные возможности открываются с применением магнитной термоизоляции. Он и Игорь Евгеньевич приступили к интенсивным конкретным расчетам. И.Е. Тамм с увлечением работал над проблемой магнитной термоизоляции. И не только потому, что она оказалась близка ему профессионально и он понимал ее государственную важность. Новая задача давала выход его кипучей энергии, и он опять мог много работать. Им были получены здесь чрезвычайно важные результаты в описании кинетических процессов в магнитной ловушке, включая дрейф и диффузию. В том, что идея магнитного термоядерного реактора дошла до И.В. Курчатова и была воспринята, также исключительно велика роль Игоря Евгеньевича.

Оценивая миссию Игоря Евгеньевича в Арзамасе-16, необходимо сказать, что сам факт появления на объекте столь выдающегося физика и необыкновенно яркого и цельного человека, работа бок о бок с ним в течение нескольких лет - уже все это имело огромное самостоятельное значение. То неуловимое, но глубокое по благотворности влияние, которое он оказывал при каждодневном контакте на своих коллег, дало свои замечательные результаты и на долгие годы предопределило атмосферу, стиль работы и результативность созданного им коллектива. Он как бы отвел себе здесь роль дирижера и созидателя, а прежде всего - руководителя и взял на себя всю полноту ответственности за успех нового важнейшего дела. Его непримиримость к любым формам научного шарлатанства, высочайшая требовательность к научной честности, умение видеть в первых сбивчивых и, быть может, робких предложениях своих молодых сотрудников проблески таланта и путей решения технической проблемы государственной важности - эти черты Игоря Евгеньевича вышли на объекте на первый план.

По существу, с огромной силой проявилась неожиданная черта его дарования, столь редкая для физика-теоретика его класса, - умение в интересах общего дела слиться в усилиях й поисках с сотрудниками, со всем коллективом. Он принадлежал к числу высших авторитетов и гарантов, которым доверяло административное руководство и министерства и объекта, когда речь шла о перспективности и доброкачественности того или иного технического предложения и о компетентности их авторов. Одновременно, вместе с Зельдовичем, он пестовал молодых физиков-теоретиков, прививая им и поддерживая вкус к тонким проблемам современной физики "переднего края" - будь то физика ядра или элементарных частиц. Это стало залогом высочайшего профессионализма, казалось бы, оторванных от "большой науки" молодых талантов. С появлением Тамма и его коллег (а надо заметить, что одновременно приехали и входили в его группу Н.Н. Боголюбов , В.Н. Климов и Д.В. Ширков ) коллектив физиков-теоретиков объекта по своей мощи был сопоставим или даже превосходил теоретические отделы, имевшиеся в то время в московских физических институтах, включая Институт атомной энергии. Недаром приезжавший на короткое время на объект И.Я. Померанчук то ли в шутку, то ли всерьез как-то заметил, что в смысле кадров теоретической физики "Саров следует назвать Нью-Москва, а Москву - Старые Васюки или Старый Саров". И действительно, коллектив теоретиков в ту пору достиг как бы "критической массы" и приобрел самодовлеющее значение, постепенно превратившись в своеобразный "мозговой трест" Арзамаса-16.

До приобщения к атомной тематике, к объекту, Игорь Евгеньевич был связан только с той физикой, которая "делается на бумаге". На объекте он особенно ясно почувствовал и увидел, что существует иная область теоретической физики, которая требует инженерного подхода и проведения технических расчетов. Конечно, ему были чужды какие-то конкретные конструкции или схемы и он не рисовал "картинок": Игорь Евгеньевич сосредоточивал свое внимание на физической, принципиальной стороне дела. Он передавал свой богатейший опыт сотрудникам и прививал им вкус к пониманию прежде всего физической сути процессов, происходящих в той или иной конструкции. До сих пор эта черта представляет собой отличительную особенность воспитанников Игоря Евгеньевича, продолжающих трудиться на объекте. В то время физики-теоретики работали с большим энтузиазмом и ничто, кроме личного интереса и любопытства, над ними не довлело. Это была коллективная работа, которая сама по себе вносила новую струю, в том числе и во взаимоотношения между сотрудниками. Справедливости ради надо сказать, что тогда и время было замечательное: куда ни ткни палкой - из нее вырастало дерево. К сожалению, ныне, когда развитие вычислительных средств достигло большого совершенства и компьютеры стали доступны, формируется новое поколение теоретиков, в значительной мере попадающих под гипноз формализованных расчетов, причем физика отступает на второй план.

Занимаясь сугубо военной тематикой, Игорь Евгеньевич находил время и для занятий "открытой" теоретической физикой. Примерно за час до окончания рабочего дня, когда производственные вопросы иссякали, он с увлечением принимался за свои выкладки. Именно здесь он заложил основы описания резонансных частиц. Иногда он любил засиживаться и был удивительно быстр в вычислениях: лист следовал за листом, и стопка исписанной бумаги нарастала с большой скоростью. Случалось, его новый день также начинался с не законченных накануне выкладок. Но спустя минут сорок или час начиналось деловое обсуждение.

Говорил он быстро, скороговоркой и даже шутил, что кто-то установил единицу скорости речи - "один тамм"...

В течение первого года, когда теоретики еще работали в здании на заводской территории, у Игоря Евгеньевича не было отдельного кабинета и он сидел в довольно большой комнате вместе с Сахаровым и таким же курильщиком, как сам, - Романовым. Андрей Дмитриевич, тактичный и терпеливый, какого-либо неудовольствия из-за табачного дыма не выказывал. Работали без ограничения времени. Вопросов, связанных с техникой и наукой, было так много, что времени для разговоров на посторонние темы не оставалось. Стиль работы Игоря Евгеньевича с переездом на объект не изменился. Однако, кроме теоретической физики, он соприкоснулся теперь с конкретными техническими проблемами и задачами по реализации тех или иных предложений и идей. И случалось, он распекал какого-нибудь нерадивого исполнителя. Однажды сотрудники оказались свидетелями, как Игорь Евгеньевич, спустившись к математикам, был возмущен, что решение одной из задач непозволительно затягивается и выполняется без должного усердия; взорвавшись и почти переходя на крик, он выговаривал "волынщику": "Как вы - кандидат наук - допускаете такое!.. Рядом с вами работает молодой специалист и все успевает! Как вы можете?!"

С весны 1951 года физикам-теоретикам и математикам предоставили "красный дом" - отдельное небольшое кирпичное трехэтажное здание, которое входило в монастырский комплекс и когда-то служило гостиницей при монастыре. С этой поры из окна своего кабинета на третьем этаже Игорь Евгеньевич мог видеть через дорогу один из небольших храмов, превращенный тогда в хозяйственный магазин, а теперь, в наши дни, вновь оживший для веры...

За И.Е. была закреплена легковая машина "Победа", которую водила Вера - очень благожелательная, простая русская женщина. Уважительная и наделенная чувством собственного достоинства, она у всех вызывала неизменную симпатию. Вера возила не только Игоря Евгеньевича, но и набивавшихся в машину его молодых сотрудников. Тем более что длительное время, 2-3 года, он жил вместе с Адамским и Романовым, занимая половину двухэтажного коттеджа (молодежь "оккупировала" комнаты на первом этаже).

Вторую половину коттеджа занимал Боголюбов с Ширковым и Климовым. Обедали дома, пользуясь услугами прикрепленной для этой цели тети Сони. Тетя Соня готовила не только обеды, но и ужины. Пожилая, простоватая, она имела собственное представление о том, какая должна быть пища. Игорь Евгеньевич иногда ворчал, если еда была чересчур жирная. А то, шутя, вдруг замечал: "Как же так - вот у Давида Альбертовича (имелась в виду семья Франк-Каменецких) такая вкусная семга! А почему у нас на кухне этого нет?> Он мог за обедом, напустив на себя мрачный вид, неожиданно спросить у своих молодых коллег, знают ли они, что такое "черная пятка". И, выслушав экзотические предположения, в том числе и о некоей пиратской организации, довольный объявлял: "Это всего-навсего новые модные дамские чулки!.."

С особенным увлечением Игорь Евгеньевич рассказывал про всякие коллизии. Однажды он вспомнил, как ездил в горы и с кем-то еще поджидал приезда математика Б.Н. Делоне , чтобы вместе отправиться в поход. Они ждали сообщения от своего товарища, и вскоре в лагерь пришла телеграмма: "Дело не идет". Поход был сорван, а виной всему оказалось то, что телеграфистка по-своему расставила буквы.

Иногда для молодежи устраивалось чаепитие, и Игорь Евгеньевич покорял своей доброжелательностью и гостеприимством. Наверху, в одной из двух его комнат, большей по размерам, сооружался длинный нарядный стол, на котором были сладости, фрукты, различные бутерброды... Гостям предлагалось несколько сортов чая, но отсутствовало вино...

Вскоре возникала оживленная беседа, и темой общего разговора становились и литература, и живопись, и политика. Новичков, особенно девушек, поражала не только непринужденность атмосферы, но и то, как свободно чувствовали себя молодые теоретики в обществе Игоря Евгеньевича. Разговор шел совершенно на равных, за столом он был олицетворением радушия. И даже в голову не приходило, что по возрасту он - старший...

Игорь Евгеньевич любил Агату Кристи и вообще иностранные детективы. Он обожал играть в шахматы, всюду находил партнера и играл с необычайным темпераментом, искренне переживая как успех, так и поражение. Даже на даче, в Жуковке, по словам В.А. Кириллина (бывшего заместителя главы правительства и близкого дачного соседа), он приходил к нему "играть в шахматы - но не приходил, а прибегал...". Любил "подбить" компанию, чтобы поиграть в карты. Но ценил не какую-нибудь заурядную игру, а игру высокого класса - винт . Здесь ситуация была не столь проста, как в шахматах, где достаточно найти одного партнера. Игре предшествовал особый "ритуал", когда надо было условиться сразу с несколькими партнерами и договориться об определенном вечере. Обучив этой игре молодежь, Игорь Евгеньевич испытывал истинное удовольствие от красивой, тонко разыгранной комбинации. И по ходу дела не стеснялся поругивать за промахи своего незадачливого партнера по "команде". Бывало, игра затягивалась на весь вечер, особенно если подключались наиболее азартные участники - В.Ю. Гаврилов , Ю. Н. Бабаев , Л.П. Феоктистов , Ю.А. Романов , а то и приезжавший на объект К.А. Семендяев . И если Николай Николаевич Боголюбов - наш замечательнейший математик, настоящий, крупный теоретик и необычайно глубокий человек - в минуты отдыха неизменно вспоминается ветеранами-арзамасцами как тонкий ценитель превосходных сортов коньяка, то Игорь Евгеньевич - как страстный пропагандист изысканной, "салонной" игры в карты. Из вин же он отдавал предпочтение лучшим грузинским образцам, и прежде всего "Мукузани". Конечно, оказавшись на объекте, Игорь Евгеньевич - человек очень общительный и имеющий широкие связи - не мог не почувствовать специфических условий замкнутого пространства, отрыва от привычной жизни в Москве. К тому же Наталия Васильевна - жена Игоря Евгеньевича - лишь два или три раза, и то на непродолжительное время, смогла наведаться к нему. Кроме нее, никто в семье не знал, куда в действительности уезжал Игорь Евгеньевич и где он теперь жил. Казалось бы, больше могли знать его московские сотрудники в ФИАНе, особенно те, с которыми у него были очень близкие отношения. Но они также не были посвящены, где находится таинственный "объект". Е.Л. Фейнберг запомнил занятную сценку, которая случилась, когда Игорь Евгеньевич уже вновь работал в Москве:

"После каждого еженедельного "вторничного" семинара у нас с Виталием Лазаревичем Гинзбургом (а когда приезжал Андрей Дмитриевич , то и с ним) был обычай заходить в комнату к Игорю Евгеньевичу. Разговор мог идти о чем угодно, обо всем в мире. Как-то мы остались вдвоем, и я сказал: "Игорь Евгеньевич, вы проговорились..."

- "Что такое?!"

- "Вы проговорились, где находится город". Он озабоченно спросил:

"Как проговорился? В чем?" Я говорю:

"Вы рассказали, как прочитали о чем-то, не относящемся, конечно, к делу, в газете "Сталинградская правда". Значит, объект находится где-то недалеко от Сталинграда". Он рассмеялся:

"А-а-а, вот вы и ошиблись!.." И добавил:

"Это единственный объект, о котором ничего не знают и американцы".

Игорю Евгеньевичу на объекте пришлось свыкаться с документами особой секретности и "обзаводиться" специальной, опечатываемой папкой. Жизнь тогда была суровой, а требования режима очень строгие. К примеру, его сотрудники и сотрудники Зельдовича, работавшие вместе, в одном здании, формально не имели права знать о работах друг друга. Даже для людей такого масштаба, как Игорь Евгеньевич, выезды за пределы зоны были редкими и строго регламентировались. Его раздражало, если солдат на контрольном посту в здание или на какую-то территорию слишком долго проверял его пропуск: сначала изучающе смотрел в лицо, потом так же внимательно в пропуск, а затем повторял эту процедуру, как, наверно, и предписывалось наставлениями. Игорь Евгеньевич нервничал, с трудом сдерживал себя. Иногда у него прорывалось: "Сколько же можно!.." В этих условиях отдых на природе, рыбалка, когда удавалось получить пропуска и выехать за зону, на реку Мокшу , были особенным удовольствием. Выезжали на двух "газиках" в район Темникова большой компанией человек в семь-восемь. И располагались на берегу реки. Страстных или удачливых рыболовов не было, поэтому рыбу "ловили" на темниковском базаре. После этого у каждого появлялась своя "специализация", но, как оказывалось, рыбу умел чистить только Игорь Евгеньевич. И он безропотно исполнял свою "миссию2, отправляя молодежь таскать хворост. Этим и занимались, переживая в душе чувство неловкости и вины, Ширков, Адамский, Романов, в то время как над костром "колдовал" Климов...

В зимнюю пору выручали лыжи, и заповедный лес всегда манил своей белоснежной красотой. Энтузиастом лыжных прогулок был Франк-Каменецкий , который нередко ходил на лыжах обнаженным по пояс. Он и Игорь Евгеньевич были очень близки друг другу, многие отмечали сходство их натур. Давид Альбертович был человеком ярким, уникальных энциклопедических знаний и высокой интеллигентности.

Между тем коллектив И.Е. Тамма на объекте постепенно подрастал. В 1951 году приехали Ю.Н. Бабаев , В.И. Ритус и М.П. Шумаев , в следующем - В.Т. Заграфов и Б.Н. Козлов ... Однако по состоянию здоровья так и не смог появиться на объекте С.З. Беленький , где он уже даже числился. Тем не менее Семен Захарович , работавший во время войны в ЦАГИ и прекрасно знавший гидроаэродинамику, много дал для общего дела. Ему принадлежат сохраняющие и сейчас свое значение для тематики объекта основополагающие работы по развитию неустойчивости Релея-Тейлора. Из-за противодействия режимных органов не смог переехать к Игорю Евгеньевичу Виталий Лазаревич Гинзбург , хотя им еще в период работы группы в Москве была высказана одна из ключевых идей - о применении легкого изотопа лития в водородной бомбе... Игорь Евгеньевич не только перевел часть своих московских сотрудников в новый коллектив, но и перенес сюда ту атмосферу и стиль, которые были в академическом институте.

Он не так часто ездил в Москву - раз в один или два месяца, но, возвратившись, устраивал семинар и делился самыми свежими научными новостями.

Физика для него была частью общего здания науки, а наука в его восприятии и системе оценок была международным явлением. Его взгляд на науку как на носительницу общечеловеческих ценностей и поэтому выполняющую особую миссию в мире не мог не передаваться и его сотрудникам. Он легко вспоминал различные эпизоды из истории физики и ясно понимал в ней место того или иного физического открытия или явления. Слушая Игоря Евгеньевича, нельзя было воспринимать физику иначе, как некое единое и очень совершенное произведение.

На происходящие вокруг события общественной жизни, которые далеко не всегда были положительного свойства, Игорь Евгеньевич реагировал остро и высказывался вполне откровенно. Это были тяжелые времена последних лет правления Сталина, и дело врачей - только один из ярких тому примеров.

В маленькой столовой в коттедже, когда за обедом или ужином собирались его обитатели, разговор шел не только о текущих научных заботах. Игорь Евгеньевич, касаясь некоторых правительственных решений, не боялся открыто высказать свое несогласие. Его независимость проистекала, по- видимому, и из чувства уверенности, что он необходим "объекту", и из того, что его имя известно в мире. Но главное - он прежде всего был смелым человеком. После смерти Сталина , а особенно после знаменитого доклада Хрущева на XX партийном съезде, люди почувствовали себя свободнее и высказывались откровеннее. У многих даже "развязались языки". Игорь Евгеньевич остался самим собой: он и прежде был внутренне свободным человеком, и новая ситуация ничего не добавила. Многие тогда "прозрели", но не Игорь Евгеньевич: "зрячим" он был всегда. Атмосфера свободной дискуссии по любому вопросу, которая создавалась с участием Игоря Евгеньевича, позволяла высказываться критически без оглядки на официальную точку зрения или на чье-либо должностное положение и развивала, в первую очередь у молодежи, самостоятельность взглядов и оценок. Его отношение к "объектовской" тематике было взвешенным. К примеру, его никак нельзя было записать в этакие экстрапацифисты. Он не испытывал радости, что приходится заниматься страшным оружием, и воспринимал свое участие в этих работах как суровую необходимость для обеспечения равновесия в мире.

Только однажды Игорь Евгеньевич был на атомном полигоне страны. Он приехал туда, облеченный и большими правами, и большой ответственностью. Это были напряженные августовские дни 1953 года, когда решающему испытанию и оценке подвергались и его собственные самоотверженные усилия последних волнующих пяти лет. 12 августа под руководством Игоря Васильевича Курчатова прогремел мощный взрыв сахаровской "слойки" . Первая в мире водородная бомба стала реальностью... Вскоре, посчитав свою миссию завершенной, он с чувством выполненного долга покинул объект, не дожидаясь гребня следующей волны, которая "захлестнула" здесь людей и привела к замечательному успеху. Он уехал, захватив лишь начальную стадию большой работы. Его, крупнейшего ученого, техника не увлекала.

Такой могучий и уникальный организм, как Арзамас-16 , не мог не повлиять и не произвести на Игоря Евгеньевича особого впечатления. Здесь, приобщившись к проблемам государственной важности, он, быть может впервые, оценил грандиозный масштаб и значимость этих работ, увидел, какие колоссальные силы были задействованы. Он приобрел опыт участия в совещаниях, которые время от времени проводились в высоких властных структурах. Позднее Тамм делился дома со своими близкими тем впечатлением, которое вынес от подобных совещаний у Берии , отмечая, что тот по-деловому умел проводить их и умудрялся (естественно, не понимая многих тонкостей) быстро схватывать и улавливать правильные точки зрения. Расставшись с объектом, Тамм не порывал с ним связей и приезжал для участия в различных экспертизах, а то и в качестве гостя на какое- либо торжество. Он был первым, кто рассказал своим коллегам в Арзамасе- 16 о замечательных открытиях, сделанных в начале 50-х годов английскими и американскими учеными в области молекулярной биологии .

Узнав об этих работах из западных научных журналов, он сразу понял: получены результаты фундаментального значения. Произошел прорыв, который привел к новому знанию огромной важности. Игорь Евгеньевич мгновенно увидел, что открываются захватывающие перспективы. Но не для биологов в нашей стране, где Лысенко разгромил отечественную школу генетиков и, опираясь на поддержку властей, подверг анафеме принципы молекулярной биологии. В этой ситуации Тамм пришел к выводу, что содействия нашей генетике надо искать в среде физиков-ядерщиков, и стал действовать немедленно. Это был случай, когда в полной мере "сработала" его причастность к атомному проекту страны. Игорь Евгеньевич учитывал, что физики-ядерщики, и особенно Курчатов , пользуются огромным авторитетом у правительства. Поэтому решил заинтересовать Игоря Васильевича новым биологическим направлением. Этому способствовало и то, что физики, занимаясь проблемой радиационной опасности, изучали воздействие ионизирующих излучений на организм человека.

На рубеже 1957-1958 годов И.Е. Тамм зачастил в Институт атомной энергии, стараясь увлечь Игоря Васильевича и уговаривая его развернуть многообещающие исследования с привлечением сохранившихся у нас ученых- генетиков. Вскоре в институте начал работать специальный семинар. Его вел Игорь Евгеньевич. На первых порах круг участников был ограничен. Одним из них был М.А. Мокульский - впоследствии директор Института молекулярной генетики Академии наук .

"Семинар проходил сначала в кабинетах наших институтских академиков, - вспоминает он, - а затем и в конференц-зале. Иногда бывал Игорь Васильевич, чаще - Анатолий Петрович Александров . Игорь Евгеньевич вел заседания без какой-либо торжественности. Он был похож на главного докладчика или на экзаменатора выступающего. Все время бегал по аудитории и, концентрируясь вдруг на каком-то, казалось бы, незначительном пункте доклада, сильно возбуждался. В качестве докладчиков приглашались известные биологи. Мы сидели, слушали порой непонятный для нас разговор, а Игорь Евгеньевич продолжал очень настойчиво во что-то углубляться... Скоро выяснилось, что атомщики действительно могут оказать содействие генетикам. Проблема радиационной опасности сослужила здесь очень хорошую службу: под ее "прикрытием" в 1958 году в составе Института атомной энергии и был создан Радиобиологический отдел . Его возглавил В.Ю. Гаврилов , а среди сотрудников оказались некоторые опальные генетики. В 1977 году этот отдел выделился в самостоятельный академический Институт молекулярной генетики . Конечно, Лысенко очень скоро узнал о создании нового отдела у физиков-атомщиков, но он был уже бессилен что- либо предпринять: коллектив работал под мощной защитой Игоря Васильевича. Как говорится, лед тронулся, и, конечно, первый поклон тут все-таки Игорю Евгеньевичу Тамму".

Игорь Евгеньевич этим не ограничился. Он страстно пропагандировал достижения молекулярной биологии, выступая с лекциями в научных аудиториях Москвы и Ленинграда и стараясь заинтересовать новым разделом науки прежде всего студенческую молодежь. Позднее он сыграл важную роль в окончательном ниспровержении Лысенко и его приспешников. Будучи человеком эмоциональным, Тамм прямо-таки вскипал, когда ему приходилось говорить о Лысенко. В эти мгновения он был особенно убедителен, показывая, что такое возня вокруг науки в отличие от истинной и благородной научной борьбы. Игорь Евгеньевич увидел особое могущество физики, работая на объекте, оценил ее значение для небывалой техники.

Именно здесь он почувствовал, что наступает эра вычислительной математики - в атомной отрасли новое "поветрие" проявилось мощнее и раньше, чем где-либо. Как-то на объекте он даже рассуждал с Померанчуком о том, что физике, как и науке в целом, повезло, что уравнение Шредингера решается аналитически. Второй раз так не повезет, и поэтому вычислительной математике уготована роль главного инструмента науки...

Сейчас, имея в виду участие Тамма и его фиановских сотрудников в создании водородного оружия, можно встретить рассуждения о том, что в СССР "в урановом проекте решающую роль сыграли физики ленинградского Физтеха, а в водородном - московского ФИАНа ". Хотя на первый взгляд это утверждение может показаться правдоподобным, в действительности оно не отражает реальной ситуации. Говоря кратко, идею <слойки> привнесли сотрудники ФИАНа. Но ее реализация была сложнейшей научно-технической задачей, которая потребовала вовлечения всех подразделений мощного коллектива Арзамаса-16 и самой широкой кооперации.

"Слойка" - первая в мире водородная бомба. Она явилась приоритетным достижением советских физиков и вполне могла стать реальным оружием. Она "вписывалась" в ракету - знаменитая "семерка" Королева , сделавшая эпоху в нашей космической программе, создавалась именно под этот заряд. Однако на вооружение "слойка" так и не была принята: наши физики 22 ноября 1955 года успешно испытали водородный заряд, в котором был заложен совершенно новый принцип, предопределивший современный облик отечественного водородного оружия. Этот успех был достигнут в Арзамасе-16 Сахаровым и Зельдовичем и их сотрудниками. Конечно, при формулировке новых идей опыт работы над первой водородной бомбой сыграл положительную роль. В одном из писем Игорь Евгеньевич как-то заметил, что он избалован своими учениками. Редко кому из ученых выпадает счастье воспитать такие таланты, как Сахаров , Гинзбург или Семен Петрович Шубин , которого Игорь Евгеньевич также очень любил, но который в Свердловске был арестован и в 1938 году расстрелян . К своим ученикам он относился с трогательным вниманием. Стоит напомнить, что еще до испытания "слойки" Игорь Евгеньевич, характеризуя Андрея Дмитриевича как "одного из самых крупных ведущих физиков нашей страны", написал: "Не может быть сомнений в том, что А.Д. Сахаров заслуживает не только ученой степени доктора физических наук, но и избрания в Академию наук СССР". Однако подписи Игоря Евгеньевича нет на документе, в котором после успеха испытания 12 августа 1953 года предлагалось избрать совсем молодого 32-летнего Сахарова сразу в академики. И.Н. Головин свидетельствует, что Игорь Евгеньевич говорил ему: "Зачем сразу в академики?! Сейчас Андрей - молодой человек. Его надо выдвигать в члены-корреспонденты! Андрею следует вернуться с объекта и развивать физическую науку в среде ученых..." Да, Игорю Евгеньевичу "везло" на выдающихся учеников. Но выдающихся учеников не бывает без выдающихся учителей. Тамм был не только великим учителем. Он был великим ученым и гражданином.

Ссылки: