Шкловский и кинематограф

В одном из интервью "Литературной России" Шкловского спрашивают: "Как складывались ваши отношения с кинематографом?"

Он признаётся: "По-разному. Сначала довольно просто. У меня родился мальчик. Нужны были деньги. Я спросил: "Где можно взять денег?" Мне ответили: "В кино". И я пошёл в кино. Кино мы тогда делали буквально из ничего." 2 78ф

Денег, значит, не было. Впрочем, у Шкловского их не было постоянно. Часто цитируют его письмо Тынянову, где он острит: "Деньги у меня бывают постоянно завтра!"

Николай Чуковский писал в воспоминаниях "О том, что видел": "Виктор Шкловский в 1920 году провозгласил теорию "остранения", суть которой заключалась в том, что всякое произведение искусства, для того чтобы оно воспринималось художественно, должно быть странным. Всё не странное казалось банальным, мещанским, обывательским. Только чудаческое, эксцентрическое признавалось новым и революционным. Советское киноискусство , едва родившись, тоже начало с того, что провозгласило эксцентризм основным своим принципом. Двое юных талантливейших кинорежиссёров, Козинцев и Трауберг , столько сделавших впоследствии для развития советского кино, основали группу ФЭКС - Фабрику эксцентризма - и выпускали фильмы, полные самых причудливых нелепостей. Все эти воззрения были чужды народным массам, делавшим революцию и создававшим советский общественный строй. Но значительная часть интеллигенции была охвачена ими, причём в большой мере именно та часть, которая сочувствовала Октябрьской революции и стремилась помочь ей. Сейчас это давно уже умерло и у новых поколений не вызывает ничего, кроме удивления. Сейчас всё это кажется нагромождением бессмыслиц, а между тем в этих бессмыслицах был особый смысл. В чудачествах, странностях, нелепостях выражалась потребность интеллигенции рассчитаться со своим прошлым - эстетским или либерально- буржуазным.

Это был метод расчистки для постройки нового, метод наивный и неправильный логически, но органичный и для многих необходимый. К 1930 году всё стало на место, пыль, поднятая взрывом, улеглась, и волна чудачества схлынула. В русской поэзии последним всплеском этой волны была первая книжка стихов Заболоцкого "Столбцы" , вышедшая в 1929 году" 2 79ф. Шкловский посвятил кинематографу половину жизни. Он пришёлся кино удивительно впору. Для кино пригодились его чёткий стиль и абзацы, описывающие то пейзаж, то состояние мира, то деталь лица. Чем-то абзацное строение мысли Шкловского похоже на смену планов в сценарии. "В угол, на нос, на предмет" - так раньше учили опытные жеманницы девиц кокетничать взглядом, то есть строить глазки. Так, последовательно меняя планы, нужно было смотреть. В угол (общий план), на свой нос (деталь), затем на предмет обожания - средний план. У Шкловского выходило лучше многих. Фильмов по его сценариям снято несколько, а один и вовсе не рядовой. Это фильм "Третья Мещанская" , снятая Абрамом Роомом .

Поначалу Шкловский считал кино, которое спасало и кормило его в трудное время, некоторой забавой. Во всяком случае, вторичным по отношению к литературе. Марк Галлай [ 131 ] вспоминал: "В конце 70-х в московском Доме кино отмечалось 85-летие Виктора Борисовича Шкловского . Отмечалось широко, со всеми положенными атрибутами: адресами, подарками и, конечно, пышными юбилейными речами, которые, правда, не отличались большим разнообразием. Последнее обстоятельство, насколько можно было заметить, у самого юбиляра, отличавшегося острым, ироничным складом ума, несколько снижало уровень нормальной юбилейной растроганности. Но вот слово взял кинодраматург Алексей Яковлевич Каплер , человек сложной, временами трудной, но яркой судьбы. - Я хочу спросить Виктора Борисовича, - начал он. - Помнит ли он, как при появлении звукового кино убеждал нас, что оно не более, чем аттракцион, и не имеет никакого будущего?

- Было дело, - подтвердил, несколько опешив, Шкловский.

- Почему я сегодня говорю об этом? Дело в том, что в таком же духе высказывались и Рене Клер, и даже Чарли Чаплин. Я думаю, нашему юбиляру приятно будет вспомнить, в какой хорошей компании он ошибался.

Шкловский радостно захохотал. Оказывается, в совершении ошибок, как и в выпивке, имеет значение - с кем" 2 80ф. Исаак Бабель признавал сценарный талант Шкловского: "Вы - мастер кино". Всё дело в том, что фразы-объекты, которые производил Шкловский при работе над сценарием, чрезвычайно удобны для монтажа. Они не слишком коротки, чтобы потерять смысл, и не слишком длинны, чтобы путаться и схлёстываться друг с другом, замедляя движение. Итак, строки-абзацы ведут себя как монтажные планы, группы кадров. Но, прежде чем сказать о "сентиментальном монтаже", сделаю отступление о пародии.

Художественный метод Шкловского в частном письме (к Лиле Брик) Эльза Триоле описывала так: "Просмотрела Витину книгу. Не берусь судить серьёзно, но кажется мне, что этот мозаичный стиль по-прежнему результат обыкновенной лени, и блестящие наблюдения, замечания не дают логического развития мысли, а понатыканы, как булавки в подушечку. И лучше всего сказано им самим: "как всегда, то, что недописано, - недописано, недокончено, а книга уходит со станции стола". Уж если продолжать сравнение, то хорошо бы начальнику станции не отпускать состав не сцеплённым - вагоны налезают друг на друга, сталкиваются, сходят с рельс, тут и крушение недалеко. Конечно, всего этого Вите говорить не надо" 2 84ф. Но это самое простое - объяснить всё ленью и отсутствием чёткой структуры. Даже лён, который потом так безжалостно мнут на стлище, не растёт точно по ранжиру. Сила текста Шкловского именно в этой кажущейся хаотичности, которая делает прозу похожей на стихотворение. Но и потом он был ревнив к кинематографу (уже снимаясь на телевидении). В конце 1960-х годов он рассказывал Чудакову о поездке в Италию: "Они дали мне сценарий - "Дубровский". Там дочь Троекурова входит в свою элегантную ванную. И вообще порнография. Я им сказал: если в первых кадрах - тройка, то дальше должен быть слон. Вы не поверите. Они приняли всерьёз. Спрашивают: как вставить слона. Думают: раз такой знающий человек говорит, что надо слона, значит - правда. А ведь умные люди. Де Сантис и тот, что ставил "Они шли за солдатами" [ 136 ]. Я думаю, что, когда мы ставим их, получается примерно то же. - Противоречие всегда должно существовать. Вещь вне натяжения непознаваема. Тетива постоянно должна быть натянута. У Козинцева "Гамлет" Тут Шкловский запнулся и Чудаков подсказал:

"- Скучен?

- Да. Скучен. Нужна разнотональность. У Шекспира Дездемона, Офелия умирают как простолюдинки. У Козинцева - однотонность. "Дон Кихот" у него тоже однообразен. Из него ушёл юмор. Только одно удачное место, где Дон Кихот отвечает священнику, что дама и священник не могут оскорбить, потому что им нельзя ответить, они невменяемы. Калатозов снял - давно - "Соль Сванетии". Фильм запретили. Я сказал: "Дайте мне 500 руб., я исправлю фильм за один день. Не дали. "Дайте сто. Не дали. Пятьдесят - Не дали. ?Хорошо. Я сделаю это даром!. "Соль Сванетии" была слишком насыщена. Как соляной раствор. Зритель задыхался. Мы сели и вклеили в неё куски какого-то спокойного фильма о Чечено-Ингушетии. Фильм получился другой. Его разрешили. Калатозов стал режиссёром. Достоевский верил в неизбежность невозможного. Катастроф и революций. Многие верили - всё будет" 2 85ф. Увидев фильм Андрея Тарковского "Андрей Рублёв", Шкловский остался недоволен и заявил, что картина очень плохая, жестокая и невежественная: "Сам Тарковский не лишён способностей, но он очень безвкусен и смело-безграмотен". В этом была какая-то ревность, но потом он говорил, что Тарковский - наша гордость в кино, и, "получив "Золотого Льва святого Марка" в Венеции, должен поступить, как юноша Самсон по пути к филистимлянке: тот схватил льва за челюсти и разорвал льва. Это ведь что молодость - возможность стать таким, каким ещё никто не был". Однажды председатель Госкино Александр Романов вдруг привёл в разговоре довольно длинную цитату из Шкловского. Сам Виктор Борисович был в изумлении. "Это так же удивительно, как если бы ваш кот Федя, которого я люблю гладить по животу, вдруг бы сказал: "А мне не нравится ваша последняя книга!", - говорил он Лифшицам. Кинематограф менялся, менялся сам метод работы с изображением. Многим людям, которые упрекали его в каких-то отступлениях от стиля, Шкловский отвечал: "Да, я не говорю читателям всей правды. И не потому, что боюсь. Я старый человек. У меня было три инфаркта. Мне нечего бояться. Однако я действительно не говорю всей правды. Потому что это бессмысленно. Бессмысленно внушать представление об аромате дыни человеку, который годами жевал сапожные шнурки." Но в кино ему встретился человек, который знал толк в цвете и структуре изображения. Потом жизнь его заставила жевать шнурки - и от этого вкуса он не смог отвязаться. Но человек этот был чем-то похож на самого Шкловского. См. Сергей Параджанов Шкловский пишет Параджанову в 1974 году: "Дорогой Сергей, твоё письмо мы сегодня, 25 сентября, получили. Ищем книги, чтобы послать тебе. У меня они больше с авторскими автографами. Найду читабельные книги. Мои дела такие. На этих днях получу третий том своего собрания сочинений. Из-за бумаги дам мало. Всего выйдет сто двадцать авторских листов. Нового много, но я рад, что есть статья о Достоевском. Новая. Новая и для меня. Уже кончил новую книжку о Льве Толстом. Часть её пойдёт в журнал "Наука и жизнь". Сейчас же пришлю. Книжка забавная - это биография, данная в интерьерах. Мысль о такой книге дали дневники Толстого. Он хотел дать новую версию "Детства" и "Отрочества" и решил писать её по комнатам. Человека можно разгадать по его вещам. Это не так прямо, но точнее, чем знание человека по его словам. Мы сами себя не знаем.

В кино не работаю. И для меня судьба нашего сценария "Андерсен" - тяжёлая неудача. Но надо привыкать и к удачам, и к неудачам. Болел. Болезнь пришла внезапно. Я начал падать. Вернее, я упал в комнате. Теперь это прошло. Хожу и по лесу: нам дали дачу в Переделкино. Дача трудная. Большая, но у меня второй этаж. Живём мы там сами, я и Ольга Густавовна [ 137 ], у которой есть отдельная комната.

Лес золотой. Небо чисто чистое. Работаю. Устал конечно. 25 января, если доживу, мне будет 82 года. Восемьдесят два. Это даже мешает работать. Но не будем работать только воспоминаниями. Хочу написать простую большую книгу по теории прозы. Дорогой Сергей, ты на тридцать лет моложе меня. Ты большой художник, нужный нам всем. Надо смотреть вперёд. Искусство помогает и старшим, как я, а не ты, работать. Будем беречь себя для других. Ну, о домашних делах. Серафима Густавовна болела. Была операция. Прошла удачно. Вырезали желчный пузырь. Обострилась глаукома у вдовы Олеши. Обошлось. Сентябрь у нас был удачный, тёплый. Не будем хвалить себя. Старость, большая старость - всё же это задача на вычитание, а не на умножение. Что будем делать зимой, мы ещё не знаем. Знаю одно - будем работать. Я очень верю в тебя. Всегда верил и верю сейчас. Судьба всех людей частью жестока и ставит сверхтяжёлые препятствия. Но будем уверены в себе и нашем времени; так, как уверены в себе герои мифов и сказок. Андерсен будет осуществлён. Жду нашей общей удачи". Спустя два года Шкловский пишет Параджанову: "Честь наша - честь искусства, честь справедливой войны нашей за высокое советское искусство. Тут без высоких слов ничего не поделаешь. И эта честь требует от нас самоотвержения, которое мы имеем, терпения, к которому мы привыкли, и веру в завтрашний день. У меня есть вера. Сценарий, который мы написали об Андерсене, не умер, потому что ни одна страна не написала об этом странном и великом человеке, который имел все предрассудки своего времени, но всё же любил ведьм больше, чем королей, и должен быть снят нами с любовью. Мы отвечаем не только за себя, а за наше искусство, которое требует от нас некоторое количество жертв. Ты меня не поздравил потому, что не знал. 25 января мне было 83 года! А вчера написал статью, в которой мы оба с тобой упоминаемся. А сегодня ещё буду писать о поздних вещах Толстого. Мы - капуста, которая состоит из многих зелёных листьев. А если сказать более высокими словами - мы - книга со многими страницами, и даже мы - роза со множеством лепестков. Но капуста - это ближе к делу. Тебя помнят, тебя любят. Ты должен существовать, должен показать, что нет распространённого кадра, а есть живописный кадр, и что нет в кино краски, а есть в кино фактура. Впервые сказал о ней, как ни странно, В. Белинский в статье о Пушкине. Фактура - это ощущение вещественного мира, переданное в искусстве. Целую тебя, мечтаю о встрече. Живи для советского искусства, друг. Существует пословица: "Лучше с умным потерять, чем с глупым найти". Всякое дело надо совершать, помня о весе слова "художник". Б. Пастернак говорит, что художник "заложник вечности в плену у времени". Труд наш крепок и много будет раз проверен. Надо помнить о сложности понятия "честь художника". Тебя помнят и любят многие. Сегодня писал С. Лапину [ 138 ]: напомнил об Андерсене, потом ещё раз напомнил о работе. Он ждёт воплощения" 2 87ф. Но это было уже в 1970-е, а пока, в 1920-е, кинематограф был нем и играл оттенками серого.

Ссылки: