Русские писатели в Берлине

Берлинские мемуары имеют одну общую часть. В немецком городе все воспоминатели поддаются перечислению. Берберова перебирает, как чётки, своих прежних и новых знакомых. Андрей Белый , гуляя по Тауэнцинштрассе, встречает русских писателей: "Там улица упирается в шпиль Адмиралтейства, - нет, виноват: в шпиц Ged?chniss-Kirche, мимо которой свершают прогулки, встречаясь ежедневно - слева направо: философ Бердяев ; и справа налево: Борис Константинович Зайцев , мне помнится, - спросишь бывало: А где Яковенко , философ? - "В Италии он". А на другой день здесь именно, около Ged?chniss-Kirche, наткнёшься на - Яковенко: "Как, вы? А говорят вы в Италии? - "Как видите, - здесь." "Где писательница Петровская?" - "В Риме". И - нет: вот она; оказывается у Ged?chniss-Kirche; здесь пробегают: Пильняк , Пастернак , Маяковский . - "Да нет же, - в России они!" Но позвольте: на Тауэнцинштрассе я видывал Маяковского. Шпиц замечательной церкви - скрещение времён и пространств: допотопное прошлое здесь перекрещено с наступающим будущим; и Москва перекрещена с Прагой, с Парижем, с Софией. Шпиц церкви той - пункт, от которой разбегаются радиусы расселения русских в Берлине в окружности шарлоттенградской действительности. Один радиус - Курфюрстендамм; другой радиус - Тауэнцинштрассе; третий радиус Кантштрассе; четвёртый радиус - и так далее" [ 59 ]. Ну а вот Роман Гуль в книге "Жизнь на фукса" : "Но я не хочу рассказывать о грандиозном - о событиях земного шара. У меня негромкий голос. Я хочу рассказать о маленьком. О том, как жили в эти годы в Берлине случайно собравшиеся русские писатели. Писатели были разные. Талантливые. Средние. Плохие. Приехавшие. Бежавшие. Высланные. Но жили в Берлине. И потому встречались. На Курфюрстендамме - Максим Горький. На Викториа-Луизенпляц - Андрей Белый. На Кирхштрассе завесил комнату чертями, бумажными прыгунчиками, игрушками Алексей Ремизов, пугая немецкую хозяйку, сидел в драдедамовом платке с висюльками. В комнате на Лютерштрассе - отец декадентов Н. М. Минский. Где-то - Лев Шестов. В Шёнеберге - Алексей Толстой. В кафе "Прагер Диле" - И. Эренбург. Над ним в пансион взлетала Марина Цветаева. Грустя о берёзах, ходил Борис Зайцев. Об антихристе читал лекции Бердяев. Всем недовольный, вбежал Шкловский. Приехал навсегда высланный Ю. И. Айхенвальд с Ф. А. Степуном. Жили Ив. Шмелёв, Игорь Северянин, С. Юшкевич, П. П. Муратов, Евг. Лундберг, Влад. Ходасевич, М. Осоргин, В. Станкевич, М. Алданов, З. Венгерова, Н. Петровская и приехали прелестные чашки, разбитые революцией, Г. Иванов, Г. Адамович, Н. Оцуп. Я не могу перечислить всех. Пусть обижаются неперечисленные. <...>Русские писатели ходили по Берлину, кланяясь друг другу. Встречались они часто, потому что жили все в Вестене. Но, когда люди кланяются друг другу, - это малоинтересно. Я видел многих, когда они не кланялись. Ночью шёл Виктор Шкловский, подпрыгивая на носках, как ходят неврастеники. Шёл и пел на ходу. У витрины книжного магазина остановился. И стоял, чему-то долго улыбаясь. Когда он ушёл, я увидел в витрине - "Сентиментальное путешествие". Самые искренние моменты писателей бывают наедине со своими книгами. Писатели тогда инфантильны. По Фридрихштрассе шёл Айхенвальд. Он был плохо одет. Плечи интеллигента 80-х годов, согнутые бугром. На глазах увеличительные очки. Айхенвальд ничего не видел. О чём-то, наверное, думал. Свернул к окну с детскими игрушками. И долго, прижимаясь очками к стеклу, выбирал плюшевых медведей. А по Курфюрстендамму вёл за руку чёрненькую девочку, как арапку, похожую на Айхенвальда. По Тауэнцинштрассе шёл человек с лимонно-измождённым лицом, в зеленеющем платье. Он не держал под руку женщину. Женщина держала его. Это был - Игорь Северянин. Он писал "Поэзы отчаянья".

Десертный хлеб и грезоторт,

Как бы из свежей земляники,

Не этим ли Иванов горд,

Кондитер истинновеликий! В "Доме Искусств" он встретился с Маяковским. Маяковский в сером костюме, громадный, как глыба, в этот день читал очень много. Северянин не читал ничего. Женщина сидела возле него. Когда публика неистовствовала, Северянин под руку с женщиной вышел из кафе. Марина Цветаева быстро шла по Кайзераллее. Мы зашли в большое белое кафе с гремящим, негрским джазбандом. За кофе она читала новые стихи - с придыханием, неразборчиво. Я проводил рукой по голове. Через год Цветаева вернула жест обратно (извинившись за масть):

Вкрадчивостью волос,

Вгладь и в лоск,

Оторопью продольной

Синь полуночную масть Воронову.

Вгладь и всласть

Оторопи вдоль - ладонью. Цветаева не выжила в Берлине, не выжила в Праге - уехала в Париж. Она настоящий поэт - в вечной бедности, в тревоге и без друзей. Она, наверное, нигде не выживет. Не выходя на улицу, в "Прагер Диле" писал Илья Эренбург. Он может жить без кофе, но не может - без кафе. Поэтому, когда кафе было ещё не выветрено и стулья стояли рядами на столах, он уже сидел в "Прагер Диле" и, докуривая тринадцатую трубку, клал на каждую по главе романа. Поздно встав, шёл по Лютерштрассе Кусиков в горе: "почему в Берлине воробьи не чирикают?" По Шёнебергу в бобровом воротнике ходил Алексей Толстой, тоскуя по золотым куполам и ненавидя немцев за то, что они не говорят по-русски".

Ссылки: