Институт истории искусств

История Института истории искусств начиналась давно, ещё в мирное время, когда не было не то что Гражданской войны, но и не началась ещё мировая. Это случилось 12 марта 1912 года в доме 5 на Исаакиевской площади. По имени учредителя новое заведение звали Зубовским институтом - а учредителем был граф Зубов. Тогда всё это называлось "бесплатные систематические курсы без экзаменов и дипломов". Заведение, впрочем, было высшим. Граф Зубов потом написал писателю Каверину из эмиграции (он уехал в 1925 году): "все состояния пошли в дым и дома были отчуждены, я стал смотреть на себя как на стоявшее во главе Института должностное лицо нового правительства. Я, так сказать, сам его у себя конфисковал" 7 3ф. Восьмого сентября 1921 года приняли Устав, по которому граф оставался директором института. Отделение истории словесных искусств было открыто 25 ноября 1920 года. Но уже в конце 1921-го институт преобразовали из учебного в научный, чтобы вернуть ему образовательную функцию через год. Справочники нам сообщают, что в октябре 1922 года были официально открыты Курсы подготовки научных сотрудников. Через три года их превратили в техникум, но потом, в 1927 году, они снова получили статус высшего учебного заведения - Высшие государственные курсы искусствоведения. Ликвидирован был этот странный институт, побывавший и курсами и техникумом, в 1930 году. У Лидии Гинзбург в дневниках есть наблюдение: "В разговоре с Чуковским для меня, кажется, впервые вполне уяснилось, что между самой верхней и самой нижней культурой установилось правильное обратно- пропорциональное отношение. В 1921 году кто-то из профессоров сказал публично: у нас происходит ликвидация грамотности. Это справедливо в той же мере, в какой и несправедливо. На самом деле у нас относительно уменьшилось число людей безграмотных в прямом смысле и увеличилось число людей безграмотных - в переносном. Чем выше учебное заведение, чем ближе к Высшему учебному заведению - тем оно хуже (то есть я имею в виду заведения гуманитарные или в их гуманитарной части). Всевозможные школы первоначального обучения в общем, вероятно, удовлетворительны; трудовая школа - явление спорное, университет (опять в гуманитарной его сфере), бесспорно, не удовлетворяет. Нельзя было бесследным для культуры образом подвергнуть первоначальной культурной обработке всю эту массу новых людей. Культура ослабела наверху, потому что массы оттянули к себе её соки. Я вовсе не думаю, что нужно и социально полезно упрощаться; я думаю, что снижение культурного качества - не вина правительства и не ошибка интеллигенции, что снижение качества на данном отрезке времени - закономерность. В данный момент я и люди, которых я обучаю на рабфаке, любопытным образом уравновешены. То, что они учатся и вообще чувствуют себя полноценными людьми, соотнесено с тем, что у меня отнята какая-то часть моей жизненной применимости, то, что они читают "Обломова" (почему именно "Обломова"?), соотнесено с тем, что я не могу напечатать статью о Прусте. Никаких чувств, кроме самых добрых, я к ним не испытываю. Во-первых, потому, что у нас у всех неистребимое народничество в крови; во-вторых, потому, что мы жадны на современное; в-третьих, потому, что профессиональная совесть и профессиональная гордость учёного и педагога не терпит нереализованных знаний; в-четвёртых, потому, что если пропадать, то лучше пропадать не зря. Как ни далека я от добродушия и от того, чтобы радостно выполнять свой долг в качестве скромного работника на ниве народного просвещения, но и в себе я ощущаю невытравленный след интеллигентской самоотречённости (оценивая её критически). Социальное самоотречение - это раскаяние в своих преимуществах. Кающееся дворянство заглаживало первородный грех власти; кающаяся интеллигенция - первородный грех образования. Никакие бедствия, никакой опыт, никакой душевный холод не могут снять до конца этот след" 7 4ф.

Ссылки: