ВНИИЭФ: как воспринимали ученые идеологическую травлю науки

Болезненно воспринимали ученые официальные преследования Науки , - теории относительности, квантовой механики, хромосомной "морганистско-вейсманистской" теории наследственности. В этой удушливой атмосфере иные ученые пытались плыть по течению. Был среди них и известный физик-теоретик Блохинцев , опубликовавший в 1952 г. в "Вопросах философии" свое несогласие с Эйнштейном. Рассказывая об этом у меня дома, И.Е. Тамм с гневом поднял и обрушил на пол стул. Казалось, что он сокрушает и автора злополучной статьи. "Ведь он знает, что это неправда, а пишет, пишет", - почти кричал Игорь Евгеньевич.

Расскажу об эпизоде, когда мои коллеги, а затем и сам Юлий Борисович, в прямом смысле слова спасли меня. В 1951 г. к нам приехала официальная комиссия для проверки уровня политического воспитания руководящих кадров. Не удержавшись, я сказал на комиссии, что не во всем согласен с официальной идеологией, и в частности с бредовым учением Лысенко . Этого оказалось достаточно для принятия решения о моем увольнении и высылке с объекта в не совсем ясном для меня направлении. Встретив Павла Яковливеча Мешика (уполномоченный Берии по нашей тематике, расстрелянный в 1953 г. вместе со своим шефом), я наивно спросил у него: "Почему я все-таки должен уезжать?" "Как! Вы еще здесь?" - только и ответил он мне. В эти дни на объекте был заместитель Б.Л.Ванникова А.П.Завенягин . И тут выяснилось, что даже в самых трудных обстоятельствах солидарность ученых может играть решающую роль. В 12 часов ночи к Завенягину пробился В.А. Цукерман . Потом он стал лауреатом многих премий и Героем Социалистического Труда, а тогда был кандидатом технических наук. Его аргументы в защиту "физика-вейсманиста" были внимательно выслушаны. Утром по тому же вопросу к Завенягину обратились кандидат физико-математических наук Е.И. Забабахин , ставший потом академиком и Героем Социалистического Труда, и А.Д. Сахаров . Ситуация напоминала известную историю с детьми лейтенанта Шмидта в романе Ильфа и Петрова. Но "выноса тела" не произошло. Как мне потом рассказывали, Андрей Дмитриевич, немного растягивая слова и чуть картавя, произнес: "Я пришел к вам по одному персональному делу". "Знаю, - остановил его Завенягин. - Я уже слышал о хулиганской выходке Альтшулера. Мы пока его высылать не будем". В воспитательных целях меня вызвали в Москву к Б.Л. Ванникову. В своем кабинете, без свидетелей, посматривая изредка на лежащее перед ним на столе мое досье, Борис Львович объяснял мне, какой я плохой человек. "Руководство в ужасе, что вы оказались на объекте, куда даже секретарей обкомов не пускают. А вы с линией партии расходитесь по вопросам биологии, музыки и литературы. Если бы разрешали всем говорить, что они думают, нас бы смяли, раздавили". Такова была идеология той эпохи. Закончил словами "Езжайте, работайте". Решение это было, как оказалось, не окончательное. Относительно скоро, в 1952 г., вечером на дом мне позвонил Ю.Б.Харитон и сказал, чтобы я не выходил на другой день на работу. "Мы скажем вашим сотрудникам и слушателям ваших лекций, что вы заболели". Я провел не самую спокойную в моей жизни ночь. В ожидании худшего мы с женой просматривали письма и некоторые сжигали. На этот раз, чтобы сохранить меня на работе, научному руководителю пришлось обратиться непосредственно к Берии (см. интервью Ю. Б. Харитона [ 13 ]). Примерно в это же время к изгнанию был приговорен высококвалифициpованный математик М.М. Агpест , участник Великой Отечественной войны. В связи с каким-то кадpовым вопpосом в Отделе pежима внимательно перечитали его личную анкету. Открытым текстом там было написано, что в возрасте 15 лет, в 1930 г., он окончил высшее Еврейское духовное училище и получил диплом раввина . Работники режима пришли в ужас. Ведь это означало, что у нас на объекте несколько лет жил и работал человек, сохранивший прямые контакты с Богом и ветхозаветными пророками, по понятным причинам не имевшими допуска к секретной информации. Поступило pаспоpяжение в 24 часа удалить Агpеста с объекта. Активное вмешательство Д.А.Фpанк-Каменецкого , Н.Н.Боголюбова , И.Е.Тамма позволило пpодлить этот сpок до недели, а также получить ему новое назначение на менее секpетный объект в Сухуми . В последние дни пребывания Агpеста на объекте сотрудники и коллеги вели себя с ним очень различно. Одни проходили мимо, не замечая его. Другие не захотели проститься. А И.Е.Тамм демонстративно кончал работу на полчаса раньше, говоря "Я пошел помогать Матесу Менделевичу паковаться". Андрей Дмитриевич Сахаров поселил Агpеста с его большой семьей на своей московской квартире. Там он и жил несколько месяцев до отъезда на новое место pаботы в Сухуми. А много позже - осенью 1992 года М.М.Агрест вместе со всей большой семьёй был вывезен на забитом, как автобус в час пик, военном самолете из уничтожаемого кровавой междоусобицей Сухуми. Вскоре они все эмигрировали в США. Впрочем, были обстоятельства, от которых не могло уберечь даже ограждение объекта с вспаханной полосой между двумя рядами колючей проволоки. 1952 год - в Москве разворачивается дело врачей . 

Некоторые " физики-марксисты" высказываются в том духе, что в Институте почти не слышно русской речи. У нас к "жертвоприношению" были намечены основоположник теории горения Д.А. Франк-Каменецкий , автор многочисленных экспериментальных методов В.А. Цукерман и я ( Альтшуллер ). Цукермана надуманно обвинили в нарушении режима секретности и в том, что его опыты противоречат марксистской диалектике. Франк-Каменецкого - в пессимистической проповеди о наступлении через столетие энергетического кризиса, а меня - в несогласии с линией партии в вопросах музыки и биологии. Но "жертвоприношение" не состоялось, так как наступило 5 марта 1953 г. Все же в целом в эти годы, в эпоху борьбы с космополитизмом атмосфера у нас была чище, "прозрачнее", чем в Москве. В этом была заслуга Ю.Б.Хаpитона, И.Е.Тамма, А.Д.Сахарова, Е.И.Забабахина, дpугих ученых, входивших в мозговой центp объекта. Уволился я с объекта в 1969 году. Интересно, что уезжал я из Сарова с семьёй 14 сентября 1969 г. в тот же день, когда навсегда покидал его А.Д. Сахаров после отстранения его от секретных работ за публикацию на Западе знаменитых "Размышлений". Это совпадение было символичным. По отношению к биологии и многим политическим проблемам взгляды мои и Андрея Дмитриевича Сахарова совпадали. Но его вольномыслие было глубже и масштабнее. Сначала им владели иллюзии, что он может влиять на самые высокие эшелоны власти. Ведь он довольно часто встречался с военными и государственными руководителями высшего ранга, и в их числе с Хрущевым. Выяснилось, однако, что влияние, которое он может оказывать на них, ограничено. С горечью Андрей Дмитриевич говорил мне, что для Хрущева понятие демократии было лишено содержания. Никита Сергеевич думал и говорил примерно так: "Я же хочу добра советскому народу. Если мне посоветуют что-нибудь полезное, я это сделаю. Чего же еще нужно?" А то, что он может ошибаться в главном, было вне его понимания. В какой-то момент Андрей Дмитриевич, по его словам, понял, что надо обращаться к тем, кто его будет слушать. И в 1968 г. появились его "Размышления" , изданные за рубежом общим тиражом в 20 миллионов экземпляров. По логике Андрея Дмитриевича, на десятилетия опередившей свое время, приоритет в абсолютной шкале ценностей имеют не производственные отношения, а права человека, достоинство и защищенность отдельной личности, демократические институты, обратные связи правительства и народа. Только эти факторы определяют, насколько общество продвинулось на пути от варварства к цивилизации. Поразительно, что эти идеи созревали в сочетании с идеями по созданию ядерного оружия.

Что же касается моих высказываний, то они неоднократно воспринимались горкомом КПСС с беспокойством и осуждением. Наши отношения с руководством становились конфликтными в результате моих выступлений на собраниях в связи с венгерскими событиями в 1956 году , и с осуждением советской официальной позиции в отношении шестидневной арабо-израильской войны 1967 года . Так что для меня "гласность" началась ещё задолго до перестройки. И за это я тоже благодарен Юлию Борисовичу, хотя сейчас сознаю, что, вероятно, доставлял ему своими высказываниями немало хлопот. Разумеется, возможность достаточно свободно высказываться не была лишь моей привилегией. Об общей атмосфере определённой внутренней независимости и свободы, в которой мы жили и работали, см. например в статье В.Б. Адамского в книге [ 12 ]. (Замечу, что в этой же книге опубликовано большое интервью Ю.Б. Харитона журналисту "Литературной газеты" О. Морозу). Широко известны опубликованные в предвоенные годы классические работы Ю.Б.Харитона и Я.Б.Зельдовича, относящиеся к делению урана, и "критерий Харитона" о критическом диаметре зарядов взрывчатого вещества. Однако ни в одной из публикаций ВНИИЭФ в числе соавторов фамилии Харитона не встретишь, хотя все научные проблемы института многократно с ним обсуждались, и это, естественно, делало его фактическим участником проводимых исследований. В этом проявлялась исключительная скромность и полное отсутствие тщеславия Юлия Борисовича. Иначе к этому относились многие руководители научных центров, оказываясь соавторами сотен публикаций. В мемуарах В.А.Цукермана и З.М. Азарх [ 14 ] к великанам духа отнесены Ю.Б.Харитон, А.Д.Сахаров и Я.Б.Зельдович. Высочайшая ответственность за выполнение государственных задач сочеталась у Юлия Борисовича с высокой мерой человечности и чуткости. Каждый сотрудник института ощущал эти качества в отношении Юлия Борисовича к себе и своей семье. В полной мере облик Харитона и моё отношение к нему отражают известные строчки Некрасова:

Природа-мать! Когда б таких людей

Ты иногда не посылала миру,

Заглохла б нива жизни...