Социальный статус Пастернака не изменился после запрещения "Гамлета"

На самом деле, однако, этого "камер-юнкерства" его не лишили. Оно оставалось при нем и в 37-м, и в 45-м, и в более поздние годы. Собственно, это было не "камер-юнкерство", а совсем другой социальный статус, в каком-то смысле даже более высокий, чем "камергерство".

Утверждая это, я имею в виду не дачу в Переделкине и не разные другие - мелкие и не очень мелкие привилегии, а нечто неизмеримо более ценное. В мемуарах эсерки Олицкой , которые мне однажды случилось прочесть, меня особенно поразил один эпизод.

Дело было, если не ошибаюсь, в конце 20-х. То есть времена были - по терминологии А.А. Ахматовой - еще "вегетарианские". Брат автора воспоминаний служил в каком-то советском учреждении. И вот в один прекрасный (на самом деле - ужасный) день было у них собрание, на котором весь трудовой коллектив дружно, как тогда полагалось, должен был принять резолюцию с требованием расстрелять очередную "банду вредителей" - то ли фигурантов "Шахтинского дела" , то ли проходивших по делу "Промпартии" . Один за другим выступали ораторы. Накал страстей нарастал. Уже зачитали текст людоедской резолюции. С минуту на минуту должно было начаться голосование. Для брата мемуаристки проголосовать за смертную казнь неизвестных ему и, как он был уверен, ни в чем не повинных людей - было немыслимо. Невозможно! И вот - перед самым голосованием он потихоньку вышел "в буфет", надеясь, что когда он вернется, процедура голосования будет уже завершена. Но не тут-то было. Когда он вошел в зал заседания, председательствующий сказал:

- А-а, вот и вы, товарищ Олицкий! Очень хорошо! Вопрос серьезный, резолюция должна быть принята единогласно, и мы решили вас подождать. Поднять руку вместе со всеми он так и не смог. И - поехал на Соловки "

Времена, повторяю, были "вегетарианские". Десять лет спустя простой совслужащий, осмелься он поступить таким же образом, ссылкой на Соловки (где у него все-таки был шанс уцелеть) не отделался бы. Он был бы превращен, как тогда говорили, в лагерную пыль. А Пастернак так поступал не однажды. И всякий раз это каким-то чудом сходило ему с рук. Такая вот была ему дана загадочная привилегия, не полагавшаяся ни камер-юнкерам, ни камергерам. Первый раз это случилось в августе 1936 года. 15 августа было объявлено о начале нового открытого процесса над Каменевым и Зиновьевым. Началось оголтелое газетное улюлюканье. Страницы газет были заполнены откликами "трудящихся". Все они единодушно требовали для обвиняемых смертной казни. Вот заголовки этих тогдашних газетных откликов: "Врагам народа нет пощады!", "Сурово наказать гнусных убийц!", "Омерзительная шайка бандитов!", "Раздавить гадину!", "Расстрелять убийц!".

Писатели, разумеется, не остались в стороне от этого всеобщего воя и визга. Можно даже сказать, что их голоса звучали громче других. Собственно, иначе и быть не могло, ведь они были "бойцами идеологического фронта" - как же было им не стать застрельщиками этой начавшейся новой идеологической кампании! 21 августа в "Правде" появилось пространное письмо писателей. Заголовок его гласил: "Стереть с лица земли!". Текст письма тоже не отличался какими-либо стилистическими изысками. На том же убогом железобетонном языке, на каком были изложены требования всех прочих "трудящихся", писатели требовали того же, чего требовали все. Под письмом стояло шестнадцать подписей. Некоторые из подписавших это воззвание теперь уже прочно забыты, но имена многих из них кое-что скажут и сегодняшнему читателю. Перечислю всех: В. Ставский , К. Федин , П. Павленко , Вс. Вишневский , В. Киршон , А. Афиногенов , Б. Пастернак , Л. Сейфуллина , И. Жига , В. Кирпотин , В. Зазубрин , Н. Погодин , В. Бахметьев , А. Караваева , Ф. Панферов , Л. Леонов .

Из тех, кто забыт, двое были тогда крупными партийными функционерами:

В.Ставский - генеральным секретарем Союза советских писателей ; В.Кирпотин - заведующим сектором литературы отдела культпросветработы ЦК ВКП(б) . Это я к тому, что Пастернак оказался тут в компании безусловных камергеров. Можно даже сказать, - камергеров первого ряда. Это, разумеется, отражало его официальное положение в государственной табели о рангах: те, кто составлял подобные списки, взвешивая на своих незримых весах каждое имя, хорошо знали, кто имеет право быть удостоенным такой чести. Тем более, что шестнадцать писателей, якобы подписавших эту бумагу, сделали это, как было объявлено, "по поручению президиума Правления Союза советских писателей". Слово "якобы" тут выскочило у меня непроизвольно, но оговоркой оно не было, потому что по крайней мере один из тех, чье имя стояло под эти письмом, его не подписывал. Мало того! Он отказался его подписать. С его отказом, разумеется, не посчитались, и имя его под письмом, напечатанным в "Правде", стояло в одном ряду с послушно подписавшими его "камергерами". М. Цветаева , которой эта страничка "Правды", как видно, попалась на глаза (или кто-то рассказал ей о ней), выразила по этому поводу - в письме к А. Тесковой - свое негодование:

Вот Вам - вместо письма - последняя элегия Рильке, которую кроме Бориса Пастернака никто не читал. (А Б.Л. - плохо читал: разве можно после такой элегии ставить свое имя под прошением о смертной казни..?!) (Марина Цветаева. Собр. соч. в семи томах. Том 6. Стр. 443-444.) Марина Ивановна, давно уже живущая в эмиграции, не знала теперешних советских нравов: ей и в голову не пришло, что подпись Пастернака была поставлена под письмом шестнадцати не то что без его согласия, а прямо против его воли. Когда подпись его появилась в газете, махать после драки кулаками он не стал. Это было не только невозможно, но и вполне бессмысленно. Кое-кто из сегодняшних читателей, может быть, скажет, - а если не скажет, то подумает:

- Ну, если не стал, значит, все-таки согласился, чтобы подпись его под тем позорным письмом все-таки стояла! Да и откуда это известно, что он не соглашался ее поставить? Может быть, это просто миф! Легенда, сочиненная даже не им, а его многочисленными поклонниками!

Нет, это не миф и не легенда. Как говорится, "это не факт, это действительно было", и тому есть документальное подтверждение:

ИЗ ДОКЛАДНОЙ ЗАПИСКИ ОТДЕЛА КУЛЬТУРНО-ПРОСВЕТИТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ ЦК ВКП(б) СЕКРЕТАРЯМ ЦК ВКП(б) ОБ ОБСУЖДЕНИИ ПИСАТЕЛЯМИ ПРИГОВОРА ПО ДЕЛУ ТАК НАЗЫВАЕМОГО "ТРОЦКИСТСКО-ЗИНОВЬЕВСКОГО ЦЕНТРА"

29 августа 1936 г.

25 августа состоялось заседание президиума ССП, на котором обсуждался приговор Верховного Суда над троцкистско-зиновьевским центром. Из беспартийных на нем выступали В. Инбер , Леонов , Ромашов , Погодин , Луговской , Олеша и Тренев . В. Инбер признала свое выступление на митинге плохим, сказала, что она является родственницей Троцкого и потому должна была особенно решительно выступить с требованием расстрела контрреволюционных убийц. Остальные писатели единодушно выразили свое одобрение приговору Верховного Суда. Следует однако отметить, как плохое, выступление Олеши ; он защищал Пастернака , фактически не подписавшего требование о расстреле контрреволюционных террористов, говоря, что Пастернак является вполне советским человеком, но что подписать смертный приговор своей рукой он не может.

Зам. зав. отделом культпросветработы ЦК ВКП(б) А. Ангаров

Зав. сектором литературы В. Кирпотин (Власть и художественная интеллигенция. Стр. 318-321.)

Ссылки: