 |
Ларионова Эрна
В довоенной своей юности я пережил первый настоящий роман, любовь без взаимности, с Любой Ларионовой . Опять Ларионова, - подумал я. Эрна жила совсем недалеко в коммунальной квартире, во дворе дома в Хохловском переулке. Теплая, уютная комната. Эрна, ее мама, я и Тая. Мама из немцев Поволжья, отец - электротехник. Мама читала немецкие сантиментальные романы и к гуманитарным наукам относилась скептически. Была у Эрны, накануне войны, в десятом классе, большая любовь. Но трагедия вошла уже почти в каждый московский дом. Жених ее погиб при отступлении в 1941 году. Эрна тяжело переживала трагедию. Единственное желание ее родителей было выдать ее поскорее замуж, и они знакомили ее то с одним, то с другим потенциальным женихом - это были монтеры, продавцы магазинов, в основном люди уже не молодые, а она была девочкой, охваченной романтическими мечтами. Сначала мечтала стать художницей, увлекалась поэзией Блока, Пастернака и в подлинниках - Рильке. Родители не понимали и осуждали ее, а она поступила на искусствоведческое отделение филологического факультета Московского университета, и увлекалась французскими импрессионистами. Красивая девочка с длинными-предлинными косами, с глазами русалки, что-то немецкое всегда было в ней - Лорелея. однако мечтательность сочеталась со стремлением разложить все по полочкам. Рациональный ум, умение четко и ясно формулировать свои мысли, но тогда в двадцать лет и мистические озарения, женственность, и чудесное желание поделиться всем, что она узнавала из книг с друзьями.
Это был первый мой вечер после года училища и семи месяцев жизни в блиндажах, обстрелов, бомбежек, и мне казалось, что никогда еще мне так хорошо не было. Ни я в Эрну, ни она в меня не влюбились, я даже не знаю почему. оставшиеся девять дней отпуска после занятий в университете она проводила со мной, вернее, она руководила мной, а я с восторгом и благодарностью следовал за ней, слушал ее. Мы по московским переулкам подходили к храмам, или загаженным, или превращенным в складские помещения, и она рассказывала мне (откуда знала?), кем и когда они были построены и чем отличались друг от друга, и что такое Нарышкинское барокко и Московский ампир, и сколько в архитектуре их самобытности, и неподвластного времени величия. Еще не была построена гостиница "Россия", и Мы вечерами бродили по узеньким переулкам, между старыми, двухэтажными, битком набитыми замоскворецким разным людом, бывшими купеческими особняками, заходили в узкие и темные дворы и дворики.
Помню узкий двор четырехэтажного дома, вдоль стен которого от первого до четвертого этажа тянулся, поднимаясь все выше и выше, тротуар, двор замощенный булыжником, и вдоль тротуара двери квартир. Противоположные стены на уровне каждого этажа соединялись висящими в воздухе переходами, на перилах которых сушилось белье. Некоторые дворы напоминали то ли купеческий быт пьес Островского, то ли петербургские трущобы из романов Достоевского. Но это была Москва со своим неповторимым лицом, как собор Василия Блаженного или итальянская Венеция и дыхание перехватывало от соприкосновения с историей, а Эрна каждый раз приводила меня на новое место. Эти мои скитания по переулкам и дворикам Замоскворечья врезались в мою память и остались важной частью моего фронтового представления о Родине. В один из последних дней своего отпуска увидел я вывеску журнала "Знамя". В планшете у меня были стихи, а в голове сумасшедшая идея - вместо командира взвода связи стать военным корреспондентом. Я открыл дверь редакции. Идея кому-то понравилась, написали на бланке отношение в редакцию армейской газеты, подписала Михайлова. Стихи же, по совету Осипа Максимовича и Лили Брик, я отнес в журнал "Смена" . Там в номере четвертом за 1944 год их напечатали. Любимая, где ты? Что это за горе? / Вернусь контрабандой в твои времена / На месте оврага и дерева - море, / И вместо окна и герани - волна. / Лыжня и трава, над помойкою грач ? / Но поздно. Из памяти выпало слово. / И мечется ум на границе былого, / а молодость - то и не то, и хоть плачь ?
Ссылки: