|
|||
|
Три школы Лени Рабичева
В пятом классе я учился в одной группе с первой женой Алеши Штеймана - Эрной Ларионовой , но тогда я с ней не дружил, и объектами моего внимания была не она, а две ее подруги - Аня Тяжких и еще одна девочка, которая мне очень нравилась, но никакого внимания на меня не обращала. Были у них романы с мальчиками из старших классов, вели они себя дерзко и вызывающе. Это были маленькие по возрасту, но вполне сформировавшиеся женщины. Их нескрываемые сексуальные выходки волновали и привлекали не одного меня. Я не поладил с тремя мальчишками. Они задирались, вызывали меня на драку, я давал им сдачи, но физически был слабее каждого из них, в классе я был новичком и никто меня не поддерживал, и я ушел из этого класса, из этой школы в Старосадском переулке, располагавшейся в помещении, где через несколько лет возникла Публичная историческая библиотека . К концу пятого класса мне все это смертельно надоело, и я начал просить папу, чтобы он перевел меня в другую школу. Через Волю Шора я к тому времени перезнакомился почти со всеми учениками и ученицами его класса в двадцать четвертой школе в Большом Вузовском переулке. Это был 1936 год. Летом его класс в полном составе перевели в школу новостройку *336 в Хохловском переулке . Перешел я именно в этот, знакомый мне с детства, шестой класс с большинством мальчиков и девочек которой сохранил я дружбу до восьмидесяти лет. Двух мальчиков и одну девочку из этого класса я знал по детскому саду с трех лет. Это Отя Малиновская и погибшие на войне Вова Жарков и Вова Шемякин . Этот класс встретил меня не просто приветливо, а с радостью. Я дружил с Вовой Шемякиным , Наумом Гениным , Юрой Чканниковым , Славой Перекалиным , Александром Невским и с самой умной девочкой класса Таей Смирновой . Ей я читал свои первые стихи. Одним словом, было мне в этом классе очень хорошо. 1 сентября 1936 года я пришел на первое занятие именно в этот класс. Все места в классе заняли уже привыкшие друг к другу и к своим партам мальчики и девочки, все меня радостно приветствовали, но свободной оказалась только последняя парта. Воля Шор пересел с одной из первых парт на мою последнюю, мы теперь сидели рядом. Однако через месяц из Киева в Москву приехал его родной дядя и навсегда увез его и его маленького брата Феликса в Киев . А еще через несколько дней в класс вошла одна из учительниц. За руку она вела небольшого очень толстого мальчика. Она посадила его рядом со мной и объявила, что это новый ученик, что он очень тихий мальчик, и она просит его не обижать. Мальчик был такого же роста и такой же круглый, как Воля Шор. - Как тебя зовут? - спросил я, и он полушепотом ответил мне - Воля. Таким образом, вместо круглого Воли Шора оказался рядом со мной круглый Воля Бунин . Вместо дерзко подмигивающего шалуна и мистификатора, беспомощно моргающий, кем-то до полусмерти напуганный маленький толстяк. Что же это было такое? Ни один хулиганистый мальчишка, ни в классе, ни на улице, встречая испуганный взгляд этого круглого мальчика, не мог удержаться от желания ущипнуть его или подставить ему ногу. Его моргающие глаза, как магнит притягивали к нему маленьких садистов, и мне стало обидно. На первой же перемене я разбил нос дебилу из седьмого класса, ущипнувшему его. Тот в ответ ударил меня по скуле, но отстал. Воля смотрел на меня с удивлением. Кончились уроки, и он попросил меня проводить его до дома. Не прошли мы и десяти шагов, как к нему направились три его постоянных мучителя. Я понял, что с троими мне не справиться и демонстративно вытащил из кармана перочинный ножик. Потенциальные мучители прошли мимо, а Воля заговорил, и чем дальше мы уходили от школы, и чем ближе подходили к его дому, тем интереснее становился его рассказ, да и сам он преобразился. На меня смотрели совсем другие глаза: умные, насмешливые, гордые. Он рассказывал мне, что главное для него - музыка, что только вчера он получил от Ромен Роллана благоприятную рецензию на завершенную им партитуру оперы "Жан Кристоф", причем либретто для оперы по роману знаменитого писателя написал он сам (13 лет, шестой класс), что самым гениальным композитором в мире был Михаил Глинка. Тут мы оказались около подъезда его дома, и он пригласил меня в гости. Это был дом на углу Хохловского переулка и Покровского бульвара, ныне помещается в нем несколько десятков представительств японских фирм. А тогда, на втором этаже, была его замечательная квартира. В центре огромной комнаты стоял рояль "Бехштейн", за столом сидел его отец, человек с огромной растрепанной шевелюрой, подпорченная копия Людвига Ван Бетховена, кстати, Воля, спустя тридцать лет, тоже иногда походил на Великого композитора. Отец смерил меня потусторонним взглядом и отвернулся. Из смежной комнаты вышла худая изможденная женщина с извиняющимися, полными доброты, а может быть просто сияющими глазами, пригласила нас к себе, усадила за стол и угостила очень вкусным обедом. Она спросила меня, чем я увлекаюсь. Я дней десять назад поступил в авиамодельный кружок дома пионеров, сказал, что увлекаюсь авиамоделизмом . Она спросила, читаю ли я что-нибудь? К тринадцати годам я прочитал уже всю нашу домашнюю библиотеку, только что прочитал "Преступление и наказание" Достоевского, и "Воскресенье" Толстого, и роман Виноградова о Поганини. Папа выписывал, а я читал журнал "Вопросы истории". Оказалось, что все, что я читал, включая и Гофмана и Герберта Уэльса, и Шекспира, читал и Воля, мнения наши почти полностью совпадали. Когда же я заговорил о какой-то понравившейся мне статье из журнала "Вопросы истории, Воля спросил у меня, почему в доме пионеров я записался в авиамодельный, а не в исторический кружок? Ничего об историческом - я не знал. Тут Воля начал рассказывать мне какие-то чудеса. Детский кружок античной истории , замечательные ребята, всего четыре мальчика и четыре девочки, бескорыстно занимаются с ними четыре профессора. Небывалый эксперимент, задуманный Ольгой Осиповной Руновой и ее мужем - академиком педагогических наук. Сам Воля уже начал работу над двумя темами, но собрался уходить из кружка, так как либо-либо. Только что приняли его в музыкальную школу для одаренных детей при консерватории. Музыка требовала полной отдачи, и свой выбор он уже сделал, и он предложил вместо себя представить меня. Это был Воля Бунин - будущий мой друг и впоследствии замечательный композитор Револь Бунин . О Большом, Малом театрах, театре Станиславского, театре Мейерхольда, но... Один шаг вперед, семь шагов назад. Не шагов, а лет. 1930 год. Мы переезжали на Покровский бульвар. Папа нанял кучера с телегой и все наши вещи были перевезены за пять или шесть рейсов по Лялину, Подсосенскому и Казарменному переулкам, туда и обратно, с погрузками, перегрузками, с четвертого этажа без лифта на четвертый этаж нового дома -тоже почти без лифта, потому что лифт в новом нашем доме был чрезвычайно маленький. На площади, напротив нашего дома в Лялином переулке, не поместившиеся на телегу вещи сторожил дядя Яша, а на Покровском бульваре - мама. Папа, Витя и кучер сгружали, спускали, развязывали и поднимали наше имущество весь день с утра до вечера, а я в восторге сопровождал телегу туда и обратно, по мелочам помогал, а больше путался под ногами. Наконец, вечером, переезд был закончен. Несколько дней расставляли, меняя местами, столы, шкафы, кровати. В новой квартире на кухне было устройство (для того времени это было все равно, что компьютер для нашего) - это прямо на кухне мусоропровод. Через два года в нем завелись тараканы, крысы, а в начале все было замечательно. Был на кухне - тоже чудо того времени - шкаф от пола до потолка с дыркой на улицу, чудо потому, что холодильников тогда еще не существовало. На кухне была ванна с газовой горелкой, до этого мы всегда раз в неделю ходили в баню, а тут можно было мыться горячей водой в любое время и сколько угодно, но не это главное. Главное - то, что мы переехали во второй дом Совнаркома , где почти в каждом подъезде получили квартиры известные всему народу революционеры, старые большевики, например, депутат в дореволюционной думе, друг Ленина - Бадаев , нарком легкой промышленности - Любимов . Мама получила квартиру в этом доме просто потому, что она была то ли курьером, то ли секретаршей сначала наркома Лобова, а потом члена ЦК ВКП(б) - Брыкова. Дом построили на месте бывших арсеналов оружия. В 1918 году оружием из арсеналов воспользовались эсеры . И, вообще, здесь был штаб восставших против большевиков эсеров , всех их сослали сначала на Соловки , а потом расстреляли .
Года два еще мальчишки в ямах и среди кирпичных фундаментов, покопавшись, находили патроны, заржавленные браунинги и не помню еще что. А у каждого подъезда стоял вооруженный солдат. Всем новым жильцам дома выдали книжечки с пачками квитанций-пропусков на выход из квартир гостей, приходивших к нам, а лифт у нас был единственный в Москве - говорящий. Заходишь в кабину, а громкоговоритель с потолка спрашивает: - "Вам на какой этаж?". Говорю - "На четвертый!". Это диспетчер с комнатенки на шестом этаже управлял всеми лифтами дома. Во дворе дома построили большую кухню, где готовили завтраки, обеды и ужины для всех жильцов дома. Это была Великая идея - освободить женщину от домашнего труда. Часть первого этажа дома занимала детская поликлиника. В этой поликлинике лечился я с Витей, через тридцать лет сын мой Федя, а еще через тридцать семь лет мой внук Женя. То есть, с тех дней прошло семьдесят два года. После того, как всему найдены были свои места, папа купил в рассрочку на десять лет пианино и нанял для моего обучения Ольгу Владиславовну Глазко , которая два раза в пятидневку, и один раз в выходной день, приезжала к нам и два часа занималась со мной. Это была высокого роста, лет около пятидесяти, накрашенная, с фальшивым голосом женщина. Приезжая, она подолгу говорила по телефону, представлялась - "Аккомпаниатор Ольга Глазко". Она разговаривала со мной низким надменным голосом, замечания делала резко, и когда я не тем пальцем нажимал клавишу, била меня линейкой по рукам. С папой и мамой она ворковала и говорила голосом "колоратурное сопрано". В выходные дни, после каждого занятия родители кормили ее обедом. Битье рук входило в метод ее обучения, но мне кажется, что это не помогало, а вредило моим успехам. Я пугался каждый раз и часто делал ошибки от страха, причем, даже тогда, когда я очень старался, выучивал наизусть и играл без ошибок, она все равно лупила меня по рукам. То я играл недостаточно "пиано", то недостаточно "форте", то сидел не так, то опускал локти, а их надо было держать навесу. Мне кажется, что папа пригласил Ольгу Глазко под влиянием дяди Яши , которого никогда никто не учил, но который по слуху играл и вальсы Шопена, и джазовые импровизации. Так вот именно под его влиянием, папа мой купил пианино и стал учить меня музыке, под влиянием его Витя стал ходить на концерты в Большой зал Консерватории и влюбился в Чайковского. Сначала он раз пять посмотрел "Евгения Онегина", потом начал ходить на другие оперы. Но билеты стоили дорого. Неожиданно, болтаясь около Большого театра, окруженного поклонницами Жадана, Лемешева и Козловского, четырнадцатилетний Витя познакомился с парнем Володей, который за тридцать копеек мог провести его на галерку на любую оперу. Одним словом, не было уже ни одной оперы, которую он не посмотрел бы раз по пять, все мелодии знал наизусть, и однажды он познакомил меня с этим Володей, и я три раза подряд ходил на "Риголетто", а потом много раз на "Евгения Онегина", "Травиату", "Риголетто", "Флорию Тоску" (филиал Большого театра). Но просить деньги у родителей я уже не мог, а ходить в театры хотелось, и вот я разработал технологию, как "протыриваться" в театр без билета. Первый способ - дождаться, когда много людей сразу идут мимо контролера, прижаться к какой-нибудь тете или какому-нибудь дяде, или сказать: - "Вот мой папа!" Или просто прошмыгнуть и наверх - в раздевалку пятого яруса, а там в раздевалке сказать: - "Папа уже в зале", и сдать пальто. Номер прошел. Я смотрел бесплатно "Снегурочку". На следующий спектакль "Снегурочки" я пригласил мальчика из своего второго класса Колю Ушакова, однако при виде контролеров он испугался, замешкался, и его не пропустили. Другой раз толстого моего друга Волю Шора поймал администратор и позвонил его родителям. А у меня все получалось. Я совсем обнаглел и в следующий выходной день пошел в Малый театр на "Стакан воды". Я забыл сказать, что все эти спектакли были дневные, шли по выходным дням и начинались в двенадцать часов дня. На вечерние спектакли дети до шестнадцати лет не допускались. Мне было девять лет. А в театре Мейерхольда я смотрел "Свадьбу Кречинского", "Горе уму" и "Лес". Год я занимался с Ольгой Гласко, а весной был итоговый концерт ее учеников и учениц. Была какая-то очень большая квартира. На диванах и стульях сидели родители, а дети умытые, причесанные и приодетые выступали, одни волновались и ошибались, другие, уверенные в себе и гордые. Я играл с учительницей в четыре руки пьесы Шумана, а потом сонатину Бургмюллера. Папа и мама очень гордились мной. Через год этот спектакль повторился, И, после него вернувшись домой, я наотрез отказался от дальнейших занятий музыкой. На самом деле музыка мне нравилась, я ненавидел унижения, что все это происходило, как бы из под палки. "Концертмейстер Ольга Глазко много раз звонила, приезжала, уговаривала родителей, папа пытался наказывать меня, но я был непреклонен. Когда я ошибался, Ольга Глазко била меня по рукам и мне это окончательно надоело. Как только от меня отстали, я сам начал ежедневно играть на пианино, разучил все вальсы Шопена, а потом полонезы, а потом взялся за баллады. Техники мне не хватало, но я играл их медленно, трактовал по- своему и наслаждался. И произошел такой случай. На дне рождения Воли Бунина было два его педагога. Он уже ушел из школы и поступил в музыкальную школу для одаренных детей при консерватории. Сначала все закусывали и пили за его здоровье. А потом его просили поиграть, и он играл что-то очень сложное, какого композитора - не помню. Кончил и говорит: - "Леня тоже умеет, пусть он сыграет что-нибудь". И я сыграл седьмой и десятый вальсы Шопена, и тут оба педагога стали говорить, что это очень интересно, что я значительно музыкальнее Воли, и я был ошеломлен и счастлив. А дядя Яша говорил - что это за игра - ты играешь в три раза медленнее, чем нужно, и, отворачивался. Ссылки:
|