Несмеянов А.Н.- Президент Академии Наук (АН СССР)

Весной 1951 г. внезапно умер президент Академии наук С.И. Вавилов . Вице- президентами в это время были И.П. Бардин и В.П. Волгин . Встал вопрос о новом президенте. Впервые о том, что речь идет о моей кандидатуре, я услыхал от всезнающих шоферов. И действительно, я был вызван к Г.М. Маленкову - члену Политбюро ЦК, и он спросил, как бы я отнесся к возложению на меня обязанностей президента Академии наук СССР .

Я ответил, что от такой чести не отказываются, но счел необходимым изложить то, что может мне помешать принять столь почетную обязанность: я начал с моих вегетарианских убеждений , сказав, что эти убеждения не имеют ничего общего с толстовством. Далее я сказал, что в 1940 г. был арестован мой брат , и судьба его до сих пор мне неизвестна. Наконец, напомнил, что традиция такова, что президент Академии наук был до сих пор беспартийным, и что вряд ли это случайность, а я член партии.

Действительно, все три президента Академии наук "советского времени" - А.П. Карпинский , сохранивший этот пост с дореволюционного времени, В.Л. Комаров , ставший президентом после его смерти, и сменивший его С.И. Вавилов - были беспартийными . Ни один из доводов не произвел на Маленкова ни малейшего впечатления. Разговор показал мне ясно, что это дело решенное. Конечно, без соответствующего решения Политбюро разговор со мной вряд ли мог состояться. В это время, после сессии ВАСХНИЛ, в Академии наук стиль работы значительно изменился. Вместо "непременного", т.е. несменяемого, секретаря Академии , которым долгие годы был С.Ф. Ольденбург , а затем В.П. Волгин и с 1942 г. Н.Г. Бруевич , был учрежден ученый секретариат президиума АН во главе с главным ученым секретарем - А.В. Топчиевым , сменившим Н.Г. Бруевича.

См. Фото Несмеянов в 50-е годы 

Ученый секретариат президиума включал в то время Ю.А. Жданова , СИ. Костерина, И.Е. Глущенко, В.П. Пешкова, СП. Толстова, Н.А. Добротина, Н.Н. Корнилова, К.А. Власова, Н.М. Сисакяна, В.П. Сухотина. Будучи квалифицированным в научном и особенно партийном отношении, этот орган подготовлял решение президиума и, по существу, вольно или невольно подменял президиум АН . Состав президиума к этому моменту был таковым: И.П. Бардин, В.П. Волгин. А.В. Топчиев. И.Г. Петровский, М.М. Дубинин, Д.С. Белянкин, А.И. Опарин, Б.А. Введенский, Б.Д. Греков, В.В. Виноградов, Э.В. Брицке, И.В. Гребенщиков, Н.С. Державин, И.В. Курчатов. Т.Д. Лысенко, И.И. Мещанинов, Н.И. Мусхелишвили. В.П. Никитин. В.А. Обручев, Л.А. Орбели, А.В. Палладии. С.А. Христианович. Е.А. Чудаков. Таким образом, из всех членов президиума только семь (подчеркнуты), да я, были членами партии. Это обстоятельство и крутые повороты на идеологическом фронте науки, видимо, и привели к созданию точки опоры в виде ученого секретариата президиума. Напомню, что прошло лишь два с небольшим года со времени торжества лысенковской "мичуринской" биологии и, вероятно, не более года с момента сессии Академии наук СССР по физиологии , проходившей под председательством президента С.И. Вавилова и приведшей к канонизации "павловской физиологии" и ниспровержению "уклонистов" - школы Л.А. Орбели . Таким образом, реальный центр управления Академией наук в эти годы находился в учебном секретариате президиума и персонифицировался в главном ученом секретаре - академике А.В. Топчиеве . Он и обратился ко мне по возвращении моем домой от Г.М. Маленкова. Условлено было о дне Общего собрания Академии наук, на котором должны были состояться мои выборы, и о порядке их проведения. Я должен был дожидаться результатов голосования у себя дома и после объявления результатов ехать в президиум АН и произнести речь. Я был избран единогласно, через 10 минут после оглашения результатов явился в здание президиума и произнес заранее продуманную речь. Итак, неожиданно я стал президентом Академии наук. Мне нужно было сосредотачиваться на новой столь ответственной и столь почетной работе.

Естественно, не было иного выхода, как расстаться с ректорством и с дорогим мне делом строительства университета. Кому все это передать? Со мной консультировались и в результате обсуждения остановились на академике Иван Георгиевич Петровском , коренном университетском профессоре, в это время бывшем также академиком-секретарем Отделения физико-математических наук Академии наук. Насколько этот выбор был удачен, показывает то, что до самой смерти, в течение 20 лет, Иван Георгиевич с честью выполнял обязанности ректора. На него выпала тяжесть приемки зданий университета по окончании в 1953 г. строительства и переселения в них с Моховой естественных факультетов, все радости и трудности дальнейшей жизни МГУ, его расширения и управления им. Я остался профессором - заведующим кафедрой органической химии химического факультета и в этом качестве участвовал в переезде в новое великолепное здание химфака, где моя кафедра органической химии разместилась на втором, третьем и четвертом южных полуэтажах здания. Открывать новое здание МГУ было поручено новому министру культуры и высшего образования П.К. Пономаренко . Я также был приглашен на это торжество и выступал при открытии. Но это было позднее, в 1953 г. А в 1951 г. с моих плеч свалилась одна огромная тяжесть и навалилась другая. Большая или меньшая? Я еще не знал. Надо было по-новому распределить время так, чтобы, отдавая его львиную долю обязанностям президента, выкроить неприкосновенную часть для кафедры: дважды в неделю я читал лекции и проводил лабораторные занятия с моими учениками - О.А. Реутовым , И.Ф. Луценко и Н.К. Кочетковым , В.А. Сазоновой , Э.Г. Переваловой , Т.П. Толстой и молодежью, группировавшейся вокруг них.

Надо было выкроить время и для Института органической химии АН , директором которого я продолжал быть, а главное - для моей металоорганической лаборатории в этом институте, с моими уже самостоятельными учениками и сотрудниками, такими как Р.Х. Фрейдлина, М.И. Кабачник, А.Е. Борисов, К.Н. Анисимов, О.В. Ногина, Л.И. Захаркин, Э.М. Брайнина и ряд других. К счастью, в это время работа "ответственных работников" длилась до ночи, и хотя Академия в отличие от министерств была в этом отношении более спокойным местом, все же мне приходилось засиживаться до глубокого вечера, а Топчиев работал еще дольше, до ночи. Таким образом, по крайней мере первая половина дня освобождалась у меня для науки - для университетских и институтских лабораторий. См. Фото Несмеянов со студентами химического факультета МГУ. 1953 г
       Фото 144 Несмеянов в химической лаборатории МГУ

Кроме того, не было необходимости отдавать один вечер в неделю длинным заседаниям парткома МГУ , с бесконечным разбором персональных дел, на которых, как ректор, я должен был присутствовать.

Новую деятельность я решил начать со знакомства с институтами АН и в качестве первого объекта знакомства выбрал Институт философии . Выбор этот диктовался тактическими соображениями. Мне -естественнику - хотелось первую дань внимания отдать гуманитариям и в особенности представителям "науки наук" - марксистской философии. Я отправился в дом 14 на Волхонке, где в то время помещался ряд академических гуманитарных институтов, часть из которых влилась в Академию наук СССР при объединении ее с Коммунистической академией : там размещались институты философии, экономики, истории, славяноведения и, кроме того, издательство АН СССР, редакции ряда журналов. Директором Института философии в то время был академик Г.Ф. Александров , Института экономики - К.В. Островитянов , института истории - академик Б.Д. Греков , института славяноведения - П.Н. Третьяков .

Я познакомился с направлением и условиями работы этих институтов. Условия были трудные. Процветало - и долго спустя - "надомничество", так как мест на Волхонке 14 для всех штатных работников институтов не хватало и работали дома. Существовала годовая "норма выработки" в листах на человека. Особенно нетерпимым мне показалось положение издательства.

В дальнейшем мне пришлось много заниматься и издательством АН , и его типографией, и шаг за шагом расширять их производительность. За первым знакомством последовало посещение других институтов. Насколько помню, следующим был Геологический институт , помещавшийся в Старомонетном переулке в едином комплексе зданий с Институтом географии (директор академик А.А. Григорьев ) и самостоятельными лабораториями вулканологии (академик А.П. Заварицкий ) и гидрогеологических проблем (член-корреспондент АН СССР Н.Н. Славянов ).

В 1950—1962 годах Несмеянов был депутатом Верховного Совета СССР.
Александр Николаевич был одним из крупнейших химиков-органиков XX века. Он 
выполнил ряд основополагающих работ по теории строения и реакционной способности 
органических соединений и создал новую дисциплину, лежащую на границе 
неорганической и органической химии, которая, по его предложению, получила 
название «химия элементоорганических соединений». Несмеянов основал большую 
научную школу в этой области. В 1954 году был открыт первый Институт 
элементоорганических соединений АН СССР, который он возглавил (в настоящее время 
институт им. А. Н. Несмеянова).
В мае 1969 года на заседании Учёного совета Института элементоорганических 
соединений Несмеянов высказался против избрания старшим научным сотрудником 
кандидата химических наук Рохлина, заявив «Я человек злопамятный. В прошлом году 
РохлинШаблон:Инициалы? был в числе тех, кто на институтском митинге выступил 
против введения советских войск в Чехословакию»[1]. Любопытно, что это 
выступление Несмеянова не повлияло на результаты голосования, и Рохлин был 
избран старшим научным сотрудником.
Помимо химии интересовался литературой, писал стихи.
Скончался Александр Николаевич Несмеянов 17 января 1980 года в Москве. Похоронен 
на Новодевичьем кладбище.

Я предпочитал начать знакомство с институтов, представляющих области науки мне менее знакомые. Впечатления от геологов и географов были в известной мере противоположны. Геологи - это ученые, занимающиеся конкретными, хотя и "узкими" проблемами: осадочники - нефтью как главной целью исследований, тектоники - практическим поиском руд и рудообразований. Их близкая "родня" - минералогия и геохимия. Все эти ветви науки и специальности имели первостепенную практическую надобность, уже давшие стране много и от которых можно было ожидать еще гораздо большего, как это и оказалось на деле. Думалось, что надо им дать больший простор.

География представилась мне выродившейся наукой, уже описавшей поверхность Земли, оставившей неисследованными лишь глубины океанов (предмет океанологии) или такие глухие места, как Антарктида. География превратилась в сумму дочерних дисциплин, частью слившихся с той или иной ветвью физического, химического или биологического характера, частью обособившихся в самостоятельные, порвавшие, по существу, с географией дисциплины, примером чему служат почвоведение, метеорология, климатология, гидрология, озероведение, болотоведение и т.д. За собственно географией (физической географией) оставались попытки найти основы единого географического процесса, что А.А. Григорьев , как я понял, видел в энергетике земного шара в целом и его частей.

Оговариваюсь, что я описываю первые впечатления того времени, а не устоявшееся мнение. Мне не было надобности спешить с посещением химических институтов, я их знал как в недавнем прошлом академик- секретарь Отделения химических наук.

Что касается физики, то в это время большая часть крупных физиков была сосредоточена в институтах и конструкторских бюро, занятых решением вопросов атомной энергии, атомной, а затем и водородной бомбы , которые были в ведении соответствующего министерства [ МСМ ], и президиум Академии наук этими проблемами и институтами не занимался.

Академик И.В. Курчатов, глава всех научных работ в этой области, был членом президиума АН и влиял на работы Академии наук, но обратной связи практически не было. В это время только под контролем президиума были такие институты физики: ФИАН - Институт физики АН им. А.А. Лебедева, где после смерти С.И. Вавилова стал директором академик Д.В. Скобельцын , Институт физических проблем им. Вавилова, созданный академиком П.Л. Капицей , где директором был академик А.П. Александров , будущий преемник И.В. Курчатова по руководству фронтом атомных исследований, и Физико-технический институт в Ленинграде , где бессменного и долголетнего директора его академика А.Ф. Иоффе незадолго до смерти С.И. Вавилова сменил А.П. Комар - действительный член АН УССР. Эти смены были отражением каких-то бурь и происходили отнюдь не по инициативе президиума. Подробности этих бурь до меня не дошли и посейчас остались мне неизвестны. Если ФИАН лишь частично был занят работой по тематике, связанной с атомной энергией, то Институт физических проблем почти полностью сменил свою традиционную тематику, связанную с "гелиевыми температурами" (близкими к абсолютному нулю) и новыми открытыми здесь явлениями "квантовых жидкостей" - сверхтекучестью жидкого гелия и другими феноменами этого рода, на атомную тематику. В Физико-техническом институте в Ленинграде атом также сильно потеснил любимые А.Ф. Иоффе полупроводники. Если Институт физических проблем занимал чрезвычайно целесообразно и компактно построенное П.Л. Капицей здание, то ФИАН ютился в старом корпусе на Миусской площади, построенном еще для Лебедева, и институту только предстоял переезд в новые здания, отстраиваемые на Старом Калужском шоссе. Знакомство мое с работами физических институтов осталось довольно поверхностным не только в первые дни президентства, но и позднее, когда я посетил и Физико-технический институт в Ленинграде и не принадлежащий Академии огромный Институт атомной энергии Курчатова . Расспрашивать и желать узнать больше, чем мне сочли нужным показать и рассказать физики, естественно, мне не хотелось, а что касается руководства этими работами, я знал, что оно обеспечено, минуя организационные формы Академии. Общее впечатление мое было такое, что физика и в Академии наук почти целиком стала атомной физикой, остались крохи полупроводниковой тематики, оптики, акустики с разными техническими применениями и, наконец, те зародыши, из которых лет через десять расцвела пышным цветом квантовая радиотехника и лазерная физика.

В Отделении технических наук изучался ряд важных для классической радиотехники вопросов генерации радиоволн и их распространения. У меня сложилось мнение, что как бы вески ни были причины устранения от руководства созданными ими институтами таких крупных творцов в науке как Капица и Иоффе, моя обязанность была вернуть им возможность плодотворной работы. Уже в 1952 г. удалось создать в Ленинграде сначала лабораторию полупроводников, а вскоре затем и Институт полупроводников под руководством академика А.Ф. Иоффе.

Что касается П.Л. Капицы, то сначала, в соответствии с его желанием, была организована лаборатория на его даче на Николиной горе , где он занялся вместе с сыном осуществлением волновавшей его идеи создания "планотрона", способного генерировать мощный параллельный поток радиолучей. По мысли П.Л. Капицы, как я понимал из его рассказов, осуществление этой идеи дало бы научную основу передачи энергии на расстоянии без волноводов и понимание и воспроизведение шаровой молнии. Наши академики-радиотехники относились к этому предприятию скептически, но я полагал, что стоит рискнуть. Петр Леонидович обладал, может быть, меньшим знанием радиотехники, но гораздо более широким общефизическим кругозором и одновременно был инженером. Кардинально решить вопрос о поле деятельности П.Л. Капицы удалось лишь немного позднее, вернув Капице директорство Института физических проблем. К этому времени академик А.П. Александров сосредоточил свою работу в Институте атомной энергии. Отделение технических наук в 1951 г. было самым многочисленным и по числу членов (академиков 28, членов-корреспондентов 49) (соответствующие числа для Отделения физико-математических наук - 25 и 49; отделение химических наук - 16, 34; отделение биологических наук -16, 29; отделение геолого-географических наук - 11, 21), и по числу институтов - 9 (соответствующие числа для других отделений: ОФМН -7 + 2 обсерватории; ОХН - 6, ОГГИ - 4, ОБН - 11). К началу моей деятельности на высшем посту в Академии наук СССР уже произошли некоторые изменения в составе ОТН. Академики-химики, избранные по этому Отделению (например А.Е. Порай-Кошиц , почетный академик М.А. Ильинский ), перешли в состав Отделения химии. В ОТН были избраны крупнейшие радиотехники и авиаконструкторы, где они состояли в одном коллективе с теоретическими механиками, металлургами и т.д. Выделение из ОТН химиков в ОХН было как бы ранним прологом к реформе, предпринятой моим преемником на посту президента М.В. Келдышем ; расформирование Отделения технических наук и объединение во вновь созданных отделениях и академиков-инженеров, и академиков-теоретиков. В описываемое время таких мыслей еще ни у кого не было. Отделение технических наук было очень пестро по составу специальностей и составу институтов. С такими в значительной степени "химизированными" институтами как Институт нефти , Институт горючих ископаемых я имел личные соприкосновения и раньше и мне не нужно было с ними заново знакомиться. Они возникли путем разделения старого, созданного академиком И.М. Губкиным , Института горючих ископаемых , имевшего в значительной степени геологический уклон, но по идее комплексного. Во главе Института нефти до 1950 г. (до своей кончины) стоял академик С.С. Наметкин , который сильно химизировал свой институт. В меньшей степени это можно сказать об Институте горючих ископаемых. Во главе Энергетического института стоял академик Г.М. Кржижановский , в то время бодрый и подвижной 79-летний человек. Он, как известно, - один из главных помощников Ленина по созданию плана ГОЭЛРО , обладал огромным авторитетом. Энергетический институт был его детищем. Не так просто, однако, в гигантской проблеме энергетики страны ухватить главное и не разменяться на мелочи или, скажем, частности. И мое впечатление было такое, что в какой-то мере это и происходило. Вопросы использования энергии ветра, солнца, как ни были они заманчивы, никак не могли претендовать быть генеральной линией энергетики. Конструкции котлов, повышение коэффициента полезного действия, использование топлива, конечно, были экономически несравненно важнее, но задача ли это для академического института? Уже тогда было ясно, что генеральной линией новой энергетики будут вопросы атомной энергии. Но они родились и выросли из атомной бомбы. ЭНИН только позднее и по более частным поводам принял участие в разработке этих вопросов. Я отчетливо понимал, что не в силах как-либо изменить работу института.

Из других институтов Отделения технических наук в первую очередь меня интересовали два: Институт автоматики и телемеханики и Институт точной механики и вычислительной техники - оба молодые институты. Институт автоматики и телемеханики располагался в плохо приспособленном здании на Ленинградском шоссе, ранее в этом здании был ресторан. Во главе стоял академик B.C. Кулебакин . При знакомстве с Институтом складывалось такое впечатление, что он может иметь тематику, необходимую для развития нашей техники на современном уровне. Мне было ясно, что автоматика - основной нерв будущей техники. Однако у меня создалось впечатление, что директор понимает хуже, чем ряд заведующих лабораториями Института (например, В.А. Трапезников , в будущем академик), каково главное направление автоматики. Обсудив это, я внес предложение в президиум АН о смене директора и о назначении В.А. Трапезникова, что и было выполнено. Надо было заботиться и о новых помещениях для этого института, так как здание бывшего ресторана, к тому же используемое совместно с Институтом механики Академии наук , совершенно не обеспечивало будущего этого важнейшего комплекса технической науки. С новым директором мы предприняли через какой-то срок необходимые шаги, и нам пошли навстречу, предоставив одно из новых зданий, примыкающих к Комсомольской площади, куда главная часть лаборатории института затем и перебралась. Выбор В.А. Трапезникова директором себя оправдал в полной мере. Сам он в дальнейшем стал также и заместителем председателя Комитета по науке и технике , а институт постепенно стал одним из ведущих в Академии наук СССР.

Во главе Института точной механики и вычислительной техники стоял академик М.А. Лаврентьев . Здание этого института только еще строилось на Б. Калужской улице, слева от здания Физического института им. Лебедева, также строящегося. Пока же институт размещался в здании часового завода на Ленинградском шоссе. Это было время зарождения цифровых электронных вычислительных машин, и большинство из нас, и я в том числе, имели об этих будущих "примадоннах" слабое понятие. В это время еще не отзвучали споры о том, ориентироваться ли в вычислительной технике на аналоговые машины непрерывного действия или на дискретные цифровые машины. Лаврентьев был убежденным сторонником последних, и, как показало будущее, он был прав. Институт и работал в этом направлении. Поскольку М.А. Лаврентьев был чистым математиком, а главным в деятельности института должны были стать конструкционные работы, по рекомендации Лаврентьева был приглашен в этот институт в качестве заместителя директора С.В. Лебедев , уже работавший над цифровыми машинами на Украине. Это было серьезное укрепление кадров института. Институт переехал, наконец, в только что отстроенное здание и мог развернуть фронт работ.

В это время появился "грозный соперник" - Министерство химической промышленности организовало собственные конструкторские работы по проектированию, а затем и изготовлению цифровых машин . Эти работы шли успешно. В оценке успехов обоих конструкторских организаций принимал участие академик М.В. Келдыш , который постепенно становился главным потребителем цифровых электронных вычислительных машин в Академии наук и очень объективным их ценителем.

М.А. Лаврентьев был вполне патриотом своего института, а качеством объективности не отличался. В результате - осложнение отношений, с одной стороны - с министерством, с другой - внутри Академии наук между двумя академиками. Настоящей ссоры, впрочем, не было, но вредное для дела охлаждение между учеными, особенно со стороны Лаврентьева, существовало. Не знаю, сыграли ли какую-либо роль мои усилия, но вскоре мир был восстановлен. По представлению Лаврентьева С.А. Лебедев был назначен директором института, а сам М.А. Лаврентьев освободился от административных обязанностей.

Постепенно я в большей или меньшей степени познакомился с работой значительной части институтов АН. Во всяком случае, я был готов к вызову наверх и к возможным направлениям разговора. Но никакого вызова не было. Я не знал, как это бывало у предыдущих президентов, а спросить было уже не у кого. Видимо, инициатива такого рода приема должна была исходить снизу, т.е. от меня. Но проявить такую инициативу я не успел. 5 марта 1953 г. скончался Сталин .

Сейчас, через 20 лет, трудно представить себе, как эта весть потрясла всю Москву, всю страну, каждого из нас. В Сталине в нашем представлении была персонифицирована вся промышленность и сельское хозяйство, мобилизация всех ресурсов в войну, победа над фашистами. Как жить дальше? Поехал в президиум. Все собрались - хмурые, сосредоточенные лица. На 6 или 7 марта получили приглашение на прощание в Дом союзов. Поехали. Через зал мимо гроба в цветах и еловых ветвях тянулась непрерывная цепь людей - мужчин и женщин, старых и малых. Мы - я, Топчиев, Бардин и, насколько помню, Волгин - постояли в почетном карауле. Председателем Совета Министров стал Г.М. Маленков. Надо было проявить упомянутую выше инициативу снизу и напроситься на прием, тем более, что назрел ряд организационных вопросов, требующих решения Совета Министров. Это прежде всего были вопросы об организации новых институтов, в частности Института электроники. Однако для такого института, даже на первых порах, нужно было солидное помещение. Шел 1953 г., и в конце этого года должны были вступить в строй новые здания университета. В связи с этим должно было освободиться великолепное старое здание физического факультета на Моховой , построенное профессором Умовым. Я решил добиваться передачи его Академии наук для Института электроники , а в будущем ставить вопрос о большом строительстве этого института. Размышляя о развитии науки и ее точках роста, я пришел к убеждению, что наиболее интенсивно развивающиеся точки роста лежат на стыках наук и что поэтому надо особенно заботиться о развитии пограничных областей науки. Например, в развитии пограничных областей биологии с другими естественными науками надо искать средство и возрождения, и развития биологии, и преодоления захлестнувшей ее лженауки. Отсюда, как частное решение, - создание Института биофизики . Далее я решил предложить создание Института элементоорганических соединений (ИНЭОС) . Это соответствовало общей линии на развитие пограничных наук. Элементоорганическая химия, т.е. органическая химия всех элементов периодической системы, - поистине область пограничная между органической и неорганической химией. Были, однако, и другие причины постановки этого вопроса. Подходило к концу строительство Института органической химии , здание которого было запроектировано при моем участии еще до войны, при В.Л. Комарове и А.Н. Бахе. Разросшемуся штату ИОХа было уже невозможно уместиться в новом здании. Между тем, оставив в старом здании те лаборатории ИОХа, которые занимались металлоорга-нической и вообще элементоорганической химией, и создав для них новый институт - ИНЭОС, мы решали вопрос.

Я стал бы директором этого нового института, лаборатории которого возглавлялись бы моими научными единомышленниками и в значительной части учениками. Уменьшилась бы и конгломератность ИОХа.

Ссылки: