Дискуссия в ВАСХНИЛ в 1936 году

Нельзя не признать, что Лысенко, в общем, везло в жизни. Он как в сорочке родился. Из всех передряг выходил победителем, все неудачи умел обратить в свою пользу. Благодаря близорукости Вавилова он попал на съезд генетиков и селекционеров в январе 1929 года и наравне с крупнейшими учеными получил право на доклад. Его сообщение приняли совсем не восторженно, но он нашел выход: сослался на опыт отца, пробился на глаза крупным руководителям и начал свою головокружительную карьеру. Через три года стал орденоносцем. За 5 лет выбился в украинские академики. За 10 лет - в академики ВАСХНИЛ. И все шло стремительно, ярко, без сучка и задоринки."

Не понимал Трофим Денисович лишь одного: что все его идеи, все предложения, такие ему близкие и понятные, все больше и больше входили в противоречие с законами и фактами науки, рождали у специалистов, а не у дилетантов, коими он себя окружил, - недоумение, а чем дальше - и раздражение. Но с каждым шагом Лысенко вверх по административной лестнице ученым становилось вес труднее не то что спорить, но и разговаривать с ним. Он час от чаca наглел, матерел и ощетинивался. В то же время и генетики, и селекционеры, и сам Вавилов обращались к Лысенко с предложениями, делаемыми в мягкой интеллигентной форме. Не нашлось смельчака, который бы должным образом отхлестал зарвавшегося нахала, а только это и могло отрезвить Лысенко, заставить его задуматься над своими шагами. Возможно, многие уже и боялись его. Все-таки сказанные Сталиным слова "Браво, товарищ Лысенко, браво" значили очень много. Рядясь в тогу новатора, приписывая себе роль народного спасителя и радетеля о хлебе Насущном, Лысенко преуспевал и в другом - он заинтересовал своей персоной власти, и они стояли за него горой, считали своим, передовиком-стахановцем. Мешать же стахановцам, спорить с ними было уже небезопасно. Не зря "Правда" предупреждала: "Люди, не помогающие стахановцам - не наши люди" ( 5_62 )

"Социалистическая реконструкция сельского хозяйства" и в виде двух отдельных сборников: "Сборник дискуссионных статей по вопросам генетики и селекции" (опубликован в 1936 году) и "Спорные вопросы генетики и селекции" (вышел в 1937 году). Помещенные в них статьи свидетельствовали, что на грядущей сессии ВАСХНИЛ (с 1935 года, когда Муралов сменил Вавилова на посту Президента, это была IV сессия ВАСХНИЛ ) ожидаются бурные дебаты. Пока шла подготовка к сессии, Лысенко успел скрестить шпаги с некоторыми из будущих докладчиков.

В конце августа 1936 года в Омске должна была состояться очередная встреча крупных специалистов в области зернового хозяйства. На этот раз руководители ВАСХНИЛ и ведущие специалисты зерновики намеревались обследовать посевы другого чудодея - Николая Цицина - и обсудить еще раз стратегию в этой области. Поехал в Омск и Лысенко , взяв с собой в качестве сопровождающего Ивана Глущенко . По приезде Лысенко был тепло встречен Вавиловым, они пошли вместе осматривать поля - Лысенко теперь усвоил правило: ходить только с китами науки или с вождями, раз и он стал китом (шутка ли, академик двух академий). Они беседовали с Вавиловым мирно, даже дружески. Похоже, и Вавилову это нравилось ( 5_64 ).

Однако, стоило начаться научным дебатам, как опять возник спор о правомерности предложений Лысенко, о его завихрениях относительно законов генетики и методах получения гибридов, и тут все миролюбие Лысенко испарилось. В ответ на очередные замечания Вавилова, ссылки на мировую литературу, он, разъярившись, решил отвечать уже иначе: стал открыто приписывать Вавилову то, что никак не было тому присуще, - обвинять в том, что Вавилов склонен намеренно искажать истину: "Приводить же такие примеры, "опровергающие" выявленную нами закономерность развития гибридных растений .... какие нередко приводит Н.И. Вавилов , это значит вводить в заблуждение аудиторию ... Разберем его пример со льном ... вся беда в том, что этого явления. НА МОЙ ВЗГЛЯД, у Н.И.Вавилова не было, хотя он и КТО-ТО ЕГ0 0ПЫТ И 0Н САМ - СВОИМИ ГЛАЗАМИ ЭТО ВИДЕЛ ( 5_65 ) [выделено мной - В.С.]. Прозвучали из его уст во время этого выступления слова еще более злые: "До последних дней акад. Н.И.Вавилов, и проф. Карпечснко, и ряд других голо, беслринципно отвергают выявленную нами (Лысенко, Презент) основную закономерность развития гибридов" ( 5_66 ). Понимал ли Лысенко, чей лексикон он принес на заседание академиков? Можно ли было унизить ученого сильнее? Ведь он пытался обвинить Вавилова в отсутствии принципов, в подтасовке данных, на что ни один ученый и престо умный человек не пойдет, ибо знает, что наука - это повторение, воспроизведение твоих же данных идущими за тобой последователями, разрабатывающими на базе твоих данных новые вопросы.

Ошибись намеренно один раз - и больше тебе никто никогда не поверит. Однако Лысенко, уже привыкший к тому, что все его раскладки ВСЕГДА подтверждались анкетными данными колхозов, похоже, сам уверовал в свою непогрешимость и не видел ничего сверхестественного в таком подходе.

Идея о том, что Вавилов - книжный человек, который толком практики не знает, в экспериментах сам лично не участвует, а потому и не понимает, что правда, а что вымысел, засела в мозгу Трофима, и он уже часто прибегал к такому стилю реплик.

В другой речи, произнесенной 25 февраля того же 1936 года, он снова обратился к подобной аргументации, еще раз обвинив Вавилова в намеренном обмане читателей в книге "Научные основы селекции пшеницы". Одно из заявлений было особенно резким и рассчитанным на то, что никто его не проверит: "ПРИВЕДУ ДРУГОЙ ПРИИМЕР из литературных источников. Николай Иванович пишет: "Маркиз, являющийся яровым сортом в Канаде и у нас, в Аргентине, рассматривается как озимый сорт. Я уверяю, а кто не верит - ПУСТЬ проверит посевом, что Маркиз при весеннем посеве в Аргентине всегда будет яровым, то-есть будет выколашиваться. Дальше Николай Иванович по литературным источникам указывает, что в опытах Чемряка озимый образ жизни является доминантам, а яровой репрессивом. Я также уверяю, что это неверно. Я НЕ ГОВОРЮ. ЧТО У ЧЕМРЯКА ТАК НЕ БЫЛО, Я ТОЛЬКО ГОВОРЮ; ЧТО НИ У КОГО В БУДУЩЕМ ТАК НЕ БУДЕТ ( 5_67 ) [выделено мной - В.С].

Конечно, можно было подумать, что он просто невменяем, как говорят, спятил, и потому не отвечает за свои слова, не соображает, что Вавилов - это кладезь знаний, и просто так, за здорово живешь, обвинять его во лжи, по крайней мере, несерьезно  . Но это было бы самое поверхностное, самое неверное объяснение, тем более, что несколькими минутами раньше он сказал:

"Мне могут здесь возразить, что ведь Н.И. Вавилов и целый ряд других товарищей возражает не так себе, зря, свои возражения они обосновывают, подкрепляют огромным литературным материалом. Это так. Против этого я не собираюсь возражать. Как никто, я признаю, что акад. Вавилов в десятки раз знает больше в сравнении со мной и фактическое состояние селекционной работы во всем мире, и мировую литературу" ( 5_68 ). После этого "реверанса" он продемонстрировал, что его грубые выпады хорошо продуманы, и что у него есть "философские" обоснования такого нехорошего изъяна в поведении Вавилова. Обоснование это опять несло на себе социальный налет - дескать, то, что знает Вавилов, нам классово чуждо, мы печемся о другом благе, о колхозно-совхозной науке, и твердо верим в свою единственную правильную линию. Мы делаем новое революционное дело, для которого ни прототипов не существует, ни законов еще нет. Поэтому из заявления, что в Одессе сейчас делают то, что никому в мире не известно, следовало обоснование в недоверии не только к словам Вавилова, но и ко всей генетической литературе в целом ( 5_69 ).

Высказывал он и еще одну причину: "Старой науке было невыгодно это признавать", да к тому же представители старой школы не имели, дескать, той революционной смелости, которая была присуща ему и его сторонникам, боялись оказаться или показаться глупее, чем их предшественники, из-за чего и отбрасывали все факты, не согласовывавшиеся с канонами "формальной" генетики. Вот, что он говорил по этому поводу:

"Чем это объяснить? Я лично объясняю это только тем, что ... если признать наши теоретические установки, ... то тогда получится много противоречий между обычными генетическими установками и положениями, вплоть до таких вещей, как определение количества генов, "управляющих" тем или иным признаком. Другими словами, если генетику-морганисту признать наши теоретические положения, то ему придется все свое мышление о наследственной основе растительных форм перестраивать" ( 5_70 ).

Так, витийствуя, он брал на себя уже функции ментора, поучал и Вавилова, и большинство академиков (в этом же выступлении он признал, что "большинство академиков и специалистов" разделяют точку зрения Вавилова). То обстоятельство, что за каждым теоретическим положением генетики стояли сотни и тысячи опытов, а за его "законами" не было и одного строго поставленного, до его ума при минимуме знаний, видимо, даже и не доходило. И поскольку противопоставить генетикам научные аргументы, поспорить с ними на равных он был неспособен, то оставалось лишь одно: всю генетику объявить неверной и только мешающей на данном этапе - этапе формирования науки колхозно-совхозной. Так он и поступил, когда в декабре 1936 года открылась IV-я сессия ВАСХНИЛ .

Ссылки: