Костя Богатырев и Алексей Эйснер (воспоминания Е. Купман)

Савичам я обязана новыми знакомствами и особенно им благодарна за Костю Богатырева и Алексея Эйснера , которые, несмотря на разницу в возрасте, умудрились отсидеть "срока" в одном и том же лагере. Встретились там на закате сталинской эры... Как мне поведал Савич - Костя сел, защищая своего отца. Не на войне, не в драке с бандитами, а в университетской аудитории. Приближался конец 1940-х годов. Кто-то из профессоров, читая лекцию, стал яростно критиковать, да просто - обливать грязью Петра Григорьевича Богатырева , знаменитого ученого-фольклориста. Костя вступился за отца - и отправился отбывать срок. Пожалуй, я не смогу двигаться дальше, пока не "повспоминаю" о Косте и об Алексее Эйснере. Я не буду судить- рядить о политической судьбе Алексея Эйснера, ибо тут я могу что-нибудь переврать, хотя я много об этом думала. Да и вполне возможно (я даже очень надеюсь на это), что в наши "новые" времена выходили какие-то записки, воспоминания - о нем или его самого, здесь или за границей, - я не встречала, но, возможно, пропустила в огромном потоке книжно-журнальной продукции. Очень надеюсь, что так оно и есть. Может быть, какие-то материалы напечатали его сын или его жена Инна (их я видела в последний раз где-то в начале перестройки, в 1988-1992 годах, и потом потеряла). Но, как я понимаю, если заводить разговор об эмигрантской судьбе Алексея Эйснера, то надо признать - она в чем-то переплеталась с судьбой Сергея Эфрона , хотя Эйснер был гораздо его младше, и может быть, это его спасло. На Эйснера и на его стихи обратила внимание еще в Париже Марина Цветаева - это широко известно теперь. Эйснер, так же как Савич , вернулся в Россию через Испанию, они встретились на испанской войне . Предваряя мое знакомство с Эйснером, Овадий Герцович сказал: "Вот удивительная судьба - он стал адъютантом Матэ Залки , будучи совсем мальчиком!" Мне Алексей Эйснер показался совершеннейшим патриархом и легендой (так же как и сам Овадий Герцович), поэтому при первом знакомстве - я встала, подавая ему руку. И тут же получила выговор, решительный и темпераментный! "Не вставайте! Вы могли бы встать, здороваясь со мной, только в двух случаях: если бы я был согбенный старец, абсолютный ромали, или если бы я был по крайней мере архиепископом! А так как я не тот и не другой, то... Женщина не должна вставать ни в каком другом случае!" Я растерялась и смущенно пролепетала, что, прошу прощения, но меня мама в детстве научила, что, здороваясь со старшими, - надо привстать! Савичей очень рассмешил этот казус, и, прощаясь со мной в этот вечер, они твердили, утешая меня, что завтра же Эйснер будет обрывать телефон и спрашивать: "Кто эта милая молодая особа, которая еще не разучилась так вежливо вести себя в обществе со старшими?!." До прихода Эйснера мне была поведана трогательная история его женитьбы: случайно на какой-то конференции или на чьем-то вечере, словом - на многолюдном собрании, где яблоку негде было упасть, Савичи посадили Инну и Алексея Эйснера рядом, и на следующий же день выяснилось при обсуждении вечера и телефонном опросе, что они оба очень друг другу понравились. Таким образом, объяснившись в любви через Савичей, они вскоре поженились. Помню, как при следующей встрече с Эйснером я оказалась свидетелем драматического момента: Савич получил письмо от неизвестного ему читателя. Тот сообщал ему, что, штудируя книгу Овадия Герцовича "Два года в Испании", он узнал в одном из "интербригадовцев" (так называли, напомню, воевавших в Испании иностранцев) - своего сосидельца по лагерю (разумеется, уже в более поздние годы). Это взволновало всех "испанцев", тем более что речь шла об одном из их товарищей, пропавшем без вести! Да к тому же - исчезнувший был общим любимцем! Это был знаменитый генерал, человек редкого мужества и благородства. Он бесследно исчез после возвращения в СССР. И когда в хрущевские времена вернувшиеся из разных отдаленных мест русские "испанцы" не досчитались его при братской перекличке, они, разумеется, бросились его разыскивать, наводить справки, но - все безрезультатно! Им тогда так ничего и не удалось узнать достоверного о том, что случилось с их товарищем по возвращению из Испании, хотя они и предполагали, что судьба его была, скорее всего, весьма трагической ... Савич сообщил о письме Эйснеру, тот приехал, и они при мне читали и обсуждали его. Помню, что в письме описывалась такая подробность: к генералу приехала на очередное свидание в лагерь жена, но он был уже очень плох, обессилен, не мог за собой следить... И он, к изумлению солагерников, отказался от свидания, сказав, что не может показаться жене таким опустившимся, слабым и беспомощным. На мой взгляд - романтическая позиция, но я - не судья! А Савич и Эйснер в этом месте письма одновременно воскликнули: "Это точно он! Так поступить мог только один человек, и это он, наш старый товарищ!" Алексей Эйснер по своему мировоззрению долго оставался человеком, верящим в "социализм с человеческим лицом". Я этого, признаюсь, не успела заметить, но гораздо позже, когда Эйснера давно уже не было в живых, мне кое-какие подробности рассказали мои новые друзья. Как мы знаем - узок круг нашей интеллигенции, неправдоподобно узок: даже в совершенно новой компании обязательно найдется человек, знакомый с кем-то из твоих друзей. Так случилось и на этот раз. Было названо имя Алексея Эйсне- ра, и присутствующие стали вспоминать о нем с большой нежностью: они дружили семьями и несколько лет были соседями по даче. Ну, а как удержаться от политических споров в длинные летние вечера, за чаем или во время прогулок. Разумеется, гуляя по лесам и полям, они не раз вели доверительные беседы на темы, волновавшие в ту пору советскую интеллигенцию. Вот тогда и обнаружились в политической позиции Эйснера некоторые романтические заблуждения, сохранившиеся еще со времен гражданской войны в Испании и не стертые последующими испытаниями, в том числе и лагерным опытом. Обнаружив это, новые друзья, настроенные более радикально, занялись его перевоспитанием, безжалостно соскабливая эту накипь. И преуспели в этом. Мне этот рассказ показался сомнительным. Даже я застала Эйснера ярым антисоветчиком. Я вспомнила, что однажды задала ему очень волновавший меня вопрос: почему Долорес Ибаррури заняла такую жесткую позицию по отношению к роману Хемингуэя "По ком звонит колокол" ?! Мы к этому времени все прочли этот роман. В самиздате, конечно. Перевод его давно ходил по рукам. Но он не был напечатан. Сперва мешало то, что одним из чрезвычайно ярких, хотя и эпизодических героев в романе был журналист (Карков), в котором легко угадывался Михаил Кольцов , затем эта причина отпала, Кольцов был реабилитирован. Было известно, что когда принимали положительное решение об издании Полного собрания сочинений Хемингуэя в СССР, то главным камнем преткновения стал вопрос - как быть с романом? Без романа издавать полное собрание было неприлично, но... Требовалось согласие Долорес, ее не хотели обижать. И даже в этот момент она заняла непримиримую позицию: no pasaran! Эйснер высказался по поводу запрета романа с крайним раздражением, хотя и находил оправдание поведению Ибаррури. "Видите ли, она испанскую войну воспринимает как историю собственной жизни. Она всегда чувствовала себя (и чувствует до сих пор!) трубадуром испанской революции, и не способна воспринимать хоть какую-то критику, хоть какую-то другую правду об этой войне..." Но позвольте, возражала я, Хемингуэй тоже прошел эту войну, он тоже воевал на стороне интербригадовцев. Если он и позволил себе передать их разговоры о том, что Ибаррури "прячет сына в Москве", Так ведь чуть позже, на следующих страницах у него эти же люди идут в атаку и погибают с ее именем на устах! Как же можно быть такой мстительной? Ведь этот роман памятник не только войне, но и ей самой! Кто еще так страстно об этом напишет?!. Последний раз я видела Эйснера в Петербурге. Он приезжал по приглашению Ефима Григорьевича Эткинда выступить на вечере альманаха "Впервые на русском языке" . Вечер на этот раз был посвящен Марине Цветаевой , точнее - ее переводам, но, конечно, и ей самой. И выступление Эйснера - единственного человека из собравшихся в зале, который реально знал, видел, слышал Марину Ивановну - было очень сильным явлением. Овадия Герцовича к этому времени давно не было в живых.

Ссылки: