Галич: выступления в Алма-Ате

В конце февраля 1967 года Галич получает двухнедельную командировку на студию "Казахфильм" и в качестве сценариста приезжает в Алма-Ату [ 427 ]. Предыстория этой поездки такова. 11 октября 1966 года Руфь Тамарина , заведующая литературной частью Республиканского театра русской драмы имени Лермонтова в Алма-Ате, залитовала неопубликованную пьесу Галича "Моя большая земля" , то есть получила разрешение цензуры к постановке. Незадолго до того она попала в руки к главному режиссеру театра Абраму Мадиевскому от знакомой московской театральной машинистки, снабжавшей театры новыми пьесами. И самое интересное, что о судьбе этой пьесы в театре "Современник" ни он, ни Руфь Тамарина ничего не знали. Более того, даже в Министерстве культуры Казахстана никто не знал, что "Моя большая земля" - это и есть та самая запрещенная "Матросская тишина" . Кстати, в 1959 году Мадиевский уже поставил на сцене алма-атинского ТЮЗа пьесу "Пароход зовут "Орленок"" [ 428 ], так что с Галичем он уже был заочно знаком. После того как пьеса "Моя большая земля" была залитована, Мадиевский написал Галичу письмо с приглашением приехать. Тот приехал, но не один, а вместе с поэтом и сценаристом Евгением Аграновичем , с которым Руфь Тамарина училась еще до войны в Московском литинституте. Приехав в Алма-Ату, Агранович позвонил Тамариной, и она пригласила его и незнакомого ей Александра Галича в гости, хотя вскоре выяснилось, что в 1941 году она видела спектакль "Город на заре" с участием юного Саши Гинзбурга и запомнила его яркую игру. Судьба этой женщины сложилась трагически: она прошла Вторую мировую войну, в 1946 году начала работать в сценарной студии Министерства кинематографии СССР, в 1948-м была арестована и приговорена к 25 годам исправительно-трудовых лагерей , из которых восемь отбыла в Карагандинском лагере ( Карлаге ). После реабилитации в 1956 году ей было отказано в московской прописке, и она осталась жить в Казахстане. Работала редактором на "Казахфильме", писала стихи. И так случилось, что первым домом в Алма-Ате, где прозвучали песни Галича в авторском исполнении, оказался дом Руфи Тамариной - она жила в обыкновенной хрущевской полуторке: "Женю [Евгения Аграновича] попросили прочесть стихи, Галич пришел с гитарой. Я пригласила на "москвичей", а вернее, "на Галича", своих друзей: писателей Алексея Белянинова и Юрия Герта с женами, театроведа Людмилу Богатенкову, журналистку Рязанскую-Шухову - жену Ивана Шухова, главного редактора нашего "Простора" (самого его не было в городе в те дни), и, конечно же, своего главного режиссера Мадиевского и жену его, актрису Викторию Тикке, с которой мы, как фронтовички, к тому времени подружились и дружим по сей день. Был и драматург Михаил Роговой" [ 429 ]. Когда Галич исполнял "Песню про генеральскую дочь", бывшая лагерница Руфь Тамарина даже не пыталась сдержать слезы. Сделанная на этом вечере первая магнитофонная запись песен Галича вскоре разошлась по Алма-Ате. Тем временем в театре готовились к постановке пьесы "Моя большая земля" - роли уже были распределены, и шла подготовка к репетициям. После одной из них Галич дал в фойе отдельный концерт. Его песни хорошо дополняли спектакль и давали ключ к его пониманию. Любопытная деталь: театры русской и казахской драмы располагались в бывшем здании Госсовета Алма-Аты, а само здание входило в комплекс строений, принадлежавших НКВД. По свидетельству местного краеведа Владимира Проскурина, "машинистом сцены работал Миша Раппопорт, который записал концерт Галича, за что потом жестоко поплатился (позже уехал в Израиль, стал скульптором)"[430]. В воспоминаниях доктора филологических наук КазГУ Александра Жовтиса приведен один характерный эпизод: "Весной 1967 года А.А.Галич побывал в командировке по каким-то киношным делам в Алма-Ате. Он пел тогда свои крамольные песни в нескольких "неофициальных" концертах, в том числе в драматическом театре им. Лермонтова (после представления). Театр тогда помещался напротив здания КГБ. Когда все собрались в фойе, где должен был состояться концерт, Александр Аркадьевич долго ждал, пока налаживали технику. Наконец все было сделано. Галич взял в руки микрофон и спросил: "Ну что, слышно?", на что один из слушателей, актер театра, громко ответил: "Очень хорошо! Даже в доме напротив!" То, что товарищам в доме напротив было "все слышно", доказали впоследствии предпринятые ими акции" [ 431 ] Эти акции выразились в том, что кому-то дали выговор, кого-то "разбирали" на соответствующих собраниях, а режиссера Мадиевского "таскали" аж в КГБ. Выступил Галич и в Клубе любителей поэзии имени Назыма Хикмета, располагавшемся в Казахском университете. Этим клубом как раз и руководил Александр Жовтис . Раз в неделю, по пятницам, студенты и преподаватели собирались на филфаке и проводили вечера поэзии, на которые приглашали известных поэтов и прозаиков, приезжавших в Алма-Ату (в разное время у них побывали Давид Кугультинов, Олжас Сулейменов, Наум Коржавин, Юрий Домбровский, Владимир Дудинцев, Ярослав Смеляков и многие другие), и сами читали свои стихи. Когда в Алма-Ате появились Галич с Аграновичем, об этом тут же узнала староста Клуба имени Назыма Хикмета. Она отыскала их в гостинице "Казахстан" и пригласила на встречу со студентами. Агранович на это приглашение ответил: "Вам нужен, конечно, трубадур, а не я? Но? впрочем, он вам сам скажет" [ 432 ] Галич же не хотел подводить молодежь и поэтому отказывался выступать публично. Впоследствии он объяснял Жовтису: "Я никогда не соглашался на выступления в учебных заведениях - нельзя ведь так подводить ребят в нашем обильном сексотами обществе. Очень уж мила и умна ваша посланница! Но тут, неожиданно для себя, согласился" [ 433 ].

Договорились, что встреча будет неофициальной - никаких объявлений и афиш. Однако подготовка к вечеру была проведена на самом высоком уровне. Староста клуба пригласила несколько самых активных и надежных участников поэтических вечеров, а Жовтис - нескольких своих знакомых и преподавателей КазГУ. Встреча проходила уже после окончания занятий в одной из аудиторий корпуса филфака на улице Комсомольской. Всего там разместилось человек 30-35. Сначала читал стихи Агранович, а потом вышел Галич, взял подготовленную для него гитару и начал петь. По словам Александра Жовтиса, "особенно значимо прозвучала для всех песня, посвященная памяти Пастернака. Для литераторов, студентов и преподавателей это была еще отнюдь не сданная в архив тема - и гневный голос Галича, его блистательная ирония в адрес братьев-писателей прямо-таки ошарашивали. <...> Среди нас были люди, на своей шкуре испытавшие знаменитое "Ату его!" - за "марризм" , "вейсманизм-морганизм" , "национализм" и прочие грехи интеллекта, не поддававшегося дрессировке. Здесь было кому проецировать строки поэта на собственную судьбу. Общим смехом были встречены издевательские куплеты о кадрах "родной партии", увешанных, как на собачьей выставке, медальками: "Собаки бывают дуры, / И кошки бывают дуры, / И им по этой причине / Нельзя без номенклатуры" [ 434 ] Вскоре после окончания концерта проректор университета М.А.Ваксберг сказал Жовтису: "Такие два часа стоят долгих месяцев наших размышлений о том, как и где мы живем" [ 435 ]. Важно отметить и то, что концерт прошел без последствий - стукачей в Казахском университете не оказалось. В тот приезд Галич познакомился с 95-летним скульптором Исааком Иткиндом , чьи произведения еще в 20-е годы высоко ценили Горький, Луначарский, Маяковский и Есенин.

Судьба его, как и многих творческих людей, сложилась трагически. В 1937 году он был арестован как японский шпион, отправлен в знаменитую ленинградскую политическую тюрьму "Кресты" . Там на допросах ему выбили зубы, отбили слух и сослали в Казахстан, в Акмолинскую степь. "Он ничего почти не слышал,- вспоминает жена Александра Жовтиса, доктор медицинских наук Галина Плотникова,- в 37-м году на допросах ему отбили уши. А я, как врач, знаю, что есть воздушная проводимость, а есть костная. И когда я медленно говорила ему что-то в кость за ухом, он слышал" [ 436 ]. К моменту знакомства с Галичем Иткинд уже двадцать лет как освободился из ссылки и жил в Алма-Ате. А познакомили их Александр и Галина Жовтис, которые на следующий день после концерта Галича в Клубе имени Назыма Хикмета повезли его домой к Иткинду. В конце апреля - начале мая 1967 года Галич снова побывал в Алма-Ате. На этот раз он много пел в уже знакомых домах и встречался с коллективом русского театра, несмотря на плотную слежку со стороны местного КГБ. Во время встречи в театре за чаем с пирожными одна из актрис, большая общественница, начала задавать ему вопросы такого рода: "Почему вы не поете о положительном, о простых советских тружениках и передовиках?" [ 437 ] Людей, на дому у которых пел Галич, стали приглашать в КГБ. Дома у Жовтисов всегда собиралась интеллигенция. К ним приезжали Юрий Домбровский , Наум Коржавин , Владимир Корнилов , Сергей Юрский , Олег Басилашвили , Ефим Эткинд , Давид Маркиш (сын Переца Маркиша). Желанным гостем был и Александр Галич, которому по его просьбе специально подбирали аудиторию: "На встречи эти приглашались только свои, надежные люди,- вспоминает Галина Плотникова.- И, конечно, дело не ограничивалось песнями. Поговорить, особенно в то время, было о чем. Жизнь снова меняла свой вектор, и не в очень нужную сторону" [ 438 ]. Во время второго приезда Галич познакомился с писателем Юрием Домбровским . Произошло это дома у Александра Жовтиса. Домбровский только накануне приехал в Алма-Ату, и Жовтис тут же пригласил его к себе "на Галича". Вечером у Жовтиса собралось много народу - пришли друзья, соседи, коллеги по университетской кафедре, на которой он работал. Галич пел свои самые ударные вещи, а помимо песен имел место долгий разговор о человеке, которого звали Лев Романович Шейнин . Личность насколько интересная, настолько же и страшная: писатель и чекист, в 1935-1950 годах он занимал должность начальника следственного отдела Прокуратуры СССР, был "правой рукой" Вышинского в процессах 1937 года. После убийства Михоэлса ему было поручено провести расследование этого дела, и он поехал в Минск, но внезапно был отстранен и уволен с работы. После возвращения Шейнина из Минска Галич (они жили тогда в одном доме) стал спрашивать его об обстоятельствах смерти Михоэлса: "Вы были в Минске. Что знаете, Лев Романович" Шейнин помолчал, а потом сам спросил Галича: "А вы, Саша, как думаете, что там могло произойти?" [ 439 ] Фигура Льва Романовича Шейнина стала прототипом Романа Львовича Штерна - следователя из романа "Факультет ненужных вещей" , над которым в 1967 году Домбровский как раз начал работу [ 440 ] .

Сын Александра Жовтиса Евгений также присутствовал на концертах Галича, которые проходили у них на квартире, и сообщил немало ценных подробностей:

"С Галичем было очень интересно. Галич вообще, честно говоря, хорошо выпивал, и он начинал петь трезвый, потом потихонечку приходил в такое состояние достаточно сложное, и моя мама, которая терпеть не могла пьяных людей,- Галич был единственным, которому она позволяла. Причем, что было еще интересно, он тогда ухаживал за актрисой нашего театра Лунёвой . И он к вечеру, когда заканчивался спектакль в Театре Лермонтова, приходил в себя, выливал на голову холодной воды, покупал букет цветов и после 11, после окончания вечернего спектакля, ехал встречать ее у дверей. <...> И вот еще удивительная вещь: все эти люди были просты в общении. То есть вы не могли увидеть у человека даже никаких элементов ни снобизма, ни элитарности. Это были просто обычные люди, но что было очень важно - с ними было удивительно интересно. Знаете, они столько знали, что даже просто, когда собирался большой стол, когда пел Галич, приходил Юрий Григорьевич Басин - известный юрист казахстанский, его сын, который был чуть меня постарше,- Володя, Владимир Юрьевич . И когда они начинали рассказывать, это была такая, знаете, история в литературном изложении, с какими-то удивительно интересными, яркими воспоминаниями. <...> Люди рассказывали о каких-то вещах, они общались, и вы приобщались к огромному пласту культуры вот в этом странном советском режиме, с одной стороны, а с другой стороны - при очень высоком уровне этой культуры. Вот была парадоксальная такая ситуация, когда, с одной стороны, была улица с ее советско-коммунистической пропагандой - всем вот этим вот наносным, а рядом, параллельно - то, о чем я рассказываю. И иногда было такое ощущение, что эти линии не пересекаются" [ 441 ]. В своем рассказе Евгений Жовтис упомянул актрису Луневу, а ведь это та самая Раиса Лунева , которой Галич посвятил четверостишие "Татарский плен": "Я увидел тебя - и не минуло мига, / Как попал я - навек!- под татарское иго. / Ты добра и нежна, ты щедра, ты горда, / Дорогая моя Золотая Орда!" [ 442 ] Тогда же Галич сочинил "Балладу об одной принцессе, которая раз в три месяца, сэкономив деньги от получки, приходила поужинать в ресторан "Динамо?". По словам Людмилы Варшавской, хотя формально речь там идет о "принцессе с Нижней Масловки", прототипом главной героини послужила именно Раиса Лунева [ 443 ] . Не миновал Галича и очередной сердечный приступ (похоже, что к моменту его исключения из Союза писателей этих приступов будет гораздо больше, чем три, как принято считать). Об этом мы узнаём из воспоминаний (2009) драматурга и многолетнего редактора казахского телерадио Юрия Егорова, который описывает свои встречи с алма-атинской поэтессой Тамарой Мадзигон : "Телефонный звонок Тамары: ?Юрка! Ты знаешь, что в Алма-Ату приехал Галич? Завтра вечером приведу его к вам с Надеждой [ 444 ] в сад. Надежда накрыла стол. Собрались самые близкие. Ждали довольно долго. Наконец открывается дверь, представительный джентльмен пропускает Тамару, но - смертельно пьян!.. "Александр Аркадьевич Галич - говорит Тамара. Он кланяется: "Простите великодушно, только усилиями Тамары удалось покинуть жуткую компанию. Но прежде чем разделить застолье и приступить к песням, мне бы хотелось? в этом доме найдется нашатырный спирт?" Тамара с Надеждой увели его на кухню. Там он сотворил какой-то невероятный коктейль, выпил его и через несколько минут попросил гитару. "Разобрали венки на веники, / На полчасика погрустнели / Как гордимся мы, современники, / Что он умер - в своей постели! <...> Он поставил гитару в уголок: "Давайте прервемся, попьем немножко и продолжим. Продолжить не удалось, после небольшой рюмочки,- видимо, она оказалась последней и превзошла тот "коктейль", - Галич заснул, привалившись могучей спиной к спинке стула. За столом наступила пауза. "Тамара, почитай что-нибудь. Тамара пожала плечами - вроде не для того собрались. "Почитай! Галич спит, компания в растерянности. Тамара помолчала и прочла: "Скажи, кому какое дело, / Что мы с тобой всегда вдвоем, / Что нам тоска еще не спела / На рукомойнике своем. / Что человечье дарованье / Мы делим поровну на всех / И не храним для расставанья / Ни плач, ни смех! / Пусть в жизни трудно быть героем, / Но я себя надеждой льщу, / Что не заплачу, не завою / И рук на горле не скрещу, / Что, расстегнув на платье пояс / И землю чувствуя спиной, / Скажу: "Еще не скоро поезд, / В последний раз побудь со мной, / Ведь мы у счастья на работе? / А чтоб не тосковать зазря, / Следи за птицами в полете - / У них походочка моя"?. Дальше было еще четыре строки. И вдруг сонный голос Галича: "Последние четыре строчки - лишние. Тамара, прочтите еще раз, без последних строк!. Оказалось, действительно лучше. И вдруг Галич исчез. Тамара обзвонила всех, где он мог быть. Нет! Лишь поздно вечером перезвонила мне: "Юрка, у него сердечный приступ! Была "скорая", лежит в номере, но уже разговаривает, можно прийти. Поехали? У меня есть горячий бульон". Примчались втроем, на том самом мотоцикле. Попивая бульон, Галич растрогался: "Как только перестал петь, рядом - никого. Но - Тамара! Юра, вы видите, что она красавица? Нам бы сейчас - по рюмке коньячку!". - "Александр Аркадьевич!.." - "Тамара! Коньяк - лучшее лекарство после сердечного приступа!" [ 445 ].

Ссылки: