Галич и Высоцкий

Александр Галич и Владимир Высоцкий - две наиболее яркие фигуры в советской авторской песне, и неудивительно, что они до сих пор вызывают неутихающие споры. Галич был фактически единственным писателем, который длительное время находился на вершине советской писательской номенклатуры, но нашел в себе мужество отказаться от благополучной жизни и "выбрать свободу". Какое-то время он был защищен своими регалиями и высоким общественным положением, но когда последовали реальные угрозы и репрессии, не сломался, а пошел до конца и жестоко поплатился за свой выбор. Высоцкому же отказываться было не от чего: он с самого начала не был защищен ни регалиями, ни высоким общественным статусом - в этом отношении он находился в более тяжелом положении по сравнению с Галичем, по крайней мере до середины 1970-х, когда все же сумел добиться для себя полуофициального признания и возможности относительно свободно выезжать за границу.

См. Высоцкий и советский режим Несомненный интерес представляет анализ личных взаимоотношений двух поэтов. В большинстве воспоминаний говорится о более чем положительном отношении Галича к Высоцкому, но вместе с тем - о сложном отношении Высоцкого к Галичу, где уважение и восхищение переплетались с ярко выраженной неприязнью. Вот красноречивое свидетельство коллекционера Михаила Крыжановского о том, как в мае 1968 года он записывал Высоцкого (коллекционеры датируют эту запись 9 июня - в ней содержится восемнадцать песен, причем пять из них принадлежат другим авторам): "Тут же я повез запись Галичу, который на тот момент находился в Ленинграде. Он прослушал и прямо-таки заболел: "Ну вот, надо же так!.." Галич очень любил песни Высоцкого. Прямо балдел - и все просил послушать новые песни. Как бы это странно ни выглядело. Но настолько же Высоцкий не любил Галича. Помню ряд его высказываний. Галич мне многократно: "Володичка, Володичка!" И потом, бывало, несколько раз по телефону: "Да, Мишенька, Володька-то застрелился!? Сколько раз у него было - то повесился, то застрелился" [ 812 ]. Сюда примыкает свидетельство Михаила Шемякина, относящееся ко второй половине 1970-х: "Володя не очень любил Галича, надо прямо сказать. Он считал Галича слишком много получившим и слишком много требовавшим от жизни. А я дружил с Сашей, очень дружил" [ 813 ]. Таким образом, негативные отзывы Высоцкого о Галиче относятся не к его творчеству, а к его судьбе "благополучного советского холуя", как впоследствии называл себя сам Галич. Двойственность отношения Высоцкого к Галичу прослеживается во многих воспоминаниях. Например, по словам Ивана Дыховичного , Высоцкий "очень осторожно относился к Галичу. И вообще был ревнив по отношению к кому-то другому с гитарой в руках" [ 814 ], а вот, к примеру, режиссер Одесской киностудии Валентин Козачков , часто общавшийся с Высоцким начиная с 1967 года, наоборот, вспоминает, что тот очень уважительно относился к Галичу. Сохранился его рассказ о совместном выступлении двух бардов в одесском порту:

"Во времена выступления на причале в первый раз не было записи. А во второй раз, когда были Галич и Володя, кто-то записывал. В тот раз Петя Тодоровский созвал столько народу! Договаривался-то насчет причала я по просьбе Тодоровского. Там мои товарищи работали старостами причала. Галич тогда Говорухину песни писал к "Робинзону Крузо". На титрах фильма "Робинзон Крузо" - Песни Александра Галича. Говорухин специально его вызвал, чтобы тот написал песню, зная, что у Галича очень тяжелое материальное положение. За песню тогда платили 150 рублей. Высоцкий тоже оказался в Одессе - уж по каким делам, не помню. Он часто у нас бывал. Галич с Высоцким были уже знакомы. Володя очень уважал Галича, он его называл "Александр Аркадьевич". В разговорах - либо "Галич", либо "Александр Аркадьевич". Высоцкий очень хорошо о Галиче отзывался. Пел и его песни. Помню, была "Ах, осыпались с ветки елочки". (так!-М. А. )- на смерть Пастернака. Еще то ли "Парамонову", то ли "Отвези меня, шеф, в Останкино" [ 815 ]. "Про физика" - что-то не припоминаю, чтобы пел. Может - да, может - нет, потому что были очень сильные возлияния. Водка литрами лилась, уже не говоря про вино. Галич Высоцкого хвалил, и Окуджаву вспоминал. Но он был грустный-грустный. Видимо, что-то предчувствовал и почти что не пил ничего. Хотя он был любитель, большой любитель, Александр Аркадьевич" [ 816 ]. Фильм "Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо" был выпущен Одесской киностудией в 1972 году. Правда, Галич в титрах не упомянут, да и в самом фильме никаких песен нет. Может быть, Козачков видел титры еще до того, как фильм был утвержден цензурой, а после утверждения песни Галича, уже исключенного к тому времени из Союза писателей, и его фамилия были вырезаны? Такая версия представляется наиболее вероятной, однако в деле этого фильма, хранящемся в РГАЛИ [ 817 ] и охватывающем период с 18 января 1971 года по 10 ноября 1972-го, никаких упоминаний Галича нет. Но продолжим разговор о взаимоотношениях двух поэтов. По словам В.Козачкова, было одно их совместное выступление в кругу кинематографистов [ 818 ]. Еще одно подобное (или то же самое?) выступление упомянул Иван Дыховичный: "был один концерт, на котором они выступали вместе. Это было в каком-то институте, и за этот концерт вызывали и того и другого. Галичу сказали, чтобы он не дергался, что если еще хоть один раз!... А Володю просто пожурили, но он держался твердо" [ 819 ]. Отношение Галича к Высоцкому всегда было достаточно ровным. По словам фотографа Леонида Лубяницкого, "Галич был один из самых порядочных людей, с которыми я когда-либо встречался. Он ни о ком не говорил плохо, а Володе всегда симпатизировал" [ 820 ] . То, что Галич ни о ком не говорил плохо, подтверждает Ксения Маринина: "Если он не любил общаться, он просто не общался. А так, чтобы он кого-то ругал, я даже и не помню. Просто не хочу, и все. И все дела" [ 821 ].

Как на практике Галич симпатизировал Высоцкому, видно из свидетельства Валерия Лебедева , в котором речь идет о начале 1970-х годов: "Еще в начале знакомства спрашивал его о Высоцком. Оценил высоко. Даже в незамысловатых (как бы) стихах сразу выделил строчку: "Ведь массовик наш Колька дал мне маску алкоголика". - Это,- сказал Александр Аркадьевич,- очень хорошо. И это - тоже: Хвост огромный в кабинет / Из людей, пожалуй, ста, / Мишке там сказали - нет, / Ну а мне - пожалуйста. Пожалуй, ста и пожалуйста - это просто здорово" [ 822 ].

Вслед за Михаилом Крыжановским о влюбленности Галича в песни Высоцкого говорит и Станислав Рассадин: "Галич щедро расхваливал мне помянутого Кукина, влюблял, по правде сказать, не совсем преуспев в этом, в Высоцкого" [ 823 ]. Также и Михаил Львовский , рассказывая в одном из интервью об исполнении Галичем блатных песен ("городского романса"), привел такую деталь: "Галич был их образованным и тонким знатоком. Он, к примеру, подхватил одну из самых ранних песен Высоцкого "Их было восемь": "В тот вечер я не пил, не пел, я на нее вовсю глядел." [ 824 ] Что значит "подхватил"? Вероятно, надо понимать так, что эта песня ему нравилась, и он любил ее напевать. (Кстати говоря, у обоих поэтов были двоюродные братья, отсидевшие в лагерях: у Галича - Виктор , у Высоцкого - Николай . И это, несомненно, послужило одним из источников появления в их творчестве лагерной и "блатной" тематики.)

Галич действительно высоко ценил песни Высоцкого, и поэтому нас не должно удивлять свидетельство Михаила Шемякина , что "Охоту на волков" он впервые услышал - в доме у Галича, когда они оба уже были в эмиграции: "Я услышал ее у Галича и был потрясен. В песне не было ни одной фальшивой ноты, в ней было все - ритм, цвет, композиция, гармония. Речь шла об облаве на наше поколение бунтарей, инакомыслящих. Гениальная вещь!" [ 825 ] Так что во многом благодаря Галичу мы теперь имеем высококачественные "шемякинские" записи Высоцкого: во время очередного приезда Высоцкого в Париж они познакомились, и в течение пяти лет Шемякин записывал его в своей студии на лучшей в то время музыкальной аппаратуре. Об этих записях, конечно же, вскоре узнал и Галич, что следует из признания Шемякина, прозвучавшего во второй серии четырехсерийного документального фильма Алексея Лушникова "Высоцкий" (2001):

"Я очень любил Галича. Мы с ним дружили, и он очень хотел, чтобы я тоже сделал его пластинку, но, к сожалению, нелепая смерть оборвала его жизнь". Между тем шестью годами ранее Шемякин вспоминал об этом совсем иначе: "С Галичем мы не раз встречались в Париже, ему я помог выпустить один или два диска - и здесь я тоже выступал в качестве звукооператора. Я считаю, что добился определенных успехов, заслужив даже похвалу такого суперпрофессионала- звукооператора, как Михаил Либерман " [ 826 ]. Интересно: о каких дисках идет речь? Находясь за границей, Высоцкий, естественно, не мог публично высказываться о "злостном невозвращенце" Галиче: если бы он это сделал, то не исключено, что путь обратно в СССР был бы ему закрыт - власти уже давно намекали Высоцкому, что не будут возражать, если он останется на Западе, и искали повод избавиться от него (однажды чиновник из ОВИРа прямо ему заявил: "Вы так часто ездите - может быть, вам проще там остаться?" [ 827 ]). Поэтому, как вспоминает переводчик Давид Карапетян : "интервью на политические темы Высоцкий за границей избегал. Особенно интересовало журналистов его мнение о Галиче. Володя убедительно просил их не задавать о нем вопросов. Имея на руках советский паспорт, он обязан был вести себя лояльно: "Хвалить Галича в моем положении значило лезть в политику, критиковать же изгнанника я не хотел и не мог. И с легкой иронией добавил:

- Сейчас Галич меня всячески расхваливает, всем рекомендует слушать" [ 828 ]. Последняя фраза Высоцкого говорит о том, что во время поездки за рубеж он встречался с Галичем. Такую же информацию приводит сотрудник радиостанций "Немецкая волна", Би-би-си и "Свобода" Артур Вернер . По его словам, Высоцкий "нередко бывал в Париже и всегда приходил к Галичу, называя его своим учителем" [ 829 ]. А Михаил Львовский вспоминает, что "в одну из моих первых встреч с Высоцким он сказал, что считает Галича своим учителем. Да это было и без его признания видно" [ 830 ]. Кстати, молва приписывает Высоцкому и следующее изречение: "Мы все вышли из Галича, как из гоголевской "Шинели"" [ 831 ].

Давиду Карапетяну во второй половине 1960-х Высоцкий также говорил о Галиче как о своем учителе: "Да, он помог мне всю поэтическую форму поставить" [ 832 ] . А 27 июня 1974 года, через два дня после вынужденной эмиграции Галича, Высоцкий, находившийся вместе с Театром на Таганке на гастролях в Набережных Челнах, на вопрос корреспондента газеты "Комсомолец Татарии" (Казань) о его отношении к Галичу прямо сказал: "О Галиче вы теперь уже не напишете. Да, я любил многие песни Галича. Он - профессионал. Правда, один элемент у него сильный и преобладающий - сатирический. Может, поэтому музыкальный и текстовый отстают. Да меня ведь тоже ругают за однообразность песен. Но ведь они - все разные" [ 833 ]. Это высказывание, разумеется, вырезали, и лишь 22 января 1989 года оно было опубликовано той же газетой в полном тексте интервью. Однако и Галич не остался в долгу. В ноябре 1974 года на "Свободе" он также не слишком лицеприятно высказался о песнях Высоцкого - на сегодняшний день это едва ли не единственное его критическое высказывание о поэзии Высоцкого:

"Высоцкий более жанров [чем Окуджава], но он, к сожалению, я бы сказал, более неразборчив: у него есть замечательные произведения, но рядом с ними идет поток серых и невыразительных сочинений. А потом опять вырывается какая-то поразительная, прекрасная и мудрая песня. Вот если бы я мог давать советы, то я бы ему посоветовал (смеется) строже подходить к тому, что он делает. Потому что он способен делать вещи замечательные" [ 834 ]. Подобным же образом Галич высказался о Высоцком и незадолго до своей эмиграции в присутствии Александра Мирзаяна : "о Высоцком Александр Аркадьевич сказал, что Владимир Семенович свой дар не туда направляет. Что он должен быть трибуном. Что он должен идти вот по этой линии. То есть он знал, что должен делать Высоцкий, да. И он говорил даже иногда такие не сильно лицеприятные слова: "А, Володя вообще не туда пошел. Не то делает." [ 835 ]. Галич хотел, чтобы все песни Высоцкого были такими же остросоциальными и мощными по своему воздействию, как "Банька по-белому" и "Охота на волков". Однако у Высоцкого была другая позиция. В отличие от Галича, искупавшего свою жизнь благополучного драматурга острейшими политическими песнями, он не стремился жечь мосты, а, наоборот, хотел "вписаться в поворот", добиваясь легализации своего поэтического творчества. Поэтому на публичных выступлениях "разбавлял" программу многочисленными жанровыми песнями, которые не были такими острыми, да и репертуар его заранее согласовывался с соответствующими инстанциями, а в первых рядах всегда сидели чиновники и сотрудники КГБ, бдительно следившие за ходом концерта. Но и даже в такой ситуации Высоцкий иногда позволял себе спеть одну-две песни, не предусмотренные цензорами, но вместе с тем постоянно следил, что у него не вырвалось какое-нибудь резкое слово в адрес существующего режима или власть имущих. Об этом свидетельствует Михаил Шемякин : "Он говорит: "Мишка, у каждого из нас свой обрыв. У тебя твой обрыв - это когда тебя, арестованного, вели по этому нескончаемому коридору коммунальной квартиры. А мой обрыв - это край моей сцены. Я сказал не то слово или слишком погорячился, или слишком громко крикнул то, что меня мучает,- это и будет моим концом!" [ 836 ]. Возможно, из-за приведенного выше высказывания Галича на радио "Свобода" Высоцкий первое время избегал встреч с ним за рубежом, о чем стало известно из рассказа артиста Театра на Таганке Дмитрия Межевича . В 1975 году он спросил Высоцкого, только что вернувшегося из Парижа, встречался ли тот с Галичем. Высоцкий ответил: "Да знаешь, нет желания" [ 837 ]. Однако вскоре они "помирятся", и встречи будут возобновлены. А о влиянии Галича на свое раннее творчество Высоцкий скажет и в 1976 году во время беседы с запорожским фотографом Вячеславом Тарасенко , который, правда, прервет его на самом интересном месте: "А кто твои учителя по цеху?".- "К песенному творчеству, конечно, Окуджава подтолкнул. Вот сейчас я и он - по Союзу. Ну, Галич очень сильно, конечно, но?" - "А Визбор, Кукин?" - "В отношении Визбора ничего не скажу. А Кукин? Так тот хоть ни на что не претендует!" [ 838 ] Бывало даже, что один из бардов играл на гитаре другого. Например, в 1975 году, когда Галич уже был в эмиграции, Высоцкий, снимавшийся в фильме "Сказ про то, как царь Петр арапа женил", вместе с режиссером этого фильма Александром Миттой приехал на квартиру авторов сценария - Дунского и Фрида (они жили в том же писательском доме у метро "Аэропорт", через стенку). А когда Высоцкий захотел спеть две песни, ему принесли "личную" гитару Галича! [ 839 ]

Вообще это было очень характерно для Галича - оставлять гитару у своих друзей, чтобы каждый раз не таскать ее с собой. Ленинградский артист Игорь Дмитриев, живший на площади Льва Толстого, возле Черной речки, вспомнил аналогичный случай: "Я не могу сказать, чтобы моя квартира была оазисом диссидентства. Но сюда приезжал Саша Галич. Он тогда был, по сравнению с нами, безумно богат: по всей стране шла его пьеса "Вас вызывает Таймыр", и ему отчислялись гонорары. Только вот гитары у меня в доме не было. Поэтому Галичу нередко приходилось брать такси и ехать на поиски инструмента. Наконец ему это надоело, и дело кончилось тем, что он привез из Москвы и подарил мне гитару. Она жива до сих пор" [ 840 ]. Любопытно, что не только Высоцкий играл на гитаре Галича, но и наоборот! Вот эпизод из воспоминаний художника Николая Дронникова, где речь также идет о второй половине 70-х годов, когда Галич уже был в эмиграции: "В библиотеке висит гитара, купленная на Кузнецком с однополчанином Керовым. В Москве ее подарил одной француженке. Только добрая душа возвратила гитару в Париже, приходит Галич. Взяв пару аккордов, передал ему, сказав: "На ней играл в Москве Высоцкий" [ 841 ]. Что же касается отношения Высоцкого к эмиграции, особенно в последние годы его жизни, то на этот счет имеются разные свидетельства. По словам Михаила Шемякина, Высоцкий "понимал, что на Западе ему нечего делать. В этом он убедился прежде всего на примере Галича. И когда мы с ним обсуждали, смог ли бы он жить на Западе, Володя говорил: "Ну что, два-три концерта, как у Саши Галича? А потом что? Петь в кабаках?" [ 842 ] Для сравнения приведем более раннее интервью Шемякина, где встречаются другие детали: "Володя знал с моих слов печальную судьбу в эмиграции Александра Галича. <...> И он мне говорил: "Мишка, ну что я могу? Я бы хотел, допустим, жить, условно скажем, на Западе и работать. Языка не знаю. Как Галич, дам два-три концерта, а потом что? Петь где-нибудь в ресторанах? Я этого не хочу!. Но когда он вернулся из Америки, она настолько его увлекла, что он стал говорить (по-моему, у меня где-то даже письмо есть): "Мишка, мы с тобой должны жить в Америке! В Америку он просто влюбился" [ 843 ]. Хотя Высоцкий не участвовал ни в каких политических акциях протеста и вообще сторонился диссидентского движения, а весь свой конфликт с властями "прятал" в стихи и песни, однако к нескольким наиболее известным диссидентам (помимо Шемякина)- например, к Сахарову [ 844 ], Солженицыну [ 845 ] и Григоренко [ 846 ] - относился с большим уважением. Галич же, как известно, дружил и с Сахаровым, и с Григоренко, причем последнему даже посвятил знаменитую песню. Общность наблюдается и в реакции обоих поэтов на вторжение советских танков в Чехословакию.

Галич, узнав об этом, написал "Петербургский романс". Высоцкий же хотя ничего такого специально не написал, однако отнесся к этому событию так, как и подобает порядочному человеку. Рассказывает детский хирург Станислав Долецкий: "летом 1968 года Мариночка [ М. Влади ] должна была выступать в Зеленом театре парка им. Горького. А меня кто-то из них с Володей пригласил туда. Но вдруг объявили, что наши войска вступили в Чехословакию, и Марина заявила, что перед людьми государства, которое совершило такое, она выступать отказывается. Я точно помню эти слова, и горе, и огорчение: они с Володей приходили тогда ко мне. <...> Разговор я помню четко, потому что мой друг был командиром десантных войск, которые высадились в Праге,- он агрессию и осуществлял"[ 847 ] Вместе с тем личное отношение Высоцкого к Галичу всегда оставалось сложным - он ревниво относился к его успеху у многих ценителей авторской песни, в том числе и потому, что при сравнении оценки часто были не в пользу Высоцкого. В апреле 1970 года у коллекционера Валентина Савича другой коллекционер Михаил Крыжановский, специально приехавший из Ленинграда, записывал Высоцкого. Тот прибыл на машине, быстро спел "Песню о масках", "Песню про первые ряды" и "Ноты" и уже собрался уходить, как вдруг Крыжановский начал возмущаться: что же это я, мол, приперся из Питера ради каких-то трех песен?! "Короче говоря, я в тоске. Три песни. Говорю: "Ну ладно, тогда что ж, поеду-ка я к Галичу". И тут второй раз я увидел его во гневе. Он крутанулся этак на одном месте, улыбочка такая с пружинкой: "Ну ты, б...ь, ну поезжай к своему Галичу!" [ 848 ] Похожий случай произошел в конце 1970-х, уже после смерти Галича. Высоцковед Борис Акимов, друживший с Высоцким и помогавший ему готовить к печати сборник его стихов, однажды пришел к нему домой, и они начали разбирать рукописи: "И тут я говорю: "Владимир Семенович, а вот эта строка (сейчас уже не помню какая) похожа на галичевскую". Он сразу: "Какая? Я показал, он взглянул и тут же сказал: "Иди домой, мне сейчас некогда. А собирались как раз поработать подольше." [ 849 ] Между тем встречались они довольно часто. Сокурсница Высоцкого по Школе-студии МХАТ Таисия Додина рассказывала: "Когда мы учились на третьем курсе, на сцене нашей студии репетировали "Матросскую тишину" Александра Галича. Репетировали актеры будущего театра "Современник". Уже тогда Володя встречался и общался с Галичем. А следующая встреча произошла в Риге. Высоцкий распределился в Театр Пушкина вместе с Буровым, Ситко и Портером. И уже летом они поехали на гастроли в Ригу. У меня был свободный диплом, я поехала вместе с ними. В Прибалтике мы встретили отдыхавшего там Галича. И я хорошо помню, что мы собирались в нашем большом номере, много разговаривали, и Галич пел. Пел и Володя" [ 850 ]. Поскольку Высоцкий поступил в Школу-студию МХАТ летом 1956 года и сразу на второй курс, а генеральная репетиция "Матросской тишины" состоялась уже в январе 1958-го, то, судя по всему, знакомство Галича с Высоцким датируется 1957 годом. А в Театр Пушкина Высоцкий поступил в 1960 году, по окончании МХАТа, и, согласно воспоминаниям Т.Додиной, летом того же года состоялась их очередная встреча. Тогда еще ни Высоцкий, ни Галич не писали своих песен, поэтому исполнять они могли только чужие тексты - вероятно, романсы и блатной фольклор. Об этом же периоде сохранились воспоминания Марины Добровольской: "когда мы учились на третьем курсе, будущий "Современник" репетировал "Матросскую тишину". Репетировал на нашей учебной сцене. <...> Когда спектакль "Матросская тишина" запретили, мы хотели ставить эту пьесу в своем молодежном экспериментальном театре. И даже все вместе ходили к Галичу домой, он жил у метро "Аэропорт". И Высоцкий был вместе со всеми. Галич тогда дал нам свою пьесу" [ 851 ], а также актера и музыканта Валентина Никулина: "я с ним [с Галичем] был, слава богу,- так посчастливилось - очень хорошо знаком. И это все начиналось тогда, когда еще мы только-только с Владимиром Семеновичем Высоцким (для меня - Володей) были в студии Художественного театра, мы к нему уже приходили и просили его ЧТО-ТО НАПИСАТЬ" [ 852 ]. В начале 1962 года в Московском театре миниатюр ставилась смешная миниатюра Галича "Благородный поступок". На сцене было юбилейное торжество в честь того, что театр получил, наконец, постоянное помещение в саду "Эрмитаж" на Большом Каретном. Миниатюру поставил Марк Захаров, а в массовке был занят чуть ли не весь состав - актеры попеременно выходили на сцену. И среди них был 24-летний Владимир Высоцкий , поступивший в этот театр в феврале 1962 года и в мае вновь вернувшийся в Театр Пушкина [ 853 ]. Вполне могла состояться встреча Высоцкого с Галичем и в 1963 году, поскольку актер Владимир Трещалов вспоминал, что Эльдар Рязанов "в фильм "Дайте жалобную книгу" по сценарию Галича пробовал Володю. Я видел эту фотопробу, потому что сам тоже пробовался, когда снимался в картине "Русский народ" [ 854 ]. Судя по всему, Высоцкому предназначалась роль одного из двух главных героев, которые в одном из эпизодов поют под гитару куплеты рядом с домом директора ресторана "Одуванчик" Тани Шумовой.

Сохранилась афиша, приглашавшая всех желающих на вечер бардов в Доме культуры МГУ 19 января 1966 года: "Уважаемый товарищ! Приглашаем Вас на первое заседание КЛУБА ИНТЕРЕСНЫХ ВСТРЕЧ". Среди авторов-исполнителей, которые должны были там выступать, названы: М.Анчаров, А.Васильев, Б.Вахнюк, Ю.Визбор, В. Высоцкий, А.Галич, А.Загот и Б.Хмельницкий [ 855 ]. Однако на этот раз встреча Высоцкого с Галичем не состоялась. Почему - можно узнать из дневниковой записи 16-летней школьницы Ольги Ширяевой, которая была лично знакома с Высоцким: "19.01.66. Вечер бардов в МГУ на Ленинских горах. Принимали участие В.В., Шапиро, Вахнюк, Визбор. Хмельницкий и Васильев приехали чуть позже, с выступления, кажется, на "Серпе и молоте". <...> Анчаров вывихнул ногу, а у Галича - сердечный приступ, оба участия в вечере принять не смогли" [ 856 ]. Сергей Чесноков рассказал о встрече двух поэтов в 1968 году: "Александр Аркадьевич мне лично говорил, что к нему "вчера приходил Владимир, спел новую песню". Он записал ее и показал мне запись, это была только что написанная "Банька". Галич очень высоко отзывался о ней и о Высоцком как о поэте. Разговор происходил в квартире Галича, на Черняховского, 4, в присутствии его жены Ангелины Николаевны. Дату точно не помню, но это определенно было в конце шестидесятых, вероятно, осенью 1968 года" [ 857 ]. Высокую оценку Галичем этой песни засвидетельствовал и анонимный современник: "Не мне лично, но в моем присутствии Галич однажды сказал, что мечтал бы быть автором "Баньки по- белому" [ 858 ]. Известно еще одно свидетельство С.Чеснокова, относящееся, вероятно, к той же его встрече с Галичем: "Я помню, что Галич говорил при мне и даже, в общем, мне, потому что я был в это время у него дома: "Владимир - потрясающий поэт. Он не очень заботится о тщательном отделывании своих стихов." [ 859 ]. Вероятно, Галич, с его стилистической изощренностью, полагал, что тексты Высоцкого производят столь мощное впечатление, несмотря на их недостаточную "отделку", или наоборот - производят впечатление благодаря этому, вследствие так называемого "обаяния ошибки" (хотя "ошибочность" если и была, то мнимая). Алена Архангельская рассказывала, как в 1968 году после Новосибирского фестиваля вынуждена была уйти из Театра имени Моссовета, куда она получила распределение после ГИТИСа, и стала искать работу в других театрах. Вениамин Смехов, который был знаком с Юрием Авериным (вторым мужем Валентины Архангельской), привел ее в Театр на Таганке, и они вместе посмотрели спектакль "10 дней, которые потрясли мир" с участием Высоцкого: "Потом мы пришли в гримерку, и Веня познакомил меня с Высоцким. Володя сказал, что он очень любит и уважает Александра Аркадьевича и что они с Веней хотели бы мне помочь. На что я ответила, что мне очень нравится все, что они делают, но я актриса совсем другого плана и просто не сумею работать в вашем театре. <...> В ребятах было столько доброжелательности и открытости; они так хотели мне помочь, так дружно мне говорили: "Ну хочешь, мы уговорим Юрия Петровича тебя посмотреть?" Я помню, что очень упиралась, я боялась - это был совсем не мой театр" [ 860 ]. В свою очередь и Галич, по словам Алены, тепло отзывался о Высоцком: "Я думаю, что и отец не раз встречался с Володей Высоцким. Во всяком случае, папа очень любил его и не раз говорил о нем как об интересном актере и поэте" [ 861 ]. Другое свидетельство о встрече известно от фотографа Валерия Нисанова, которому Ольга Ивинская рассказывала, как однажды у нее на кухне Высоцкий и Галич пели по очереди свои песни [ 862 ]. Интересно, что Галич любил слушать песни Высоцкого не только в авторском исполнении, но и в хорошем исполнении других бардов. Один из таких случаев описал Леонид Жуховицкий: "Я помню, мне позвонил Сережа Чесноков и сказал: "Заболел Александр Аркадьевич, давай к нему сходим". <...> И я вот помню, он лежал на кровати, полуприкрытый пледом. <...> Это было где-то, наверное, уже года через два после фестиваля, и уже Александра Аркадьевича выдавливали из страны. Мы понимали, что он должен уехать. Вадим Делоне , который был тогда на фестивале, он уже сидел. <...> Я помню, Галич сказал: "Ну вот, Вадим уже как бы на выходе". Ему там год, по-моему, оставалось сидеть. Сережа спел тогда под гитару только что написанную песню Володи Высоцкого "Охота на волков". Галичу песня понравилась. Мы его попросили почитать или спеть что-то новое. И он почитал и спел нам свою прекрасную поэму о Януше Корчаке" [ 863 ] Сохранились и воспоминания Сергея Чеснокова об этом визите [ 864 ]. Он рассказывал, что врач по неосторожности занес Галичу инфекцию, и тот лежал в Ленинграде дома у Раисы Берг. Эта история описана в "Генеральной репетиции" и имела место в апреле - мае 1971 года. Следовательно, этим же временем датируется и визит к Галичу Жуховицкого с Чесноковым. После того как в "Вечернем Новосибирске" была опубликована разгромная статья Мейсака , артист Театра на Таганке Рафаэль Клейнер принес эту статью Высоцкому. Тот, прочитав ее, грустно сказал: "Значит, скоро и до меня доберутся" [ 865 ]. И действительно: через месяц с небольшим, 31 мая, газета "Советская Россия" разразилась статьей В.Потапенко и А.Черняева "Если друг оказался вдруг", которая положила начало компании травли Высоцкого в советской прессе.

Добавим, что в семье коллекционера Михаила Крыжановского хранится гитара, на деке которой с левой стороны оба поэта оставили свои автографы. Сначала расписался Галич: "Мише! Которого я люблю. Александр Галич", а через некоторое время и Высоцкий: "И которого я тоже люблю, и у него лучшие записи. Мише. Высоцк" [ 866 ]. Хотя Галич и был театралом, но - удивительный факт: живя в Советском Союзе, он ни разу не видел "Гамлета" в постановке Юрия Любимова! И это тем поразительнее, что вскоре после премьеры этого спектакля 29 ноября 1971 года с Высоцким в главной роли он написал песню "Старый принц", где примерял образ Гамлета к самому себе. Причем уже в 1936-1937 годах, еще до рождения Высоцкого, учась в студии Станиславского, Галич репетировал роль короля Клавдия! А в эмиграции он видел этот спектакль лишь однажды - в знаменитом парижском дворце Пале де Шайо (Palais de Chaillot) в ноябре 1977 года, за месяц до своей гибели (один из "Гамлетов" был сыгран 17 ноября). Об этом рассказал актер Театра на Таганке Дмитрий Межевич: "Последний раз с Александром Аркадьевичем мы виделись в 1977 году. Наш театр на Таганке был на гастролях в Париже. И он пришел на спектакль "Гамлет". У меня было предчувствие - почему-то я его должен увидеть. И действительно, через шерстяной занавес, который был в "Гамлете", я смотрю в партер: он сидит довольно близко, в ряду шестом, с Ангелиной Николаевной. Сердце у меня забилось. Это был где-то ноябрь 1977 года. И после спектакля я подошел к нему. Он не ожидал этого. От неожиданности он обернулся. Его первые слова: "Милый мой!.." И мы обнялись. Поговорили очень мало. Я спросил: "А вы что, видели этот спектакль в Москве?" Оказывается, нет, не видел он "Гамлета". Только вот в Париже в этот день. Что-то немножко спросили друг друга, и Ангелина Николаевна заволновалась: "Лучше вам все-таки с нами не находиться - мало ли кто может присутствовать, и из ваших тоже." И мы так вот распрощались, кивнули друг другу. Но это выражение лица, выражение глаз - оно до сих пор незабываемо" [ 867 ].

В 1995 году было опубликовано интервью Межевича, где он приводил другие детали своей встречи с Галичем: "А в декабре 1977-го в Париже Александр Аркадьевич приходил на наш "Гамлет" - уже постаревший, с палочкой. Страдавший от ностальгии. Я тогда (по-моему, единственный) подошел к нему после спектакля, хотя, конечно, очень боялся - сами понимаете, какое время" [ 868 ].

Незадолго до кончины Галич встречался и с другими артистами Театра на Таганке, причем сам же пришел к ним в гостиницу - настолько сильно соскучился по своему зрителю. Об этом рассказала актриса Театра на Таганке Виктория Радунская:

"С Галичем в Париже мы встречались. Он пришел к кому-то в номер. И несколько человек сидели всю ночь и слушали песни Галича. <...> Мы пришли послушать. Сидели и слушали Александра Аркадьевича, который всю ночь пел. Потом мы уехали в Лион и Марсель. Из Марселя - прямо домой в Москву. Когда прилетели в Москву, узнали о том, что погиб Галич" [ 869 ]. 10 декабря 1977 года театр вернулся в Москву, а Высоцкий остался в Париже еще на некоторое время - ему предстоял ряд концертов. 15 декабря он выступал с концертом в Париже. А накануне они с Михаилом Шемякиным хорошо погуляли, и на следующий день состояние Высоцкого было критическим: "Володе прислали записку о том, что умер Галич, и попросили сказать что-нибудь о нем. Володя же ничего об этом сказать был просто не в состоянии - его за кулисами с ложечки отпаивали шампанским. Я не знаю, просто не понимаю, как он выдержал тот концерт и каких усилий ему это стоило. Он был очень болен" [ 870 ]. А на записку из зала с просьбой что-нибудь сказать о Галиче Высоцкий не ответил потому, что как "советский гражданин" вынужден был вести себя лояльно и не хотел лишний раз "нарываться", однако, вернувшись из Франции, в своей машине после премьеры какого-то фильма передал Алене Архангельской фотографии с похорон ее отца, на которых присутствовал весь цвет французской эмиграции [ 871 ]. Более того, в передаче радиостанции "Голос Америки" от 5 августа 1980 года, посвященной памяти уже самого Высоцкого, диктор и вовсе заявил: "После трагической смерти Александра Галича Владимир Высоцкий включал в программы своих концертов песни этого знаменитого поэта-барда" [ 872 ]. Однако подтвердить справедливость данного высказывания пока не представляется возможным. Таким образом, если отношение Галича к Высоцкому всегда оставалось в целом положительным, хотя и не лишенным критики, то отношение Высоцкого к Галичу было двойственным: имеются как отрицательные высказывания - о том, что он "не любил" Галича, относился к нему "с осторожностью" или вообще избегал встреч (М.Крыжановский, М.Шемякин, И.Дыховичный, Д.Межевич), так и положительные (А. Вернер, Д.Карапетян, В.Козачков, В.Тарасенко, А.Архангельская-Галич, интервью Высоцкого в Набережных Челнах).

Кроме того, если верить Людмиле Варшавской, на квартире которой в 1967 году в Алма-Ате состоялся концерт Галича, то Высоцкий во время своих приездов в Казахстан пел кроме и так неоднократно исполнявшейся им "Баллады про маляров, истопника и теорию относительности" [ 873 ], еще целый ряд его песен: "Многие песни Александра Галича разошлись с подачи Владимира Высоцкого. Тут песни про ужасную историю про Москву и про Париж, про то, как шизофреники вяжут веники, про товарища Парамонову, про прибавочную стоимость и многие другие. Высоцкий выступил популяризатором Галича. Входили в то число и его казахстанские песни" [ 874 ]. Поскольку Высоцкий действительно бывал с концертами в Казахстане - в частности, в 1970 и 1973 годах,- логично предположить, что на домашних концертах (хотя, возможно, и публично) он помимо собственных песен, пел и песни Галича. Кстати, все песни, которые перечислила Л.Варшавская,- шуточные и сатирические, причем "Красный треугольник", "Баллада о прибавочной стоимости" и "Право на отдых" ("Баллада о том, как я ездил навещать своего старшего брата, находящегося на излечении в психбольнице в Белых Столбах")- откровенно антисоветские. Что же касается "казахстанских песен" Галича, то здесь имеются в виду две: "Песня про генеральскую дочь" (1966) и "Баллада о том, как одна принцесса раз в месяц в день получки приходила поужинать в ресторан ?Динамо?", написанная, по словам жены Александра Жовтиса Галины Плотниковой, во время его первого приезда в Алма-Ату в конце февраля - начале марта 1967 года [ 875 ]. Таким образом, Высоцкий исполнял и эти две песни, а ведь Варшавская добавила, что он пел "и многие другие". Не исключено, что именно поэтому, скажем, песню "Право на отдых" так упорно приписывали Высоцкому авторы разгромных статей о нем.

Приписывались Высоцкому и другие песни Галича - например, "Красный треугольник". Очевидцем такого случая оказался Сергей Никитин: "Я однажды в Подмосковье, в дачных местах, гулял по лесу и наткнулся на костер. Вокруг костра сидели отдыхающие, видимо, из какого-то предприятия, рабочие. И вот одна женщина, такая дородная, говорит: "Давайте я вам сейчас расскажу Высоцкого" и начинает рассказывать: "Ой, ну что ж тут говорить, что ж тут спрашивать?" [ 876 ] Вот и косвенное доказательство того, что Высоцкий исполнял эту песню, причем ее заключительные саркастические строки: "Она выпила "Дюрсо", а я перцовую - / За советскую семью образцовую !",- перекликаются с горьким сарказмом концовки песни Высоцкого "За хлеб и воду", которая также датируется 1963 годом: "За хлеб и воду, и за свободу / Спасибо нашему совейскому народу! / За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе / Спасибо нашей городской прокуратуре!" Вообще слово "советский" Высоцкий чаще всего произносил именно как "совейский": "Не дам порочить наш совейский городок", "Встречаю я Сережку Фомина, / А он - Герой Совейского Союза", "И хоть я во все светлое верил, / Например, в наш совейский народ", "И всю валюту сдам в совейский банк", а на нескольких фонограммах исполнения "Пародии на плохой детектив" встречалось даже: "Жил в гостинице "Совейской" / Несовейский человек", "Сбил с пути и с панталыку / Несовейский человек", "А в гостинице "Совейской" / Поселился мирный грек", а также в исполнявшейся им песне Ахилла Левинтона "Стою я раз на стреме" (известной и в исполнении Галича [ 877 ] ): "Он предложил мне денег / И жемчуга стакан, / Чтоб я бы ему передал / Совейского завода план". Не менее любопытно объяснение, которое давал Высоцкий этому нарочитому искажению: "Народ советский ведь слепой, как сова: живет и не видит, что творится вокруг. Вот и придумал я аллегорию, как в баснях, с совой. Так что на самом деле народ-то не советский, а совейский - слепой!" [ 878 ] У Галича же слово "советский" всегда звучит вроде бы правильно, но неизменно с едким сарказмом, как в вышеприведенной цитате из "Красного треугольника". Приведем еще несколько примеров: "Ты ж советский, ты же чистый, как кристалл: / Начал делать, так уж делай, чтоб не встал!", "А им к празднику давали сига / По-советски ж, а не как- нибудь там!", "Центральная газета / Оповестила свет, / Что больше диабета / В стране советской нет <...> Доступно кушать сласти / И газировку пить / Лишь при Советской власти / Такое может быть!", "Народы Советского Союза приветствуют и поздравляют братский народ Фингалии со славной победой!" [ 879 ] И еще одна перекличка, связанная с "Красным треугольником". Эта песня начинается следующими словами: "Ой, ну что ж тут говорить, что ж тут спрашивать! / Вот стою я перед вами, словно голенький", а в ноябре 1971 года на одном из домашних концертов Высоцкий спел короткое "больничное" четверостишие и объявил его прологом к "Песне про сумасшедший дом": "кругом, словно голенький. / Вспоминаю и мать, и отца. / Грустные гуляют параноики, / Чахлые сажают деревца". Заимствование из песни Галича очевидно. По свидетельству безвременно ушедшего исследователя бардовской песни Алексея Красноперова, автор ряда публикаций о Высоцком Людмила Томенчук сообщила ему в одном из писем, что слышала фонограмму, где Высоцкий объявлял: "А сейчас я спою три песни Галича",- и на этом, к сожалению, запись обрывалась.

В беседе с автором этих строк А.Красноперов сообщил также, что его близкий друг Олег Антонов (самодеятельный автор, член ижевского КСП, сам родом из Новосибирска) рассказывал, как однажды, будучи еще совсем юным, услышал в Новосибирске в 1967 году пленку, где Высоцкий пел три песни Галича: "Право на отдых", "Автоматное столетие" (авторское название - "Жуткий век") и еще одну, название которой Красноперов запамятовал. А поскольку в 1967 году Высоцкий действительно выступал в клубе "Под интегралом" (или, по крайней мере, прилетел с такой целью в Новосибирск [ 880 ] ), то есть вероятность, что именно эту пленку и имел в виду Олег Антонов. Так что со временем вполне могут обнаружиться неизвестные фонограммы с песнями Галича в исполнении Высоцкого, а таких песен, как выяснилось, немало: "Про физиков", "Красный треугольник", "Баллада о прибавочной стоимости", "Право на отдых", "Жуткий век", "Тонечка", "Памяти Б.Л.Пастернака", "Песня про генеральскую дочь", "Баллада о принцессе с Нижней Масловки". И, вероятно, это еще далеко не полный список. Если же говорить о различиях в творчестве двух поэтов, то, оставляя в стороне жанровый аспект, это главным образом различие стилистическое: Галич публицистичен, саркастичен и литературен. Высоцкий метафоричен, ироничен и демократичен. То, о чем Галич говорил прямым текстом, Высоцкий часто выражал с помощью метафор, прозрачных или скрытых. Перекличек же в их произведениях существует великое множество - вплоть до буквальных совпадений, особенно там, где они касаются темы власти [881]. Разберем самые интересные из них. Оба поэта в одних и тех же выражениях говорят о власти и ее приспешниках. Галич: "И орут, выворачивая нутро, / Рупора о победах и доблести", "И вновь их бессловесный гимн / Горланят трубы", "Вопят прохвосты-петухи, / Что виноватых нет". Высоцкий: "Кричат загонщики, и лают псы до рвоты", "И стая псов, голодных Гончих Псов, / Надсадно воя, гонит нас на Чашу". Сходство здесь очевидно: вопят, орут, горланят - кричат, лают, воют; выворачивая нутро - до рвоты, надсадно. Функцию же псов в процитированных песнях Галича выполняют рупора и трубы , то есть советское радио и громкоговорители. Однако и образ псов также используется Галичем. В песне "Я выбираю Свободу" упомянуты собаки , которых власть спускает на того, кто выбрал свободу: "И лопается терпенье, / И тысячи три рубак / Вострят, словно финки, перья, / Спускают с цепи собак", а сами представители власти названы псарями ("Песенка о рядовом"): "Пускай заседают за круглым столом / Вселенской охоты псари?" Есть и другая перекличка на "собачью тему". Высоцкий: "Гордо шагают , вселяя испуг, / Страшные пасти раззявив, / Будто у них даже больше заслуг, / Нежели чем у хозяев" ("Наши помехи эпохе под стать", 1972). Галич: "И важничая , как в опере, / Шагают суки и кобели, / Позвякивая медальками, / Которыми их сподобили. / Шагают с осанкой гордою , / К любому случаю годною, / Посматривая презрительно / На тех, кто не вышел мордою" ("Собаки бывают дуры", 1966). Кстати, в этой песне Галича наблюдается общий мотив со стихотворением Высоцкого "Про глупцов" (1977). Сравним: "Собаки бывают дуры, и кошки бывают дуры, / И им по этой причине нельзя без номенклатуры" (Галич), "Всё бы это еще ничего, / Но глупцы состояли при власти" (Высоцкий). В свое время, разбирая фильм "Бегущая по волнам", мы затронули использование Галичем приема "антисказки" на примере его песни "Чехарда с буквами". Этот прием встречается также в "Легенде о табаке", где "в дверь стучат! В двадцатый век / Стучат!.. Как в темный лес, / Ушел однажды человек / И навсегда исчез!", и в "Колыбельной", где земная и потусторонняя жизни находятся "под присмотром конвойного": "А утром пропавших без вести / Выводят на берег Леты". Мотив "пропадания без вести" можно найти и в ряде произведений Высоцкого с "антисказочными" мотивами, например: "А кто прямо пойдет - ничего не найдет / И ни за грош пропадет ". Или: "А мужик, купец и воин / Попадал в дремучий лес. / Кто зачем: кто с перепою, / А кто сдуру в чащу лез. / По причине попадали, / Без причины ли. / Только всех их и видали - / Словно сгинули ". А у поэмы Галича "Вечерние прогулки" наблюдаются любопытные переклички с произведениями Высоцкого: "Уносите, дети, ноги, / Не ходите, дети, в лес,- / В том лесу живет в берлоге / Лютый зверь - ОБэХаэС!.." (правильно - ОБХСС, Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности) [ 882 ]. Лютый зверь в берлоге - это медведь, который в качестве олицетворения тоталитарной власти (советской или гитлеровской) нередко появляется у Высоцкого: "Растревожили в логове старое Зло, / Близоруко взглянуло оно на Восток. / Вот поднялся шатун и пошел тяжело - / Как положено зверю, свиреп и жесток", "А тем временем зверюга ужасный / Коих ел, а коих в лес волочил", "Злобный король в этой стране / Повелевал, / Бык-минотавр ждал в тишине / И убивал". Также в этой связи можно упомянуть "Марш футбольной команды "Медведей". Продолжая разговор об "антисказочных" мотивах, процитируем "Лукоморье" Высоцкого, в котором "бородатый Черномор" "давно Людмилу спер - ох, хитер!". Наблюдается явная параллель с "Салонным романсом" Галича: "А нашу Елену. Елену / Не греки украли ,а век!" (позднее, в "Воспоминаниях об Одессе", 1973, Галич еще раз вернется к этому образу: "И снова в разрушенной Трое / Елена! - труба возвестит"). А образ века в его произведениях символизирует советскую действительность: "Но век не вмешаться не может, / А норов у века крутой! <...> И вот он враля-лейтенанта / Назначит морским атташе". И в галичевском "Салонном романсе", и в "Песне о вещей Кассандре" Высоцкого Троя олицетворяет собой Россию: "А Троя- Разрушена Троя! / И это известно давно", "Без умолку безумная девица / Кричала: Ясно вижу Трою, павшей в прах, / Но ясновидцев, впрочем, как и очевидцев, / Во все века сжигали люди на кострах". Причем в последней песне, как и в "Салонном романсе", говорится о греке: "Конец простой - хоть не трагичный, но досадный: / Какой-то грек нашел Кассандрину обитель / И начал пользоваться ей не как Кассандрой, / А как простой и ненасытный победитель". Особый интерес представляет разработка Высоцким и Галичем темы Правды и Лжи. В советские времена эти понятия были поставлены с ног на голову, и оба поэта по- своему констатируют эту ситуацию. На этом приеме целиком построено "Заклинание Добра и Зла" Галича: "Но Добро, как известно, на то и Добро, / Чтоб уметь притвориться и добрым , и смелым, / И назначить при случае черное белым / И веселую ртуть превращать в серебро" (сравним у Высоцкого: "Притворились добренькими , / Многих прочь услали / И пещеры ковриками / Пышными устлали", "И будут вежливы, и ласковы настолько - / Предложат жизнь счастливую на блюде, / Но мы откажемся. И бьют они жестоко. / Люди! Люди! Люди!"). А своих противников - в том числе самого Галича - власть заклеймила как Зло и попыталась взвалить на них вину за свои собственные преступления: "И Добро прокричало, стуча сапогами, / Что во всем виновато беспечное Зло!",- в чем видится явная перекличка с "Притчей о Правде и Лжи" (1977) Высоцкого: "Тот протокол заключался обидной тирадой - / Кстати, навесили Правде чужие дела,- / Дескать, какая-то мразь называется Правдой , / Ну, а сама пропилась, проспалась догола", и с одним из его набросков 1969 года: "Слухи по России верховодят / И со сплетней в терцию поют. / Ну а где-то рядом с ними ходит / Правда, на которую плюют ".

В песне "Я выбираю Свободу" (1968), как и позднее в "Заклинании Добра и Зла", Галич саркастически именует органы власти "Свободой", поскольку они сами себя так называют: "Я выбираю Свободу, / И знайте, не я один! /И мне говорит "Свобода": / ?Что ж,- говорит,- одевайтесь / И - пройдемте-ка, гражданин!". У Высоцкого же "зло называется злом", а "добро остается добром в прошлом, будущем и настоящем" ("Баллада о времени"), и положительные характеристики власти в его творчестве исходят, в основном, от представителей самой власти: "Всё путем у нечисти - / Даже совесть чистая!", "Мы спокойней суперменов - / Если где-нибудь горит, / В "01" из манекенов / Ни один не позвонит", "А впрочем, мы - ребята нежные, / С травмированной детскою душой" и т.д. Если продолжить сопоставление "Заклинания Добра и Зла" с "Притчей о Правде и Лжи", то можно обнаружить еще ряд совпадений, например: Галич: "И сказал Представитель, почтительно строг, / Что дела выездные решают в ОВИРе, / Но что Зло не прописано в нашей квартире / И что сутки на сборы - достаточный срок!" Высоцкий: "Стервой ругали ее и похуже, чем стервой, / Мазали глиной, спустили дворового пса: / "Духу чтоб не было - на километр сто первый / Выселить, выслать за двадцать четыре часа !" Правда, у Галича речь идет о выдворении из страны, а у Высоцкого - из Москвы, но суть дела от этого не меняется. Впервые же прием, представленный в "Заклинании Добра и Зла", был использован Галичем в песне "Мы не хуже Горация" (1965): "Что ж, зовите небылицы былями, / Окликайте стражников по имени! / Бродят между ражими Добрынями / Тунеядцы Несторы и Пимены". Перед нами - яркий пример использования "чужого слова": власть считает себя "Добром" - отсюда характеристика "Добрыня", которая, в отличие от традиционно положительного сказочного образа Добрыни Никитича, приобретает у Галича негативную - саркастическую - коннотацию и поэтому сопровождается авторским эпитетом "ражие". Что же касается "тунеядцев Несторов и Пименов" (здесь, несомненно, содержится намек в том числе и на недавний процесс над "тунеядцем Бродским"), то "их имен с эстрад не рассиропили, / В супер их не тискают облаточный". Это напоминает песню Высоцкого "У меня было сорок фамилий?" (1963): "Мое имя не встретишь в рекламах / Популярных эстрадных певцов. / Но я не жалею!" Далее в песне Галича вновь поднимается тема Правды и Лжи: "Бродит Кривда с полосы на полосу, / Делится с соседской Кривдой опытом",- что перекликается с "Песней-сказкой про нечисть" (1966) Высоцкого. В обоих произведениях идет речь об "опыте", которым "делятся" друг с другом представители власти:" Делится с соседской Кривдой опытом ", но в песне Высоцкого говорится также и о зарубежных коммунистических движениях: "Из заморского из леса, / Где и вовсе сущий ад, / Где такие злые бесы / Чуть друг друга не едят, / Чтоб творить им совместное зло потом, / Поделиться приехали опытом". В песне "Моя предполагаемая речь на предполагаемом съезде историков стран социалистического лагеря, если бы таковой съезд состоялся и если б мне была оказана высокая честь сказать на этом съезде вступительное слово" (1972) Галича также говорится о Кривде , но уже представленной в виде различных "правд", назначаемых властью: "Приходят слова, и уходят слова, / За правдою правда вступает в права <...> Сменяются правды, как в оттепель снег, / И скажем, чтоб кончилась смута: / "Каким-то хазарам какой-то Олег / За что-то отмстил почему-то!" Эта тема будет развита Галичем в "Марше мародеров" (1976), который имеет аналогии с его же "Ночным дозором" (1964) и двумя произведениями Высоцкого: "Маршем футбольной команды "Медведей" и "Балладой о манекенах" (оба - 1973). Основное отличие стихотворения Галича не только от названных песен Высоцкого, но даже и от "Ночного дозора" состоит в его крайней прямолинейности: " Упали в сон победители и выставили дозоры, / Но спать и дозорным хочется, а прочее - трын-тран. / И тогда в покоренный город вступаем мы, мародеры. / И мы диктуем условия и предъявляем права!" Сравним с "Маршем" Высоцкого (обратим также внимание на жанр обоих произведений - "марш"): "Когда лакают / Святые свой нектар и шерри-бренди / И валятся на травку и под стол , / Тогда играют / Никем не победимые медведи / В кровавый, дикий, подлинный футбол". Достаточно интересно, что эти мародеры, упоминавшиеся также в песне "Памяти Б. Л.Пастернака": "А над гробом встали мародеры / И несут почетный КА-РА-УЛ!" [ 883 ], начинают действовать ночью, когда все спят (вспомним, что и аресты в советские времена часто происходили именно в это время суток). Такая же ситуация описывается в "Ночном дозоре", где речь идет о многочисленных памятниках Сталину, после XX съезда убранных в запасники и теперь вновь возвращающихся, и в "Балладе о манекенах" Высоцкого: "когда живые люди спят, / Выходят в ночь манекены". Что же касается парада уродов из песни Галича 1964 года, то он встретится и в стихотворении Высоцкого "Схлынули вешние воды" (1966): "<...> Вышли на площадь уроды, / Солнце за тучами скрылось. / А урод-то сидит на уроде / И уродом другим погоняет. / И это всё при народе, / Который приветствует вроде / И вроде бы всё одобряет". Именно ночью мародеры захватили власть в городе (в стране), назвав себя победителями, а истинных победителей - мародерами: "Горнист протрубит побудку, сон стряхнут победители / И увидят, что знамя Победы не у них, а у нас в руках. <...> Историки разберутся - кто из нас мародеры, / А мы-то уж им подскажем, а мы-то уж их просветим. <...> И, стало быть, всё в порядке! И, стало быть, всё как надо! / Вам, мародерам,- пуля, а девки и марши - нам!" Кстати, когда Галича исключали из Союза писателей СССР, то обвинили его именно в мародерстве (см. главу "Исключения из союзов" ). Теперь затронем мотив вранья представителей власти, который встречался в уже упомянутой песне Галича "Мы не хуже Горация": "Что ж, зовите небылицы былями". В его песне "Бессмертный Кузьмин" (1968) встретится также: "Тогда опейся допьяна / Похлебкою вранья". Здесь перед нами - вариация образа ядовитого зелья , которое "варят" представители власти, пьют сами и заставляют пить других. У Высоцкого в "Разбойничьей" есть похожий образ: "Пей отраву, хоть залейся, / Благо денег не берут". Вспомним в этой связи еще одну песню Галича, которая называется "Песня о последней правоте" (1967): "И приятель мой, плут и доносчик, / Подольет мне отраву в вино ", в чем видится явная перекличка с песней Высоцкого "Мои похорона" (1971): "Яду капнули в вино , / Ну а мы набросились. / Опоить меня хотели, но / Опростоволосились". Кроме того, песня Галича заканчивается следующими словами: "А приятель, всплакнув для порядка , / Перейдет на возвышенный слог",- что вновь напоминает "Мои похорона": "И почетный караул / Для приличия всплакнул ". Как видим, в обоих случаях показывается лицемерие властей предержащих (сравним еще в песне Высоцкого "Веселая покойницкая", также написанной в 1971 году: "Бывший начальник - и тайный разбойник - / В лоб лобызал и брезгливо плевал"). Эти два мотива - возвышенный слог и всплакнув для порядка встречаются также в песне Галича "Памяти Пастернака": "<...> На полчасика погрустнели <...> И терзали Шопена лабухи, / И торжественно шло прощанье ". Сравним с той же песней Высоцкого "Мои похорона": "Стали речи говорить - всё про долголетие",- и с черновым вариантом его же "Памятника", где скульптор "разразился приветствием-тостом / И хвалу нараспев произнес".

Что же касается мотива отравленного зелья , то он появится еще в одном стихотворении Галича ("Кошачьими лапами вербы?", 1971), хотя и имеет другое смысловое наполнение: "А я и пригубить не смею / Смертельное это вино. / Подобно лукавому змею, / Меня искушает оно!" Скорее всего, здесь перед нами - мотив чаши , которую должен испить лирический герой, но не может на это решиться. Этот мотив подробно разрабатывается и Высоцким: "Ох, приходится до дна ее испить - / Чашу с ядом вместо кубка я беру", "Только чашу испить не успеть на бегу?", "И лучше мне молча допить / Бокал". Говоря о теме "Правда и Ложь", нельзя обойти вниманием тесно связанный с ней мотив дальтонизма. Мы уже цитировали строку из "Заклинания Добра и Зла": "И назначить при случае черное белым". Власть не только произвела "переоценку ценностей", но и установила эти новые "ценности" в качестве канона для всех людей. Рассмотрим в этой связи "Песню о синей птице" (1966) Галича и сопоставим ее с произведениями Высоцкого: "Был я глупый тогда и сильный, / Все мечтал я о птице синей. / А нашел ее синий цвет - / Заработал пятнадцать лет. / Было время, за синий цвет / Получали пятнадцать лет! <...> Было время, за красный цвет / Добавляли по десять лет! <...> Ох, сгубил ты нас, желтый цвет: / Мы на свет глядим, а света нет!" Мотив дальтонизма вкупе с его вариациями - мотивами слепоты (сравним с написанной чуть позже "Колыбельной" Галича: "Незрячим к чему приметы?!") и слабого зрения ("А как желтый блеск стал белеть, / Стали глазоньки столбенеть!")- подробно разрабатывается Высоцким: "Потому что мы жили в бараках без окон, / Потому что отвыкли от света глаза!", "Я от белого света отвык", "Бродят толпы людей, на людей не похожих: / Равнодушных, слепых", "Сколько я, сколько я видел на свете их - / Странных людей, равнодушных, слепых", "Мы ослепли - темно от такой белизны, / Но прозреем от черной полоски земли", "И обязательное жертвоприношенье, / Отцами нашими воспетое не раз, / Поставило печать на наше поколенье, / Лишило разума и памяти, и глаз", "Куда идешь ты, темное зверье? / "Иду на Вы, иду на Вы!" / Или ослабло зрение твое? / "Как у совы, как у совы!?" Этот мотив будет развит Высоцким и в стихотворении "Про глупцов" (1977), где советская власть представлена в образе трех глупцов, которые "спор вели <...> кто из них, из великих, глупее": "Встрял второй: "Полно вам, загалдели! / Я способен все видеть не так, / Как оно существует на деле!/ "Эх, нашел, чем хвалиться, простак, / Недостатком всего поколенья! / И к тому же все видеть не так - / Доказательство слабого зренья!" Привив другим людям способность "все видеть не так", власть сама от нее страдает. Этот "недостаток всего поколенья" упоминается также в полностью посвященном цветовой тематике стихотворении Высоцкого "Представьте, черный цвет невидим глазу." (1972): "Есть, правда, отклоненье в дальтонизме, / Но дальтонизм - порок и недостаток", и в той же "Песне о синей птице" Галича: "Покалечены наши жизни!.. / А может, дело все в дальтонизме? / Может, цвету цвет не чета, / И мы не смыслим в том ни черта? / Так подчаль меня, друг, за столик. / Ты - дальтоник, и я - дальтоник. / Разберемся ж на склоне лет, / За какой мы погибли цвет?" Слово "подчаль" говорит о том, что главный герой этой песни - безногий инвалид, проведший много лет в лагерях. В более ранней песне Галича - "Облака" (1962)- мы находим похожего героя, который провел в заключении двадцать лет и также сидит в пивной: "Я в пивной сижу, словно лорд, / И даже зубы есть у меня". Сходную тему разрабатывает Высоцкий в "Песне про снайпера, который через пятнадцать лет после войны спился и сидит в ресторане. Делать ему уже нечего" (1965). Причем в этой песне косвенно упоминаются вызов в суд и тюремное заключение главного героя (процитируем черновик): "И кляксой мерзкой / На белый лист / Легла повестка / На твою жизнь". У главного героя "Песни о синей птице" есть реальный прототип. Слово Александру Галичу: "на инвалидной коляске, вместо протезов было четыре колеса. Он сказал: "Подсадите-ка меня, братцы". Мы выпили. Когда мы выпили , он рассказал нам такую историю " (Переделкино, на даче Пастернаков, 1974). Эту же трагическую для страны тему воспроизводит Высоцкий в стихотворении "Забыли", также написанном в 1966 году: "Желаю удачи!" - сказал я ему. / "Какая там на хрен удача!" / Мы выпили с ним , посидели в дыму, / И начал он сразу, и начал: / А что,- говорит,- мне дала эта власть / За зубы мои и за ноги? / А дел до черта - напиваешься всласть / И роешь культями дороги!". В "Поэме о Сталине" Галича (конец 60-х) также встречается мотив физической искалеченности главного героя: "Я седой не по годам / И с ногою высохшей. / Ты слыхал про Магадан? / Не слыхал? Так выслушай!" Сравним с "Песней про Магадан" Высоцкого (1968): "Ты думаешь, что мне не по годам , / Я очень редко раскрываю душу,- / Я расскажу тебе про Магадан / - Слушай !". Между тем содержание этих произведений, несмотря на внешнее сходство, различно: главный герой песни Галича рассказывает о своем лагерном прошлом, а лирический герой Высоцкого, как и в более ранней его песне "Мой друг уехал в Магадан",- о своей поездке к другу, "не по этапу". Вместе с тем и Высоцкий, и Галич говорят о "заклейменности" всех советских людей: "Но мы-то знаем, какая власть / Нам в руки дала кайло. / И все мы - подданные ее / И носим ее клеймо " (Королева материка, 1971). Сравним в "Баньке по-белому" Высоцкого, где власть персонифицирована в образе Сталина, "въевшегося" в плоть и кровь главного героя: "Застучали мне мысли под темечком: / Получилось, я зря им клеймен. / И хлещу я березовым веничком / По наследию мрачных времен". Еще одна интересная тема - власть-бог и власть-дьявол. В галичевской "Поэме о Сталине" есть глава, которая называется "Клятва вождя". В ней Сталин напрямую называет себя богом и при этом ехидно пародирует Евангелие: "Если ж я умру (что может статься), / Вечным будет царствие мое" (ср.: "Царство Мое не от мира сего", Ин. 18: 36). Таким образом, происходит наделение советской власти божественными свойствами. Подобное сатирическое совмещение советских и христианских реалий встречается и в ряде других произведений Галича: "В ДК идет заутреня / В защиту мира!" [ 884 ], "Навсегда крестом над Млечным Путем / Протянется Вшивый Путь!", "По улице черной за вороном черным, / За этой каретой, где окна крестом". У Высоцкого этот прием представлен гораздо более обширно, но вместе с тем в более скрытой форме. Например, в "Побеге на рывок" (1977) действия стрелков , отстреливающих беглецов с вышки, приравниваются к "свыше", то есть "от Бога": "Но свыше - с вышек - все предрешено", а убийство одного из беглецов саркастически приравнивается к крещению: "Но поздно: зачеркнули его пули - / Крестом: в затылок, пояс, два плеча?". А в "Райских яблоках" (1978) в образе ангелов представлены вологодские охранники, находящиеся на тюремных вышках: "Херувимы кружат, ангел окает с вышки - занятно!" (вариант: "ангел выстрелил в лоб аккуратно"). Подобно Богу, советская власть вездесуща, и от ее присутствия невозможно скрыться. Как сказано в песне Высоцкого "Про личность в штатском" (1965): "Со мной он завтракал, обедал, / Он везде за мною следом, / Будто у него нет дел". А в другой его песне - "Невидимка" (1967)- демонстрируется высшая степень "вездесущности" власти: "Сижу ли я, пишу ли я, пью кофе или чай, / Приходит ли знакомая блондинка - / Я чувствую, что на меня глядит соглядатай, / Но только не простой, а невидимка". Сравним это с саркастическим комментарием Галича к "Песне про майора Чистова" (1966): "Посвящается нашим доблестным органам Комитета государственной безопасности в благодарность за их вечные опеку и внимание".

В песне Высоцкого "Таможенный досмотр" (1974) олицетворением всемогущества власти становится таможня, тщательно обыскивающая всех людей и даже влезающая к ним в душу, чтобы те - не дай Бог!- даже в мыслях не увезли с собой ничего недозволенного (процитируем черновик): "Зря ли у них рентген стоит: / Просветят поясницу,- / А там с похмелья все горит, / Не пустят в заграницу! / Что на душе?- Просверлят грудь, / А голову - так вдвое: / И всё - ведь каждый что-нибудь / Да думает такое!" Похожий мотив встречается в только что упомянутой "Песне про майора Чистова": "Я спросонья вскочил, патлат, / Я проснулся, а сон - со мной: / Мне приснилось, что я - Атлант, / На плечах моих - шар земной!", и все это кончилось так: "И открыл он мое досье, / И на чистом листе - педант!- / Написал он, что мне во сне / Нынче снилось, что я - Атлант!" В этой песне упоминается досье , которое майор завел на главного героя, а в "Невидимке" Высоцкого говорится о невидимой книжке: "Я чувствую: сидит, подлец, и выпитому счет / Ведет в свою невидимую книжку", которая в различных вариациях упоминается и в других его произведениях: "Я однажды для порядка / Заглянул в его тетрадку -/ Обалдел!" ("Про личность в штатском"); "И особист Суэтин, / Неутомимый наш, / Еще тогда приметил / И взял на карандаш. / Он выволок на свет и приволок / Подколотый, подшитый матерьял " ("Тот, который не стрелял"); "А самый главный сел за стол, / Вздохнул осатанело / И что-то на меня завел, / Похожее на дело " ("Ошибка вышла"); "Халат закончил опись / И взвился, бел, крылат: / Да что же вы смеетесь? - / Спросил меня халат" ("Общаюсь с тишиной я?"). Партийные чиновники считают себя и свой режим "вечными". Вот как этот мотив реализован Высоцким в "Песне о несчастных сказочных персонажах" (1967), где происходит диалог между "добрым молодцем Иваном", в образе которого выступает лирический герой Высоцкого, и Кащеем Бессмертным, который является олицетворением власти: "И грозит он старику двухтыщелетнему: / Щас,- грит,- бороду-то мигом обстригу! / Так умри ты, сгинь, Кащей!? А тот в ответ ему: / Я бы - рад, но я бессмертный - не могу! / Я докончу дело, взявши обязательство!.. / И от этих-то неслыханных речей / Умер сам Кащей, без всякого вмешательства,- / Он неграмотный, отсталый был Кащей". Сравним эту ситуацию с "Вечерними прогулками" Галича, в которой хмырь умирает, услышав смелые, обличительные речи, которые произносит в его адрес лирический герой Галича, выступающий в образе "работяги" [ 885 ] : "Хмырь зажал рукою печень, / Хмырь смертельно побледнел. / Даже хмырь и тот не вечен - / Есть у каждого предел".

Хмырь в творчестве Галича - одно из повторяющихся олицетворений власти. Сравним, например, с поэмой "Королева материка" (1971): "А еще говорят, что какой-то хмырь , / Начальничек из Москвы , / Решил объявить Королеве войну - / Пошел, так сказать, "на вы?,- и с "Историей одной любви?" (1968): "Приходили два хмыря из Минздрава , / До обеда проторчали у зава." Также власть зачастую бывает представлена в образе дьявола или сравнивается с ним. Этот прием используется во многих произведениях Высоцкого: в черновиках песни "Приговоренные к жизни": "Мы в дьявольской игре - тупые пешки", в черновиках стихотворения "Пятна на Солнце": "Всем нам известные уроды / (Уродам имя - легион) / С доисторических племен / Уроки брали у природы. / Им власть и слава не претили, / Они и с дьяволом на "ты", / Они искали на светиле / Себе подобные черты". Также в ранней редакции стихотворения "Вооружен и очень опасен": "Он, видно, с дьяволом "на ты" <...> В аду с чертовкой обручась, / Он потешается сейчас", в черновиках "Разбойничьей": "Знать, отборной голытьбой / Верховодят черти. / Вся губерния в разбой / Подалась от смерти". А в песне "Переворот в мозгах из края в край." власть (Ленин) прямо представлена в образе дьявола: "Тем временем в аду сам Вельзевул / Потребовал военного парада, / Влез на трибуну, плакал и загнул: / "Рай, только рай спасение для ада!". Сравним это с "Поэмой о Сталине" Галича: "Не бойтесь золы, не бойтесь хулы, / Не бойтесь пекла и ада, / А бойтесь единственно только того, / Кто скажет: "Я знаю, как надо!" / Кто скажет: "Всем, кто пойдет за мной, / Рай на земле - награда!". Совпадает даже рифма в обоих текстах. Сходство это, очевидно, не случайное: поэма Галича закончена, по-видимому, в 1969 году, а песня Высоцкого написана в 1970-м (год столетия со дня рождения Ленина, который и пообещал всем "рай на земле"). Процитируем в этой связи еще стихотворение Пастернака "Русская революция" (1918): "Он,- "С Богом,-кинул, сев; и стал горланить: -К черту !- / Отчизну увидав,-черт с ней , чего глядеть! / Мы у себя, эй жги, здесь Русь да будет стерта! / Еще не все сплылось; лей рельсы из людей!" А у Высоцкого: "Ну что ж, вперед, а я вас поведу!- / Закончил Дьявол.- С богом, побежали!". В песне Галича "Еще раз о чёрте" (1968 [ 886 ] ) лирического героя во время бессонницы посещает черт, являющийся олицетворением власти, и уговаривает его "продаться" - подписать договор. Ночью происходит действие и в песне Высоцкого "Про черта" (1965): "У меня запой от одиночества, / По ночам я слышу голоса. / Слышу вдруг: зовут меня по отчеству. / Глянул - черт. Вот это чудеса!" Сравним с другими произведениями Высоцкого: "Ночью снятся черти мне, / Убежав из ада", "Мне снятся крысы, хоботы и черти?", "Сон мне снится <...> На мои похорона / Съехались вампиры". Все эти переклички говорят о том, что данные произведения объединены сознанием лирического героя, а в свете рассматриваемого приема отождествления власти с дьяволом логично предположить, что и здесь нечисть является олицетворением власти. Вспомним также, что ночью появляются мародеры в "Марше мародеров", памятники Сталину ( парад уродов ) в "Ночном дозоре", уроды в стихотворении Высоцкого "Схлынули вешние воды.", манекены в его же "Балладе о манекенах"; ночью появляется палач в одноименном стихотворении Высоцкого, и, кстати, наблюдается перекличка с песней "Про черта". Сравним: " Все кончилось , светлее стало в комнате", " Уже светало - наше время истекло ". Различие, правда, состоит в том, что черт под утро исчезает, а в стихотворении "Палач", написанном через 12 лет, палач уже казнит лирического героя.

Важно еще отметить, что в "Разговоре с чертом" Галича присутствует отождествление XX века с веком каменным. Правда, дается оно от лица власти (черта ), которая сама все прекрасно понимает: "И что душа - прошлогодний снег! / А глядишь - пронесет и так. / В наш атомный век, в наш каменный век / На совесть цена -пятак ". Сравним у Высоцкого ("Расскажи, дорогой", 1976): "Всё богатство души / Нынче стоит гроши ". Отождествление современности с каменным веком встречается также в песне Высоцкого "Про любовь в каменном веке" (1969): "В век каменный и не достать камней?! / Мне стыдно перед племенем моим",- и в его же стихотворении "Много во мне маминого?" (1978):

"Я - из века каменного, / Из палеолита <...> За камнями очереди, / За костями тоже". В продолжение темы всемогущества власти обратимся к песне Галича "Колыбельная" (1966) и сопоставим ее с произведениями Высоцкого. Сразу же бросается в глаза саркастичность названия песни - оно резко диссонирует с содержанием: "Баю-баю- баю-бай! / Ходи в петлю, ходи в рай, / Гаркнет ворон на краю: / "Хорошо ль тебе в раю?" / Засыпая - засыпай! / Баю-баю-баю-бай!" Сравним с аналогичной ситуацией в "Балладе о манекенах" Высоцкого: "Вон тот кретин в халате / Смеется над тобой: / Мол, жив еще приятель? / Доволен ли судьбой?" Что же касается образа ворона, то и в поэзии Галича, и в поэзии Высоцкого он является олицетворением власти и ее приспешников. Причем в трилогии "История болезни" ворон ведет себя точно так же, как его собрат в "Колыбельной": "И ворон крикнул: "Nevermore!", / Проворен он и прыток, / Напоминает: прямо в морг / Выходит зал для пыток" (у Высоцкого - пытки, у Галича - петля).

В песне Галича неспроста упомянут рай - дальнейшее развитие сюжета как раз и связано с разработкой этой темы. А раем так же, как и земной жизнью, распоряжается власть: "Но в рай мы не верим, нехристи,- / Незрячим к чему приметы! / А утром пропавших без вести / Выводят на берег Леты. / Сидят пропавшие, греются, / Следят за речным приливом. / А что им, счастливым, грезится?- / Не грезится им, счастливым". Этот берег Леты , который, как оказалось, контролируется "конвойным", упомянут в сходном контексте и в "Кумачовом вальсе" (1973) Галича, целиком посвященном образу кумача , то есть красного знамени: "Так неужто и с берега Леты / Мы увидим, как в звездный простор, / Будут плыть кумачовые буквы?". Этот последний образ ( кумач , или красный флаг) в творчестве Высоцкого встречается довольно редко - причем все случаи относятся к 1978-1979 годам (хотя в начале 60-х он исполнял песню Юза Алешковского "Товарищ Сталин" с некоторыми изменениями: "Вчера мы хоронили двух марксистов - / Мы их не накрывали кумачом"):

1)в черновиках "Райских яблок": "Мне не надо речей, кумачей и свечей в канделябрах";

2)в песне "Аэрофлот": "Хотя бы сплюнул: всё же люди - братья, / И мы вдвоем и не под кумачом ";

3)в политическом стихотворении 1978 года: "Новые левые - мальчики бравые, / С красными флагами буйной оравою, / Чем вас так манят серпы да молоты? / Может, подкурены вы и подколоты?" Здесь можно также упомянуть заграничный дневник 1975 года, где Высоцкий описывал свое впечатление от фильма "Айседора": "Портреты Ленина во всех ракурсах, и все красно от кумача. Господи, как противна эта клюква. Стыдно". Теперь сопоставим "Колыбельную" Галича со стихотворением Высоцкого "Я прожил целый день в миру / Потустороннем" (1975). Здесь лирический герой, вернувшийся "с того света" [ 887 ], начинает расхваливать потусторонний мир и призывать людей умереть. А поскольку тот свет в творчестве Высоцкого также контролируется властью [ 888 ], то лирический герой, расхваливающий царящее там изобилие, предстает в сатирических тонах - мотив авторского самобичевания (вероятно, чтобы не стать таким ).

Высоцкий: "Там, кстати, выпить-закусить -/ Всего навалом".

Галич: "Идут им харчи казенные, / Завозят вино -погуливают". Высоцкий в своем стихотворении упоминает намеком и Сталина: "Там этот, с трубкой? Как его? / Забыл? Вот память!" "Этот с трубкой" встречается и в "Ночном дозоре" Галича: "То он в бронзе, а то он в мраморе, / То он с трубкой, а то без трубки". Наблюдаются и другие сходства. Высоцкий: "Там встретились кто и кого / Тогда забрали". Галич: "Сидят палачи и казненные , / Поплевывают, покуривают". В обоих случаях представлен "единый" загробный мир - в нем нет разделения на ад и рай: скорее даже воссоздается некое подобие царства Аида в греческой мифологии. И в этом "царстве" встретились палачи и жертвы, уже побратавшиеся и не таящие друг на друга обиду и вражду. Однако в "Колыбельной" Галича власть распоряжается не только загробной жизнью, но и "прошлым" советской истории: "Придавят бычок подошвою / И в лени от ветра вольного / Пропавшее наше прошлое / Спит под присмотром конвойного". Сравним с песней Высоцкого "Зарыты в нашу память на века." (1971): "Одни его лениво ворошат, / Другие неохотно вспоминают, / А третьи даже помнить не хотят, / И прошлое лежит, как старый клад, / Который никогда не раскопают", и со стихотворением 1979 года: "Мы бдительны - мы тайн не разболтаем, / Они в надежных, жилистых руках. / К тому же этих тайн мы не знаем, / Мы умникам секреты доверяем, / А мы, даст бог, Эти надежные, жилистые руки напоминают галичевских престарелых вождей, которые "в сведенных подагрой пальцах / Крепко держат бразды правленья", что в свою очередь перекликается с мотивом гнилости представителей власти в ряде произведений Высоцкого: "А урод - на уроде, / Уродом погоняет. / Лужи высохли вроде, / А гнилью воняет" ("Схлынули вешние воды", 1966), " Гнилье / Ваше сердце и предсердие!" ("Мистерия хиппи", 1973). Стоит упомянуть также образы гнили и трясины , в которые погружается страна: "Но рано нас равнять с болотной слизью, / Мы гнезд себе на гнили не совьем" ("Приговоренные к жизни", 1973). Кроме того, власть сама всех гноит. Галич: "А маршала сгноили в Соловках" ("У лошади была грудная жаба?", 1961), "Сгнило в вошебойке платье узника?" ("Засыпая и просыпаясь", 1966). Высоцкий: "А не то я, матерь вашу, всех сгною!" ("Песня о нечисти", 1966). Сравним также с замыслами отставного чекиста в песне Галича "Заклинание" (1963): "Волны катятся, чертовы бестии, / Не желают режим понимать! / Если б не был он нынче на пенсии, / Показал бы им кузькину мать!" А в песне Высоцкого, также написанной при Хрущеве - в 1963 году, читаем: "Но сам Хрущев сказал еще в ООНе, / Что мы покажем кузькину им мать!" В песне Галича "Занялись пожары", как и в "Набате" Высоцкого (обе - 1972) встречается образ всемирного пожара: "А мы утешаем своих Маргарит, / Что просто земля под ногами горит, / Горят и дымятся болота - / И это не наша забота! <...> Вот так же, за чаем, сидела семья, / Вот так же дымилась и тлела земля, / И гость, опьяненный пожаром, / Пророчил, что это недаром!" Нетрудно догадаться, что гость, опьяненный пожаром,-это один из рьяных приверженцев советской власти, который поддался "обаянию" надвигающейся катастрофы. Родственный образ встречается в "Русских плачах" Галича: "О Россия-Расея, / Чем пожар не веселье?!" и "Набате" Высоцкого: "Но у кого-то желанье окрепло / Выпить на празднике пыли и пепла, / Понаблюдать, как хоронят сегодня, / Быть приглашенным на пир в преисподней". Еще в одном стихотворении 1972 года ("Памяти Живаго") Галич использует образ пожара как символ разрушительной деятельности советской власти: " Опять над Москвою пожары , / И грязная наледь в крови! / И это уже не татары, / Похуже Мамая - свои!", что перекликается с песней Высоцкого "Пожары" (1978): " Пожары над страной - всё выше, злее, веселей". Предупреждение о катастрофе, к которой должно привести правление советской власти, обещавшей людям "рай на земле", встречается и в последней главе "Размышлений о бегунах на длинные дистанции" (1969), где идет речь о "том, кто знает, как надо": "И рассыпавшись мелким бесом, / И поклявшись вам всем в любви, / Он пройдет по земле железом / И затопит ее в крови, / И наврет он такие враки. / И такой наплетет рассказ, / Что не раз тот рассказ в бараке / Вы помянете в горький час". Сравним со стихотворением Высоцкого "Слева - бесы, справа - бесы?" (1976): "И куда, в какие дали, / На какой еще маршрут / Нас с тобою эти врали / По этапу поведут?" Теперь обратимся к военно-лагерной тематике. Мы намеренно объединили эти две темы, поскольку в произведениях Высоцкого и Галича они нередко соседствуют друг с другом. Например, оба поэта говорят о том, что во время Второй мировой войны советским зэкам давали в руки оружие. Галич: "А нас из лагеря - да на фронт" ("Песня о синей птице", 1966). Высоцкий: "А у лагерных ворот <...> Надпись: "Все ушли на фронт!" ("Все срока уже закончены", 1964).

Примерно в одно время (1963 год) оба поэта пишут песни о штрафниках: Высоцкий - "Штрафные батальоны", Галич - "Левый марш" (вариант названия - "Марш штрафников"). Правда, Галич лишь сравнивает лирическое мы , к которому относит и себя, со штрафниками, а в песне Высоцкого лирическое мы непосредственно выступает в образе штрафников. Сравнение со штрафниками, то есть с людьми, находящимися в ситуации смертельного риска, присутствует также в стихотворном посвящении Высоцкого "К 50-летию К.Симонова" (1965): "И со штрафной Таганки в этот день / Мы поздравляем с вашим юбилеем". Разберем еще одну строфу из "Левого марша": "И не странно ли, братья серые, / Что по-волчьи мы, на лету, / Рвали горло за милосердие, / Били морду за доброту?" Обращение к соотечественникам братья серые является эвфемизмом слова "волки" и встречается у Галича, кажется, только в "Левом марше". Ирония, с которой употребляется это словосочетание, подчеркивается последующим негативным сравнением с волками, которые "рвали горло за милосердие, / Били морду за доброту" (мотив междоусобной войны встречается и в песне "Бессмертный Кузьмин": "На брата брат идет войной."). Это объясняется тем, что образ волков Галич использует лишь в отрицательном смысле - как олицетворение власти: "Обкомы, горкомы, райкомы <...> В их залах прокуренных волки / Пинают людей, как собак. / А после те самые волки / Усядутся в черные "Волги", / Закурят вирджинский табак", или ее прислужников: "И ты будешь волков на земле плодить / И учить их вилять хвостом!" У Высоцкого же волки могут выступать как олицетворение обыкновенных, "нормальных" людей ("Охота на волков", "Конец охоты на волков")- власть в таких произведениях, соответственно, представлена в образе егерей и стрелков,- так и в качестве олицетворения власти ("Погоня", "Песенка про Козла отпущения"), Рассмотрим еще две параллели на военную тему. В галичевском "Вальсе, посвященном уставу караульной службы" (1965) рядовой солдат попадает под трибунал из-за того, что "не помер, как надо, / Как положено <...> по ранжиру" (такую претензию к нему предъявляет "прокурор-дезертир"), и робко пытается оправдаться: "Еле слышно отвечает солдат: / "Ну не вышло помереть, виноват". Напрашивается параллель с "Песней о погибшем летчике" Высоцкого (1975): "Мне ответ подвернулся: / "Извините, что цел!". В песне "Ошибка" (1964) Галич констатирует: "Если зовет своих мертвых Россия - / Так, значит, беда". А в песне Высоцкого "Он не вернулся из боя" (1970) также говорится, хотя и в несколько ином ключе, о павших как о помощниках живых: "Наши мертвые нас не оставят в беде, / Наши павшие - как часовые". Мы уже затрагивали "Поэму о Сталине" Галича. Теперь обратимся к ней вновь, но остановимся теперь на лагерной тематике. В этой поэме "столетья, лихолетья и мгновенья сомкнулись в безначальное кольцо", то есть происходит совмещение двух эпох - древнеримской и советской: "Но тут в вертеп ворвались два подпаска / И крикнули, что вышла неувязка, / Что праздник отменяется (увы!), / Что римляне не понимают шуток, / И загремели на пятнадцать суток / Поддавшие на радостях волхвы". Подчеркнутые слова представляют собой одну из реалий советской жизни. Встречается она и в некоторых произведениях Высоцкого, например в "Лекции о международном положении, прочитанной заключенным, посаженным на пятнадцать суток за мелкое хулиганство" (1979), или в повести "Жизнь без сна" (1968): "<...> Нет, это один свидетель в протоколе написал, а его -на пятнадцать суток за политическое хулиганство". А использование Римской империи в качестве аллегории Советского Союза - достаточно характерный для Высоцкого прием: достаточно назвать песню "Про семейные дела в Древнем Риме" (1969) и "Песенку-представление Робин Гуся" (1973), написанную к дискоспектаклю "Алиса в Стране чудес": "Я вам клянусь, я вам клянусь, / Что я из тех гусей, что Рим спасли". Этот гусь , в образе которого выступает здесь сам поэт (и еще будет выступать в одном из последних стихотворений "В стае диких гусей был второй.", 1980), выполняет здесь ту же функцию, что пророчица Кассандра в "Песне о Вещей Кассандре": "Без умолку безумная девица / Кричала: "Ясно вижу Трою павшей в прах", / Но ясновидцев, впрочем, как и очевидцев, / Во все века сжигали люди на кострах",- и волхвы в "Песне о вещем Олеге" (обе - 1967). Соответственно, и Рим и Троя являются олицетворением Советского Союза (как, кстати, и в стихотворении Окуджавы "Римская империя времени упадка."). Вернемся к "Поэме о Сталине": "Уже светало, розовело небо, / Но тут раздались гулко у вертепа / Намеренно тяжелые шаги, / И Матерь Божья замерла в тревоге, / Когда открылась дверь - и на пороге / Кавказские явились сапоги". Подчеркнем: намеренно тяжелые шаги. Именно так действовали представители КГБ, когда приходили арестовывать людей. И у Высоцкого, и у Галича сапоги являются непременным атрибутом власти, воплощением которой в поэме Галича является Сталин. Сравним также в его "Ночном дозоре": "Вот сапог громыхает маршево, / Вот обломанный ус топорщится". Кстати, в этой песне говорится о "марше", который совершают памятники Сталину.

Вот еще несколько цитат из произведений Галича: "И Добро прокричало, стуча сапогами , / Что во всем виновато беспечное Зло!", "<...> Я слышу, как гудят грузовики / И сапоги охранников грохочут - / И топчут каблуками тишину! <...> Грохочут сапоги на всю страну!", "Сгинул мой кораблик <...> Попросту при обыске / Смяли сапогами ", "О чем он думает теперь, / Теперь, потом, всегда, / Когда стучит ногою в дверь / Чугунная беда!" Слово чугунная говорит о том, что у тех, кто пришел арестовывать главного героя, были подкованные сапоги. Этот атрибут подробно представлен и в творчестве Высоцкого. Достаточно процитировать песни "Побег на рывок", "Гололед", "Люди середины" и "Песню о Волге": "Взвод вспотел раза три, / Пока я куковал. / Он по мне до зари / Сапогами ковал", "Не один, так другой упадет - / Гололед на земле, гололед? / И затопчут его сапогами ", "Сегодня каждый третий - без сапог , / Но после битвы - заживут, как крезы. / Прекрасный полк, надежный, верный полк - / Отборные в полку головорезы!", "Долго в воды пресные / Лили слезы строгие / Берега отвесные, / Берега пологие, / Плакали, измызганы / Острыми подковами , / Но уже зализаны / Злые раны волнами". И в "Поэме о Сталине" Галича, и в "Песне о вещем Олеге" Высоцкого встречается похожий мотив избиения: "И, понимая, чем грозит опала, / Пошли волхвы молоть что ни попало, / Припоминали даты, имена. / И полетели головы. И это / Была вполне весомая примета, / Что новые настали времена"; "Ну, в общем, они не сносили голов - / Шутить не могите с князьями. / И долго дружина топтала волхвов / Своими гнедыми конями". Правда, у Галича "полетели головы" не волхвов , а тех людей, чьи "даты, имена" волхвы под воздействием пыток ("Их в карантине быстро укротили - / Лупили и под вздох, и по челу") "припоминали", то есть речь идет о массовых репрессиях в СССР. У Высоцкого же волхвы являются образом инакомыслящих - тех, кто предупреждает власти о близящемся развале страны, и за это власть уничтожила самих волхвов. (Причем и в "Песне о вещем Олеге", и в "Поэме о Сталине" волхвы "навеселе" - характерная примета эпохи: "Как вдруг прибежали седые волхвы, / К тому же разя перегаром". "И загремели на пятнадцать суток / Поддавшие на радостях волхвы".)

В песне "Русские плачи" (1974) Галич также будет использовать образ князя Олега и его войска как олицетворение советской власти: "На степные урочища, / На лесные берлоги / Шли Олеговы полчища / По немирной дороге. / И, на марш этот глядючи, / В окаянном бессилье, / В голос плакали вятичи, / Что не стало России!", причем марш здесь - это тот же марш мародеров и парад уродов из других его произведений. Сравним также с полчищами , представленными в черновиках "Баллады о ненависти" (1975) Высоцкого: "Косые, недобрые взгляды / Ловя на себе в деревнях, / Повсюду сновали отряды / На сытых, тяжелых конях. / Коварство и злобу несли на мечах, / Чтоб жесткий порядок в стране навести, / Но ненависть глухо бурлила в ручьях, / Роса закипала от ненависти". Важно отметить, что в главе "Рождество" галичевской поэмы Сталин "явился" наутро: "Уже светало, розовело небо <...> Кавказские явились сапоги". Эти два мотива - внезапное появление власти и появление ее ранним утром - встречаются еще в некоторых произведениях Галича, например в "Заклинании Добра и Зла": "Представитель Добра к нам пришел поутру" (здесь говорится об изгнании главного героя из страны). С мотивом внезапного появления представителей власти тесно связана тема ареста: Высоцкий: "Вспоминаю, как утречком раненько / Брату крикнуть успел: "Пособи!", / И меня два красивых охранника / Повезли из Сибири в Сибирь" ("Банька по- белому"). Галич: "А беда явилась за полночь, / Но не пулею в висок: / Просто в путь, в ночную заволочь / Важно тронулся возок . <...> Едут трое: сам - в середочке, / Два жандарма - по бокам" ("Гусарский романс").

Впрочем, арест может случиться и вечером, как, например, в "Чехарде с буквами" Галича: "Как-то в вечер неспокойный / Тяжко пенилась река, / И явились в Колокольный / Три сотрудника ЧК , / А забрали, Б забрали, И не тронули пока". Сравним с песней Высоцкого "Зэка Васильев и Петров зэка": "Я доказал ему, что Запад - где закат, / Но было поздно - нас зацапала ЧК , / Зэка Петрова, Васильева зэка". Но вернемся к "Поэме о Сталине" и обратимся к упомянутому выше мотиву избиения властью людей: "А три волхва томились в карантине. / Их в карантине быстро укротили: / Лупили и под вздох и по челу . / А римский опер , жаждая награды , / Им говорил: "Сперва колитесь, гады, / А после разберемся, что к чему!". Эта ситуация один к одному напоминает только что упомянутую песню "Зэка Васильев и Петров зэка": "Потом приказ про нашего полковника . / Что он поймал двух крупных уголовников. / Ему за нас -и деньги, и два ордена , / А под вздох они (палачи) "лупили" друг друга и в "Плясовой" Галича: "Как когда-то, как в годах молодых, / И с оттяжкой, и ногою под дых". Этот мотив встречается и у Высоцкого, но применительно к избиению властью рядовых людей, в том числе и самого лирического героя: "И отправляют нас, седых, / На отдых, то есть бьют под дых", "Как злобный клоун, он менял личины / И бил под дых внезапно, без причины", "Когда ударили под дых - / Я - глотку на замок?" и т. д. А мотив избиения представителями власти друг друга закамуфлирован Высоцким в сказочную форму: "Билась нечисть грудью в груди / И друг друга извела", "Пока хищники меж собой дрались, / В заповеднике крепло мнение." Говоря о мотиве избиения, нельзя не вспомнить галичевский "Опыт ностальгии": "Обкомы, горкомы, райкомы <...> В их залах прокуренных волки / Пинают людей, как собак",- что можно сравнить с целым рядом произведений Высоцкого: "И кулаками покарав, и попинав меня ногами", "А какой-то танцор бил ногами в живот", "И топтать меня можно, и сечь" и др. Вышеупомянутая "Плясовая" Галича построена на повторах слова "палач" и возникающих при этом ассонансах: "Очень плохо палачам по ночам, / Если снятся палачи палачам, / И как в жизни, но еще половчей, / Бьют по рылу палачи палачей". А в концовке песни присутствует убийственный сарказм: "Палачам бывает тоже страшно - / Пожалейте, люди, палачей !", что можно сравнить с одним из поздних стихотворений Высоцкого, в котором использован аналогичный прием: "Накричали речей / Мы за клан палачей, / Мы за всех палачей / Пили чай - чай ничей. / Я совсем обалдел, / Чуть не лопнул, крича. / Я орал: "Кто посмел / Обижать палача ?!" Теперь обратимся к двум аллегорическим произведениям: это песня Галича "Летят утки" (1966) и стихотворение Высоцкого "В стае диких гусей был второй" (1980): утки , как и гуси , являются здесь аллегорией людей. Правда, у Галича их изначально всего шесть, а у Высоцкого - целая стая, то есть все население страны. Сюжет стихотворения Высоцкого посвящен описанию полета гусей -людей и уничтожению их стрелками -властью (вообще в произведениях Высоцкого люди часто бывают представлены в образе животных и птиц: кабанов, мангустов, волков, гусей и т.д., а власть в таких случаях выступает в образе стрелков-егерей): "Мечут дробью стволы, как икрой, / Поубавилось сторожевых. / Пал вожак, только каждый второй / В этом деле остался в живых". Сравним у Галича: "Грянул прицельно с надветренной / В сердце заряд, / А четверо, четверо, четверо / Дальше летят!.." У Галича, как и у Высоцкого ("Мечут дробью стволы, как икрой") присутствует мотив беспорядочных ударов со стороны власти: "Вьюга полярная спятила - / Бьет наугад !", "Такой по столетию ветер гудит, / Что косит своих и чужих не щадит". У Высоцкого этот мотив встречается еще чаще: "Вылетали из ружей жаканы, / Без разбору разя, наугад , / Будто радостно бил в барабаны / Боевой пионерский отряд", "Кто-то злой и умелый, / Веселясь, наугад / Мечет острые стрелы / В воспаленный закат", "И стрелы ввысь помчались". Вспомним и фразу, сказанную Высоцким Г. Внукову: " Сметут когда-нибудь и меня, как всех метут" [ 889 ]. Видя тотальное исчезновение людей, оба поэта пытаются собрать оставшихся в живых. Галич: "И, как спятивший трубач спозаранок , / Уцелевших я друзей собираю " [ 890 ] ("Уходят друзья", 1963). Высоцкий: "Словно бритва, рассвет полоснул по глазам <...> Я мечусь на глазах полупьяных стрелков / И скликаю заблудшие души волков " ("Конец охоты на волков", 1978). Теперь сопоставим концовки песни "Летят утки" и стихотворения "В стае диких гусей был второй?". У Галича эта концовка представляет собой прозаическую вставку: "И если долетит хоть один, если даже никто не долетит - все равно стоило, все равно надо было лететь!" То есть здесь еще сохраняется пусть призрачная, но надежда, что, может быть, кому-то повезет? У Высоцкого же заранее предсказано, что финал будет печальным: "И кого из себя ты ни строй - / На спасение шансы малы: / Хоть он - первый, хоть двадцать второй - / Попадет под стволы". Но это и понятно: стихотворение Высоцкого написано в 1980 году, когда диссидентское движение уже было фактически разгромлено, лучшие умы либо были вынуждены молчать, либо эмигрировали из страны, либо находились в ссылках, тюрьмах и лагерях, либо были уничтожены. Сравним с аналогичным мотивом в черновиках "Конца охоты на волков" (1978): "Разбросана и уничтожена стая". Теперь обратимся непосредственно к лагерной тематике. Галич ("Летят утки"): "Мутный за тайгу / Ползет закат, / Строем на снегу / Пятьсот зэка". Высоцкий ("Райские яблоки"): "И огромный этап - тысяч пять - на коленях сидел". Как видим, Высоцкий показывает более масштабную картину: в его песне ВСЯ страна является лагерной зоной, а Галич изображает ОДИН ИЗ ЛАГЕРЕЙ, на примере которого воссоздает типичную для того времени ситуацию.

Но позднее, в "Опыте ностальгии", он также будет использовать образ страны-лагеря: "Над блочно- панельной Россией, / Как лагерный номер,- луна". Наблюдаются многочисленные переклички между песней Галича и "Побегом на рывок" Высоцкого, который также посвящен лагерной тематике. В обоих произведениях действие происходит зимой и упоминаются собаки, натасканные ловить беглецов. Галич: "И стоял вертухай с овчаркою , / И такую им речь откалывал." Высоцкий: "А за нами двумя - / Бесноватые псы". Приведем еще одну перекличку - между набросками к "Побегу на рывок" Высоцкого и песней Галича "Летят утки".

Высоцкий: "И про то, что не стоит / Теперь ворошить . / Но, бывает, заноет / И станет душить . / Эта сказка - старье. / Что старье бередить? / Ты уснешь под нее - / Я не стану будить".

Галич: " Хватит хмуриться, хватит злобиться, / Ворошить вороха былого , / Но когда по ночам бессонница, / Мне на память приходит снова: / Мутный за тайгу / Ползет закат, / Строем на снегу / Пятьсот зэка ". Сравним в том же "Побеге на рывок": "Положен строй в порядке образцовом , / И взвыла "Дружба" - старая пила".

В песне "Облака" главный герой говорит: "Я подковой вмерз в санный след, / В лед, что я кайлом ковырял!" Аналогичная ситуация - в песне Высоцкого "В младенчестве нас матери пугали?" (1977), также посвященной лагерной теме: "И мерзлота надежней формалина / Мой труп на память схоронит навек". Причем следующие строки из этой песни: "Здесь мы прошли за так на "четвертак", за ради Бога." - вновь напоминают галичевские "Облака": "Ведь недаром я двадцать лет / Протрубил по тем лагерям", а также "Фантазию на русские темы": " Четвертак на морозе, / Под охраной, во вшах" И когда речь заходит о "той" эпохе, оба поэта используют сходные обороты. Галич: "И все это было когда-то уже, / В каком-то кромешном году !", "Говорят, что когда-то в тридцать седьмом, / В том самом лихом году , / Когда в тайге на всех языках / Пропели славу труду". Высоцкий: "И хлещу я березовым веничком / По наследию мрачных времен ", "Мы - тоже дети страшных лет России", "Вы, как вас там по именам,- / Вернулись к старым временам", " В те времена укромные , / Теперь почти былинные, / Когда срока огромные / Брели в этапы длинные". Следующая тема, которую мы затронем,- это "Песни и застолье в творчестве Высоцкого и Галича". Данная тема зачастую связана с темой власти, советских чиновников, поскольку те регулярно устраивали у себя застолья и для увеселения приглашали различных исполнителей песен. В качестве отправного пункта рассмотрим "Песню о Тбилиси" (1969) Галича. Здесь лирический герой описывает свое пребывание на одном из таких пиршеств: "Вокруг меня сомкнулся, как кольцо, / Твой вечный шум в отливах и в прибоях. / Потягивая кислое винцо, / Я узнавал усатое лицо / В любом пятне на выцветших обоях" [ 891 ]. Напомним, что песня написана в самый разгар реабилитации Сталина, приуроченной властями к 90-летию со дня его рождения: "И вновь зурна вступала в разговор, / И вновь с бокалом истово и пылко / Болтает вздор подонок и позер." Этот "подонок и позер" (ср. в песне "На сопках Маньчжурии": "Толстомордый подонок с глазами обманщика") является одним из тех, кто восхвалял начавшийся в то время откат к сталинизму и прославлял "мудрого вождя". Аналогичную ситуацию воспроизводит Высоцкий в песне "Я скоро буду дохнуть от тоски?" (1969), действие в которой происходит в Батуми, а функцию "подонка и позера" здесь выполняет "тамада", который "всех подряд хвалил с остервененьем " (у Галича - истово и пылко ), после чего "был у тамады / Длинный тост алаверды / За него - вождя народов - / И за все его труды. <...> Обхвалены все гости, и пока / Они не окончательно уснули, / Хозяина привычная рука / Толкает вверх бокал "Киндзмараули"" (Галич также упоминает бокал ) [ 892 ]. В песне Высоцкого прямо говорится о "пересмотре решений" XX съезда, на котором были осуждены преступления Сталина: "И вот уж за столом никто не ест, / И тамада над всем царит шерифом, / Как будто бы двадцатый с чем-то съезд / Другой - двадцатый - объявляет мифом". Лирический герой Высоцкого так же, как и лирический герой Галича, "потягивал винцо": "О, как мне жаль, что я и сам такой - / Пусть я молчал, но я ведь пил не реже?" А пил он, как можно догадаться, то же, что и тамада,- "Киндзмараули" - любимое сталинское вино. Кавказский колорит в обеих песнях (во-первых, марка вина; во-вторых, то, что действие происходит в Тбилиси и в Батуми) подчеркивает грузинские корни Сталина. Но, в отличие от Высоцкого, Галич прямо называет имя вождя: "И это все - и Сталин, и хурма, / И дым застолья, и рассветный кочет?" Мотив самодурства советских чиновников получает развитие в "Новогодней фантасмагории" (1970) Галича и в "Смотринах" (1973) Высоцкого. В "Смотринах" сосед , являющийся собирательным образом власти, устраивает у себя "гулянку" в честь свадьбы своей дочери и, напившись, начинает "толкать речь": "Сосед орет, что он - народ , / Что основной закон блюдет: / Мол, кто не ест, тот и не пьет, / И выпил, кстати. / Все сразу повскакали с мест, / Но тут малец с поправкой влез: / "Кто не работает - не ест,- / Ты спутал, батя!" Сравним с "Королевой материка" (1971) Галича: "Но начальник умным не может быть, / Потому что - не может быть. / Он надменно верит, что он - не он, / А еще миллион и он , / И каждое слово его - миллион, / И каждый шаг - миллион". Причем этот начальник , как и сосед , тоже "орет": "Он гонял на прожарку и в зоне, и за, / Он вопил и орал: "Даешь!" В "Смотринах"сосед "после литра выпитой" захотел, чтобы лирический герой развлек его песнями: "Сосед другую литру съел / И осовел, и опсовел, / Он захотел, чтоб я попел - / Зря, что ль, поили?! / Меня схватили за бока / Два здоровенных мужика: / "Играй, паскуда, пой, пока / Не удавили!" Похожая ситуация изображена в "Новогодней фантасмагории" Галича, где тоже есть сосед , но лирического героя никто не заставляет насильно петь: "И опять кто-то ест, кто-то пьет, кто-то плачет навзрыд. / "Что за праздник без песни? - мне мрачный сосед говорит,- / Я хотел бы, товарищ, от имени всех попросить: / Не могли б вы, товарищ, нам что-нибудь изобразить!?" Галич очень точно и вместе с тем пародийно воспроизводит речевые штампы и манеры обращения советских чиновников. Еще одним собирательным образом власти в этой песне является полковник, поведение которого сродни поведению соседа в "Смотринах" Высоцкого: "А полковник-пижон, что того поросенка принес, / Открывает "боржом" и целует хозяйку взасос. / Он совсем разнуздался, подлец, он отбился от рук, / И следят за полковником три кандидата наук. <...> Кто-то ест, кто-то пьет, кто-то ждет, что ему подмигнут, / И полковник надрался, как маршал,- за десять минут". Сравним у Высоцкого: "Сосед другую литру съел / И осовел, и опсовел!" Точно так же ведет себя и вертухай (сотрудник МГБ) в "Фантазиях на русские темы?" (1969) Галича, где ситуация обратная - на этот раз вертухай приезжает в гости к герою-рассказчику: "Свесив сальные патлы, / Гость завел "Ермака". / Пой, легавый, не жалко <...> Гость ворочает еле / Языком во хмелю. / И гогочет, как кочет, / Хоть святых выноси, / И беседовать хочет / О спасеньи Руси". А в "Новогодней фантасмагории" полковник, напившись, тоже готов "завести" песню: "Вон, полковник желает исполнить романс "Журавли", / Но его кандидаты куда-то поспать увели". А перед этим в честь пьяного полковника присутствующие начали петь дифирамбы, а лирический герой должен был его развлекать своими песнями: "Над его головой произносят заздравную речь, / И суют мне гитару, чтоб общество песней развлечь."

Но опять же, в отличие от "Смотрин" Высоцкого, силой лирического героя здесь никто петь не заставляет, и он даже может возразить: "Ну помилуйте, братцы, какие тут песни, пока / Не допили еще, не доели цыплят табака". В "Смотринах" главный герой постоянно противопоставляет свое неблагополучие изобилию, царящему во владениях власти: "Там, у соседа, пир горой, / И гость - солидный, налитой, / Ну а хозяйка - хвост трубой - / Идет к подвалам, / В замок врезаются ключи, / И вынимаются харчи, / И с тягой ладится в печи, / И с поддувалом" [ 893 ]. Похожая ситуация, хотя и в несколько ином ключе, разрабатывается Галичем в песне "По образу и подобию" (1968): "А у бляди-соседки гулянка в соку, / Воют девки, хихикают хахали. / Я пол-литра открою, нарежу сырку, / Дам жене валидолу на сахаре". Вот как оба поэта описывают неблагополучие своих героев. Высоцкий: "А у меня - сплошные передряги: / То в огороде недород, то скот падет, / То печь чадит от нехорошей тяги, / А то щеку на сторону ведет". Галич: "А у бабки инсульт, и хворает жена, / И того не хватает, и этого, / И лекарства нужны, и больница нужна, / Только место не светит покедова". Оба героя вынуждены выслушивать упреки своих жен: "Чиню гармошку, и жена корит ", "Под попреки жены исхитрись-ка, изволь, / Сочинить переход из це-дура в ха- моль". Кстати, употребление таких сугубо музыкальных терминов служит дополнительным указанием на то, что ролевой (якобы) герой в песне Галича является авторской маской. Оба героя хотя и описывают своих соседей крайне негативно, но тем не менее идут к ним в гости. Галич: "И еще раз налью, и еще раз налью, / И к соседке схожу за добавкою." У Высоцкого же герой сначала отвергает приглашения соседа (поскольку знает, что тот хочет развлечься его песнями), но потом соглашается: "Сосед маленочка прислал - / Он от щедрот меня позвал, / Ну я, понятно, отказал, / А он - сначала. / Должно, литровую огрел - / Ну и, конечно, подобрел. / И я пошел - попил, поел - / Не полегчало". Ситуация с противопоставлением возникает и в песне Галича "Желание славы" (1968 [ 894 ] )- здесь лирический герой поет песню, действие в которой происходит в больнице, где встречаются бывший надзиратель (вертухай) и бывший зэк: "Справа койка у стены, слева койка, / Ходим вместе через день облучаться, / Вертухай и бывший номер такой-то, / Вот где снова довелось повстречаться! <...> Вертухай и бывший номер такой-то - / Нам теперь невмоготу друг без друга. / И толкуем мы о разном и ясном: / О больнице и больничном начальстве, / Отдаем предпочтение язвам, / Помереть хотим в одночасье". Как видим, здесь противопоставление уже нивелируется, а единение зэка и вертухая подвергается жесткой сатире.

После того как умирает вертухай, герой-рассказчик по нему скорбит: "Я простынкой вертухая накрою. / Все снежок идет, снежок над Москвою, / И сынок мой (по тому ль по снежочку?) / Провожает вертухаеву дочку". Подобная ситуация возникает и в "Больничной цыганочке", в которой умирает начальник героя- рассказчика: "Нет, ребята, такого начальничка / Мне, конечно, уже не найти!"

Сарказм по поводу такого отношения к вертухаям присутствует еще в некоторых произведениях Галича, например, в песне "Всё не вовремя", где вертухай ведет главного героя на расстрел: "В караулке пьют с рафинадом чай, / Вертухай идет, весь сопрел: / Ему скучно, чай, и несподручно, чай, / Нас в обед вести на расстрел!" Наблюдается явное сходство со стихотворением Высоцкого "Палач" ("Ах, прощенья прошу, важно знать палачу, / Что, когда я вишу, / Я ногами сучу <...> Как жаль, недолго мне хранить воспоминанье / И образ доброго, чудного палача") и с аллегорической песней "Заповедник" (1972), в которой "шубы не хочет пушнина носить - / Так и стремится в капкан и в загон. / Чтобы людей приодеть, утеплить, / Рвется из кожи вон". Галич едко высмеивает любое сочувствие по отношению к палачам: "Палачам бывает тоже страшно - / Пожалейте, люди, палачей!" А объединение палачей и их жертв он подвергает беспощадной сатире: "Сидят палачи и казненные, / Поплевывают, покуривают". Однако это объединение подается исключительно как внешнее. У Высоцкого же оно бывает представлено одновременно как внешнее и как "внутреннее" (мотив - "власть во мне"): наиболее яркий пример - стихотворение "Палач" ("Но он залез в меня, сей странный человек, / И ненавязчиво, и как-то даже мило"). Говоря о теме застолья, нельзя обойти вниманием тесно связанный с ней образ заборов, стен, которыми власть имущие отгораживаются от простых людей. Например, в "Больничной цыганочке" Галича начальничек главного героя лежит в отдельной палате: "Ему нянечка шторку повесила, / Создают персональный уют, / Водят, к гаду, еврея-профессора, / Передачи из дома дают!" Впервые же мотив отделенности власти от народа возникает в песне "За семью заборами", написанной Галичем совместно со Шпаликовым.

Обличение власть имущих за то, что они отгородились от народа и предаются чревоугодию, встречалось и в одной из первых песен Высоцкого ("Ленинградская блокада", 1961): "Граждане смелые, / А что ж тогда вы делали, / Когда наш город счет не вел смертям?- / Ели хлеб с икоркою , / А я считал махоркою / Окурок с-под платформы черт-те с чем напополам". Эти строки напоминают "Плясовую" Галича (1969): " Белый хлеб икрой намазан густо , / Слезы кипяточка горячей. / Палачам бывает тоже грустно, / Пожалейте, люди, палачей!" Как правило, представители власти стараются всячески обезопасить свои пиршества и гулянки от посторонних глаз. Процитируем в этой связи несколько произведений Галича, написанных в 1973 году: "И дач государственных охра / Укроет посадских светил, / И будет мордастая вохра / Следить, чтоб никто не следил" ("Опыт ностальгии"), "Облеченный секретной задачей, / Он и ночью, и пасмурным днем / Наблюдает за некою дачей, / За калиткой, крыльцом и окном. / Может, там куролесят с достатка, / Может, контра и полный блядёж? / Кумачовый блюститель порядка, / Для кого ты порядок блюдешь?!" ("Кумачовый вальс"). Сюда примыкает "Письмо в семнадцатый век", в котором подробно описывается "меню государственного обеда" на даче одного из высокопоставленных чиновников. Нетрудно заметить, что все эти песни написаны уже после исключения Галича из творческих союзов и лишения его средств к существованию. Поэтому он с особой яростью обличает роскошь и лицемерие власть имущих. Теперь для сравнения обратимся к "Сказочной истории" (1973) Высоцкого, где "в белокаменных палатах" собрались на банкет вельможные персоны и охраняют их бдительные сотрудники КГБ: "И стоят в дверном проеме / На великом том приеме / На дежурстве и на стреме / Тридцать три богатыря. / Им потеха - где шумиха, / Там ребята эти лихо / Крутят рученьки, но - тихо, / Ничего не говоря". И там тоже царит невообразимое изобилие еды: "На приеме, на банкете, / Где икорочка в буфете, / Лососина, / Вы при случае пойдите. / Ох, попьете, поедите?- / Дармовщина!" Неудивительно, что лирического героя Высоцкого туда не пригласили (как сказано в другом стихотворении: "Я был завсегдатаем всех пивных - / Меня не приглашали на банкеты "; ср. у Галича в "Больничной цыганочке": "Я с начальством харчи не делю"). Эти белокаменные палаты из "Сказочной истории" Высоцкого отделяет от народа мост, что через ров . А в черновиках "Баллады о времени" (1975), где говорится о противостоянии лирического мы ("вольных стрелков") власти, которая попыталась отгородиться от них, запершись в своем замке, есть такие строки: "Не помог ни водою наполненный ров, / Ни запоры , ни толстые стены. / Занят замок отрядами вольных стрелков, / Ну а с ними придут перемены". Процитируем еще черновик "Баллады о манекенах" (1973): "Живут, как в башнях из брони , / В воздушных тюлях и газах", а также первоначальный вариант песни "Аисты" (1966): "А по нашей земле / Стон стоит, / Благо стены в Кремле -/ Толстые ". То есть власть заперлась в Кремле и из-за толстых стен не слышит "стоны" простых людей.

И, наконец, заключительная тема этой главы - "человек и власть" в поэзии Высоцкого и Галича. Но для начала рассмотрим подтему "власть и толпа". Оба поэта много внимания уделяют разработке мотива покорности людей, готовности слепо исполнять директивы власти. Высоцкий: "Подымайте руки, / В урны суйте / Бюллетени, даже не читав,- / Помереть от скуки! / Голосуйте." (1967). Галич: "Будьте ж счастливы, голосуйте , / Маршируйте к плечу плечом" (1966). Сравним также в песне Высоцкого "Про королевское шествие" (1973), где высмеивается рабская преданность королю его приближенных: "Мы браво и плотно сомкнули ряды, / Как пули в обойме, как карты в колоде. / Король среди нас - мы горды. / Мы шествуем важно при нашем народе". Если появляется пророк, то люди к нему не прислушаются. Галич: "Но люди боятся провидцев - / Им сводка погоды милей", "А три волхва томились в карантине - / Их в карантине быстро укротили?" А если власть прикажет, то с готовностью уничтожат пророка: "Безгрешный холуй, запасайся камнями, / Разучивай загодя праведный гнев!" Высоцкий: "Каждый волхвов покарать норовит?", "Скачу, хрустят колосья под конем, / Но ясно различимо из-за хруста: /"Пророков нет в отечестве своем, / Но и в других отечествах - негусто." Власть может легко "завести" толпу и подвигнуть ее на любые действия. Галич: "А кто-то нахальный и ражий / Взмахнет картузом над толпой! / Нахальный, воинственный ражий / Пойдет баламутить народ!..", "И вновь с бокалом истово и пылко / Болтает вздор подонок и позер.", "Но как-то с трибуны большой человек / Воскликнул с волненьем и жаром." Высоцкий: "Над избиваемой безумною толпою / Кто-то крикнул: "Это ведьма виновата!" <...> Толпа нашла бы подходящую минуту, / Чтоб учинить свою привычную расправу". Соответственно, "они любить умеют только мертвых". Высоцкий: "Не скажу про живых, а покойников мы бережем" ("Райские яблоки", 1978). Галич: "Променяют - потом помянут,- / Так не зря повелось на России!" ("Понеслись кувырком, кувырком!", 1973). Оба поэта обличают тех, кто "умывает руки". Галич: "Недаром из школьной науки / Всего нам милей слова: / "Я умываю руки" / Ты умываешь руки" / Он умывает руки" - / И хоть не расти трава! / Не высшая математика, / А просто - как дважды два!" ("Баллада о чистых руках", 1968). Высоцкий: "Я сказал: "Не реви, / Не печалься, не ной! / Если руки в крови, / Так пойди и умой!" ("Палач", 1977; черновик). Обличают они и всегдашнюю готовность людей промолчать, не замечая того, что происходит вокруг. Галич: "Пусть другие кричат от отчаянья, / От обиды, от боли, от голода! / Мы- то знаем: доходней молчание , / Потому что молчание - золото!", "Вот и платим молчаньем / За причастность свою!", "Так здравствуй же вечно, премудрость холопья - / Премудрость жевать и мычать , и внимать!", "И живые, и мертвые - / Все молчат, как немые. / Мы, Иваны Четвертые, / Место лобное в мыле!"

Высоцкий: "Душа застыла, тело затекло, / И мы молчим , как подставные пешки", "Хек с маслом в глотку - и молчим, как рыбы ", "Напрасно я лицо свое разбил: / Кругом молчат - и всё, и взятки гладки", "Недозвучал его аккорд / И никого не вдохновил", "Наше горло отпустит молчание".

Всеобщее молчание обусловлено, в первую очередь, страхом расправы - об этом говорится в "сказочном" стихотворении Высоцкого "В царстве троллей - главный тролль!": "Может, правду кто кому / Скажет тайком, / Но королю жестокому - / Нет дураков!" Однако молчания достаточно, чтобы стать соучастником преступлений власти. Об этом говорится в песне Галича "Старательский вальсок": "Вот как просто попасть в палачи - / Промолчи, промолчи, промолчи!" В "Балладе о чистых руках" Галич выскажет также мысль о том, что все население страны видит преступления власти, но закрывает на них глаза: "И нечего притворяться - / Мы ведаем, что творим !" Но люди в большинстве своем никогда в этом не признаются - на это способны лишь единицы, как, например, лирический герой Высоцкого, который бичует себя в стихотворении "Дурацкий сон, как кистенем?": "Я знал, что делаю, вполне: / Творил и ведал. / Мне было мерзко, как во сне, / В котором предал". Душевное состояние людей отображается обоими поэтами как физическая скованность, онемелость (помимо всего прочего, это еще и метафора застоя), которая лишает их способности сопротивляться. Высоцкий: "Душа застыла , тело затекло . / И мы молчим, как подставные пешки, / А в лобовое грязное стекло / Глядит и скалится позор в кривой усмешке" ("Приговоренные к жизни", 1973). Галич: "Как каменный лес, онемело /Стоим мы на том рубеже, / Где тело - как будто не тело . / Где слово - не только не дело, / Но даже не слово уже" ("Опыт ностальгии", 1973). Таким образом, жизнь советских людей - "ненастоящая", призрачная. Галич: "Вот какая странная эпоха: / Не горим в огне и тонем в луже! ", "Живем мы, в живых не значась ". Высоцкий: "Мы все живем как будто , но / Не будоражат нас давно / Ни паровозные свистки, ни пароходные гудки?" Для того чтобы пробудить людей от духовной спячки и освободить от страха, оба поэта готовы даже надеть шутовскую маску и прослыть шутами. Галич: "И все-таки я, рискуя прослыть / Шутом, дурачком, паяцем, / И ночью, и днем твержу об одном: / Не надо, люди, бояться!" Высоцкий: "Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта,- / Повторю даже в образе злого шута!.." В 1974 году каждый из них пишет песни, где жестко обличается российская действительность: Высоцкий - "Чужой дом" ("Траву кушаем, / Век на щавеле, / Скисли душами, / Опрыщавели, / Да еще вином / Много тешились - / Разоряли дом, / Дрались, вешались"), Галич - "Русские плачи" ("Уродилась, проказница,- / Всё б громить да крушить, / Согрешивши - покаяться / И опять согрешить!"). Строка все б громить да крушить напоминает аналогичный мотив из написанной годом ранее песни Высоцкого "Королевский крохей", в которой в образе короля , как можно догадаться, представлен основатель советского государства: "Король, что тыщу лет назад над нами правил, / Привил стране лихой азарт игры без правил, / Играть заставил всех графей и герцогей, / Вальтей и дамов в потрясающей крохей. / Названье крохея - от слова "кроши", / От слова "кряхти" и "крути", и "круши" , / Девиз в этих матчах: "Круши - не жалей!" / Даешь королевский крокей!". Соответственно, цена отдельной человеческой жизни в Советском Союзе сведена к нулю: "А уж наши с тобою судьбы / Не играют и вовсе роли!" (Галич. "Неоконченная песня", 1966), "И мы молчим, как подставные пешки" (Высоцкий. "Приговоренные к жизни", 1973). Обезличенная толпа часто говорит штампами, придуманными властью, то есть становится ее рупором. Этому посвящены, в частности, два стихотворения Высоцкого - "Лекция: "Состояние современной науки?" (1967) и "Мы воспитаны в презренье к воровству" (1972), в которых эти штампы подвергаются беспощадной сатире. В стихотворении Галича "Избранные отрывки из выступлений Клима Петровича Коломийцева" (начало 1970-х), особенно во второй его части - с подзаголовком "Из беседы с туристами Западной Германии", население страны, которое представляет Клим Петрович Коломийцев, противопоставляет Советский Союз "загнивающему Западу": "Потому что всё у вас - напоказ, / А народ для вас - ничто и никто. / А у нас природный газ! Это раз. / И еще - природный газ, и опять природный газ" / И по процентам как раз / Отстаете вы от нас / Лет на сто!" Сравним у Высоцкого ("Мы воспитаны в презренье к воровству"): "Вот - география, / А вот - органика, / У них там - мафия / У нас - пока никак. / У нас - балет, у нас - заводы и икра, / У нас - прелестные курорты и надои, / Аэрофлот, Толстой, арбузы, танкера / И в бронзе отлитые разные герои". И еще - в одном из его поздних (1979) стихотворений: "А мы стоим на страже интересов, / Границ, успеха, мира и планет".

Между тем налицо и различие в приведенных примерах. В стихотворении Галича Клим Коломийцев начинает перечислять все, чего в Советском Союзе имеется в избытке, но оказывается, что есть один лишь природный газ (за счет этого и достигается сатирический эффект), а у Высоцкого идет перечисление всего того, "что ценим мы и любим, чем гордится коллектив", причем намеренно сваливаются в кучу аэрофлот, Толстой, арбузы, танкера как ценности, равнозначные для обывателя. В нижеследующих цитатах речь ведется от лица толпы, повторяющей клише различных партийных постановлений. Оба поэта высмеивают ее стремление во всем слепо следовать "линии партии". Высоцкий: "Так наш ЦК писал в письме открытом. / Мы одобряем линию его" ("Письмо рабочих тамбовского завода китайским руководителям", 1963). Галич: "Мы мыслим, как наше родное ЦК / И лично - Вы знаете - кто!" ("Попробуйте в цехе найти чувака", начало 1970-х). Теперь обратимся к сопоставлению взглядов Высоцкого и Галича на советский режим и посмотрим, как они в своем творчестве реализуют собственный конфликт с властью. В галичевском "Заклинании Добра и Зла" Советский Союз назван миражом : "Это дом и не дом, это дым без огня, / Это пыльный мираж или фата-моргана". Поэтому и говорится в концовке песни: "Уезжаю из дома, которого нет" (в том же году были написаны "Русские плачи", где встречалась похожая мысль: "А была ли когда-нибудь / Эта Русь на Руси?"). Этим миражом управляет такая же безликая власть: "Чтоб рядом не видеть безглазые лица" ("Возвращение на Итаку", 1969), "Так сказал мне Некто с пустым лицом / И прищурил свинцовый глаз" ("Песня об Отчем Доме", 1972), "Безликие лики вождей" ("Опыт ностальгии", 1973). Образ дома как олицетворение России или Советского Союза часто использует и Высоцкий ("Сказка про старый дом на Новом Арбате, который сломали", "Лукоморье", "Чужой дом" и др.). Представлен у Высоцкого и мотив миражности советской власти: "Мне не служить рабом у призрачных надежд , / Не поклоняться больше идолам обмана", "Не думай, что поэт - герой утопий" (черновик песни "О поэтах и кликушах"), "Я никогда не верил в миражи , / В грядущий рай не ладил чемодана?" Кстати, по поводу грядущего рая , который обещали построить все советские вожди, Высоцкий высказывался не только в стихах (достаточно вспомнить песню "Переворот в мозгах из края в край?", 1970). Журналист Николай Сальков, бравший у поэта интервью в 1973 году, приводит следующие его слова: "мне хочется выступать перед простым народом, чтобы вдохнуть веру в себя, и кричать, что мы еще по-человечески не живем: "Люди, берегите в себе доброту. Не верьте обещаниям политиканов о грядущем рае". Я пожалел, что не успел включить магнитофон, и теперь мне приходится пересказывать эти слова, полные глубокого смысла и слишком честные для того времени" [ 895 ].

Вот еще перекличка двух поэтов на эту тему.

Высоцкий: "Жизнь, Россия и законы - / Всё к чертям! <...> Все разбилось, поломалось" (1965). Галич: "В голос плакали вятичи, / Что не стало России. <...> Плакал в церкви юродивый, / Что пропала Россия!" (1974).

В "Заклинании Добра и Зла" лирический герой Галича готов спасаться от власти бегством: "Все причастно Добру, все подвластно Добру! / Только с этим Добрынею взятки не гладки. / И готов я бежать от него без оглядки / И забиться, зарыться в любую нору !.." (а в "Марше мародеров" бегут все подряд: " Спешат уцелевшие жители, как мыши, забиться в норы ").

Сравним в "больничном" стихотворении Высоцкого "И душа, и голова, кажись, болит" (1969): "Я б отсюда в тапочках в тайгу сбежал , / Где-нибудь зароюсь и завою" ( больница в творчестве Высоцкого традиционно является олицетворением Советского Союза и царящей в нем нездоровой атмосферы - см., например, повесть "Жизнь без сна", 1968). Еще одной вариацией мотива бегства является побег на природу из "мира цивилизации", где царит советская власть. Противопоставление город - природа, традиционное для поэзии, в нашем случае приобретает еще и социальное наполнение. Высоцкий: "Нужно мне туда, где ветер с соснами , / Нужно мне, и все - там интересней!" ("И душа, и голова, кажись, болит", 1969). Галич: "И мчаться навстречу соснам - / Туда, где сосны и ели " ("Песня про велосипед", конец 1960-х). И для Высоцкого, и для Галича лес (варианты: тайга, мелколесье, серебряный бор и др.)- идеальное место для жизни, которое противопоставляется удушливой атмосфере советской действительности. Что же касается в целом мотива бегства от власти, то Высоцкий разрабатывает его гораздо масштабнее Галича: "Все, кто загнан, неприкаян, / В этот вольный лес бегут?", "Мы бегством мстим, / Мы - беглецы", "Был побег на рывок - наглый, глупый, дневной. <...> Снес, как срезал, ловец / Беглецу пол-лица", "Не добежал бегун-беглец, / Не долетел, не доскакал", "Приспичило и припекло!.. / Мы не вернемся - видит Бог - / Ни государству под крыло, / Ни под покров, ни на порог". Мотив бегства во многом связан со всемогуществом власти, от которой нельзя скрыться. Советские чиновники стремятся поставить под контроль все, что только можно. Они тратят на это круглые сутки, и, соответственно, возникает мотив их бессонницы, который Галич подробно разрабатывает в "Неоконченной песне" (1966): "Старики управляют миром - / Только им по ночам не спится" - и в ряде других произведений: "А нам и поспать-то некогда, потому что мы - мародеры. / Но, спятив с ума от страха, нам рукоплещет мир!", "Плохо спится палачам по ночам - / Вот и ходят палачи к палачам?" (ср. с частушкой тех лет: "Нет покоя у вождей / Долгими ночами: / Очень трудно всех людей / Сделать сволочами!"). Высоцкий же чаще говорит не о бессоннице власть имущих, а о слежке, которой занимаются их агенты, в том числе и ночью: "Он теперь по роду службы / Дорожил моею дружбой / День и ночь <...> Со мной он завтракал, обедал, / Он везде за мною следом, / Будто у него нет дел" ("Про личность в штатском"), "Про погоду мы с невестой ночью диспуты ведем, / Ну а что другое если - мы стесняемся при нем" ("Невидимка"), Говорит Высоцкий и о ночных развлечениях представителей власти ("манекенов"): "Машины выгоняют / И мчат так, что держись! / Бузят и прожигают / Свою ночную жизнь". У Галича этот мотив также представлен: "А ночами, а ночами / Для ответственных людей, / Для высокого начальства / Крутят фильмы про блядей!" Сюда примыкает мотив старости ответственных чиновников - например, в той же "Неоконченной песне" Галича: "Им по справке, выданной МИДом, / От семидесяти и выше". "Непублицистичный" Высоцкий часто облекает этот мотив в сказочную форму: "И грозит он старику двухтыщелетнему : <...> Так умри ты, сгинь, Кащей!?" ("Про несчастных сказочных персонажей", 1967), "Хоть он возрастом и древний, / Хоть годов ему тыщ шесть" ("Про плотника Иосифа", 1967), "Кот ведь вправду очень стар." (черновик "Лукоморья", 1967), " Престарелый кровосос / Встал у изголовия / И вдохновенно произнес / Речь про полнокровие" (черновик песни "Мои похорона", 1971) и др. Естественно, что эти старики - больные люди: "По утрам их терзает кашель" (Галич, 1964); "Сам король страдал желудком и астмой, / Только кашлем сильный страх наводил" (Высоцкий, 1966). И ожидать от такой безумной власти можно лишь соответствующих поступков - как, например, присвоения президенту Египта Насеру , ярому антисемиту, звания Героя Советского Союза, которое оба поэта восприняли достаточно болезненно.

Высоцкий: "Отберите орден у Насера, / Не подходит к ордену Насер" ("Потеряю истинную веру", 1964). Галич: "Так что же тебе неймется, / Красавчик, фашистский выкормыш, / Увенчанный НАШИМ орденом / И Золотой Звездой?!" ("Реквием по неубитым", 1967). Так же остро они чувствовали, что ситуация в стране катастрофически ухудшается. Галич: "И даже для этой эпохи / Дела наши здорово плохи" ("Занялись пожары", 1972). Высоцкий: "Спасите наши души, / Наш SOS все глуше, глуше." ("Спасите наши души!", 1967). В последней песне критическая ситуация в стране представлена в образе тонущего корабля: "Уходим под воду / В нейтральной воде". А в песне Галича, посвященной С.Михоэлсу, встречается образ поезда, уходящего в концлагерь: "И только порой под сердцем / Кольнет тоскливо и гневно: / Уходит наш поезд в Освенцим, / Наш поезд уходит в Освенцим - / Сегодня и ежедневно!" Вся ситуация в стране подконтрольна властям, о чем говорят следующие саркастические строки: "Ой, вы, добрые люди, начальнички! / Соль и слава родимой земли!" (Галич), "Грядет надежда всей страны - / Здоровый, крепкий манекен!" (Высоцкий). У Высоцкого, кстати, присутствует и сарказм, связанный с возможным перевоплощением рядового человека в представителя власти: "Ведь, может быть, в начальника / Душа твоя вселится!", "Но, как индусы, мы живем / Надеждою смертных и тленных, / Что, если завтра мы умрем, / Воскреснем вновь в манекенах". У Галича этот мотив представлен в ином свете - как справедливое возмездие: "Пусть моя нетленная душа / Подлецу достанется и шиберу! <...> С каждым днем любезнее житье, / Но в минуту самую внезапную / Пусть ему отчаянье мое / Сдавит сучье горло черной лапою!". Исходя из своего опыта жизни в "соцлагере", Высоцкий и Галич обличают так называемых "новых левых" - представителей коммунистических движений, в изобилии появившихся на Западе в 1970-е годы. Высоцкий: "Слушаю полубезумных ораторов: /"Экспроприация экспроприаторов!" / Вижу портреты над клубами пара - / Мао, Дзержинский и Че Гевара " ("Новые левые - мальчики бравые!", 1978).

Галич: "Околдованные стартами / Небывалых скоростей, / Оболваненные Сартрами / Всех размеров и мастей! / От безделья, от бессилия / Им всего любезней шум! / И - чтоб вновь была Бастилия, / И - чтоб им идти на штурм!" ("Песенка о диком Западе", 1975).

В воспоминаниях Галича "Генеральная репетиция" (1973) есть фрагмент, где автор обращается к "новым левым", упоминая почти те же фамилии, что и Высоцкий в своем стихотворении,- только у Галича вместо Дзержинского встречается Троцкий: "Что же, дамы и господа, если вам так непременно хочется испытать на собственной шкуре - давайте, спешите! Восхищайтесь председателем Мао, вешайте на стенки портреты Троцкого и Гевары, подписывайте воззвания в защиту Анджелы Девис и всевозможных "идейных" террористов". Хотя Высоцкий говорит лишь о "новых левых" (молодежных коммунистических движениях), а Галич - о еврокоммунистах в целом, оба поэта используют сходные обороты. Высоцкий: "Что же - валяйте затычками в дырках. / Вам бы полгодика только в Бутырках! <...> И не надеюсь, что переспорю их."

Галич: "Убеждать их глупо - тени же ! / Разве что спросить тайком: / "А не били ль вас, почтеннейший , / По причинным - каблуком?!? " А фразу из стихотворения Высоцкого: "Не разобраться, где левые, правые" - можно сравнить с эпиграфом к песне Галича "Вальс, посвященный уставу караульной службы": "она могла бы быть адресована всем любителям разбирать - где левые, где правые" (радио "Свобода", 1976). Здесь самое место рассмотреть непосредственно конфликт поэта и власти в творчестве Высоцкого и Галича. Для реализации этого конфликта часто используется метафора боя, причем оба поэта говорят о том, что этот бой объявила им сама власть: "И лопается терпенье, / И тысячи три рубак / Вострят, словно финки, перья, / Спускают с цепи собак" (Галич. "Я выбираю Свободу", 1968), "Не привыкать глотать мне горькую слюну: / Организации, инстанции и лица / Мне объявили явную войну / За то, что я нарушил тишину, / За то, что я хриплю на всю страну, / Затем, чтоб доказать: я в колесе не спица" (Высоцкий. "Я бодрствую, но вещий сон мне снится", 1973). Важно отметить, что лобовая "схватка" с властью имела место не только в творчестве обоих поэтов, но и в реальной действительности. Давид Карапетян вспоминал такой эпизод: "Однажды Володя, чем-то сильно раздраженный, вдруг неожиданно сказал мне, что сейчас позвонит председателю Моссовета Промыслову и скажет все, что думает о партократах и их власти. Накипело, одним словом. Набирает номер, его соединяют с самим Промысловым (Высоцкий звонит!), называет имя и произносит: "Я хочу вам сказать: все, что вы там в Кремле делаете,- это безобразие!" [ 896 ] А вот какими словами Высоцкий однажды предварил исполнение "Песни о друге": "Я думаю, что на равнине тоже для этого есть возможности всевозможные. Ну, например, одни споры с начальством - сколько нужно иметь мужества и терпения!" [ 897 ] Писатель Григорий Свирский вспоминал о совместной работе с Галичем на радио "Свобода": "Представляя меня российским слушателям, Галич не скрывал, что ему доставляет особое удовольствие "лупить советскую власть по роже" [ 898 ], а сам Галич в одной из передач на "Свободе" (11.01.1975) скажет: "я твердо верю в то, что стихи, песня могут обладать силой физической пощечины." И словно иллюстрация к этим словам - строки из стихотворения Высоцкого "Я не успел" (1973): "И по щекам отхлестанные сволочи / Бессовестно ушли в небытие", а также из одной его ранней песни: "Мне выговор дали, но как-то на днях / За это решенье я вдарил по морде профоргу". Этот же мотив встречается в нескольких произведениях 1971 года: "Снова снится вурдалак, / Но теперь я сжал кулак - / В кости, в клык и в хрящ ему! / Жаль, не по-настоящему" (черновик песни "Мои похорона"), "Еще сжимал я кулаки / И бил с натугой, / Но мягкой кистию руки, / А не упругой" ("Дурацкий сон, как кистенем?"), а также в песне 1973 года: "И трезво, а не сгоряча, / Мы рубим прошлое сплеча, / Но бьем расслабленной рукой, / Холодной, дряблой - никакой" ("Мы все живем как будто, но?"). Одной из самых устойчивых тем в творчестве Высоцкого и Галича является тема казни (сюда примыкают мотивы "подстреленности", "распятости" и т.д.). А где казнь - там обязательно появляется палач. Галич: "Опять мне снится, что на плахе / Меня с петлею ждет палач" ("Опять меня терзают страхи.", 1970). Эта ситуация - но уже не во сне, а наяву - подробно разрабатывается Высоцким в стихотворении "Палач" (1977), где палач издевательски спрашивает лирического героя: "Что я к казни люблю и чего не люблю / И какую я предпочитаю петлю <...> Я кричу: "Я совсем не желаю петлю!" - / ?Это, батенька, плохо, пора привыкать!" Наблюдаются переклички между галичевским "Вальсом, посвященным уставу караульной службы" и рядом произведений Высоцкого.

Галич: "Не делить с подонками хлеба, / Перед лестью не падать ниц". Сравним также в других его произведениях: "Здороваемся с подлецами, / Раскланиваемся с полицаем ", " Барам в ноженьки кланяться , / Бить челом палачу?", "Смирней, чем Авель, / Падай в ноги за хлеб и кров?". У Высоцкого этот мотив представлен не менее подробно: "Нет-нет, у народа не трудная роль: / Упасть на колени - какая проблема! <...> Пред королем падайте ниц , / В слякоть и грязь - все равно!", "То гнемся бить поклоны впрок , / А то - завязывать шнурок", " Я даже на колени встал , / Я к тазу лбом прижался. / Я требовал и угрожал, / Молил и унижался", " Робок я перед сильными , каюсь", "Я перед сильным лебезил , / Пред злобным гнулся ". Но, с другой стороны: "Я при жизни не клал тем, кто хищный, / В пасти палец", то есть никогда не заигрывал с властью. Налицо важное различие в разработке данного мотива. Галич никогда не говорит: "Я унижался, Я встал на колени, Я раскланивался с полицаем". Он показывает лишь процесс распрямления человека, как, например, в песне

"Я выбираю Свободу", а самоосуждение в его стихах, как правило, произносится от лица населения страны: "Сколько раз мы молчали по-разному, / Но не против, конечно, а - за!", "До чего ж мы гордимся, сволочи, / Что он умер в своей постели!", "Нам - недругов лесть, как вода из колодца!", "А нам - признанье и почет / За верность общей подлости!" и др. Но когда Галич говорит непосредственно от своего лица или от лица лирического мы , то предстает совершенно иная картина: " Мы не пели славы палачам ". "Но рад проворчать невпопад, / Что я не изведал бесчестье чинов / И низости барских наград". Сравним с самокритикой лирического героя Высоцкого: "На душе моей муторно, / Как от барских щедрот ", "Я был кем-то однажды обласкан , / Так что зря меня пробуют на зуб". В произведениях Высоцкого часто встречаются мотивы улыбки, ухмылки и смеха, с которыми власть подвергает мучениям лирического героя: "Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекут / И где через дорогу трос натянут", "Тот, которому я предназначен, / Улыбнулся и поднял ружье!", "Появились стрелки, на помине легки <...> И потеха пошла в две руки", "Там у стрелков мы дергались в прицеле, / Умора просто, до чего смешно ", "И надо мной, лежащим, лошадь вздыбили / И засмеялись , плетью приласкав", "А в конце уже все позабавились -/ Кто плевал мне в лицо, а кто водку лил в рот, / А какой-то танцор бил ногами в живот" и др. Также и Галич в "Поэме о Сталине" и "Фантазиях на русские темы?" использует этот мотив при описании вождя: "И недобрая усмешка / Чуть раздвинула усы", "У статуя губы вдруг / Тронулись усмешкою ", а иногда говорит об усмешке представителей власти, обращенной к нему лично: "А что же я вспомню? Усмешку / На гадком чиновном лице?", "Как же странно мне было, мой Отчий Дом, / Когда Некто с пустым лицом / Мне сказал, усмехнувшись , что в доме том / Я не сыном был, а жильцом". Оба поэта сравнивают себя с подбитыми кораблями, выражая с помощью этого образа свое состояние, вызванное действиями властей по отношению к ним (метафорическое обозначение ранений и убийства). Высоцкий: "Вот дыра у ребра - это след от ядра, / Вот рубцы от тарана, и даже / Видны шрамы от крючьев - какой-то пират / Мне хребет перебил в абордаже. / Киль, как старый, неровный / Гитаровый гриф, / Это брюхо вспорол мне / Коралловый риф. / Задыхаюсь, гнию - так бывает, / И просоленное загнивает" ("Баллада о брошенном корабле", 1970). Галич: "Чья-то мина сработала чисто, / И, должно быть, впервые всерьез / В дервенеющих пальцах радиста / Дребезжит безнадежное "SOS". <...> Я тону, пораженный эсминец, / Но об этом не знает никто! <...> А в эсминце трещат переборки, / И волна накрывает корму" ("Старый принц", 1972).

Страдая от официального замалчивания и сознавая опасность забвения, оба поэта надеются, что потомки все же вспомнят о них - хотя бы однажды. Высоцкий: "Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу. / Может, кто-то когда-то поставит свечу / Мне за голый мой нерв, на котором кричу, / И веселый манер, на котором шучу" ("Мне судьба - до последней черты, до креста.", 1977). Галич: "Понимаю, что просьба тщетна,- / Поминают поименитей! / Ну, не тризною, так хоть чем-то, / Хоть всухую да помяните! / Хоть за то, что я верил в чудо, / И за песни, что пел без склада, / А про то, что мне было худо, / Никогда вспоминать не надо!" ("Черновик эпитафии", 1963 или 1964 [ 899 ]). Вопреки просьбе Александра Галича, мы не имеем права забывать о том, что пришлось пережить ему и Владимиру Высоцкому. Хотя бы для того, чтобы не было простора для фантазии всяким мифотворцам, любящим рассказывать сказки про самый гуманный советский строй.

Ссылки: