Гагарина А.Т.: предвоенные годы

Письмо было длинным. Один родитель поделился своей заботой. Сын почти не бывает дома, а возраст у него переходный, трудный. Как бы беды не произошло. Очень подробно отец писал, как он старается привить сыну правильные понятия о жизни, о труде, о доме; как составляет ему расписание на каждый день - по часам и минутам, как организует ему полезные развлечения и нужные занятия. Даже свой бюджет весь выложил, подчеркнул, что на школьную форму, джинсы, игрушки тратит немало. Читала я, читала, даже скучно стало. А каково, думаю, человеку по указке жить?

Вот и ответила отцу, что советовать мне, конечно, трудно, по письму разве разберешься в жизни? Но по опыту знаю: проповеди только скуку рождают, протест в ребенке вызывают. Небольшие события наполняли жизнь, складывались в мирное довоенное время. В 1938 году решила я по приглашению сестры Марии в гости к ней в Москву съездить, гостинцы московские, подарки ребятам присмотреть. Хотелось кого-нибудь из старших поездкой порадовать. Кого взять? Зоя сразу же отказалась: - Куда им без меня-то справиться? - кивнула она на младших. Так решился вопрос: едем с Валентином . Дождались зимних каникул - и в путь. Много в этой поездке было памятного. И метро, и автомобили, и троллейбус двухэтажный. И как столицу осматривали, и как в Мавзолей с Валентином ходили. Обо всем по приезде рассказывал Валентин дома. Начинал всегда со своих впечатлений от метро. Пробыли мы в Москве пять дней, а рассказов хватило на многие зимние месяцы.

Большим событием было, когда в колхоз пришел первый колесный трактор . Он остановился в самом центре Клушина , на скрещении двух деревенских улиц. Его окружила толпа, все пришли, как на праздник. Скоро в село провели радио . Вначале в каждом доме были наушники. Послушать этот нехитрый прибор становились в очередь. Сначала было любопытно, а потом почувствовали, как это дивно знать, что в стране нашей, в мире происходит! Наушники донесли до нас новости о челюскинцах , тревогу за их судьбу. Мы следили с замиранием сердца за борьбой героического экипажа, а потом с облегчением обсуждали, как спасали людей. Тогда впервые были произнесены слова: Герой Советского Союза. Ими стали летчики, которые сняли челюскинцев со льдов. На смену наушникам пришли репродукторы, похожие на картонные тарелки, а нам тогда казалось, что они украшают дом. Через них мы узнавали о героическом труде Стаханова , Кривоноса , Паши Ангелиной , Марии Демченко , о четверке папанинцев , о мужестве героев- летчиков Чкалова , Белякова , Байдукова , экипажа Михаила Громова , о смелых летчицах Гризодубовой , Осипенко , Расковой .

Для нас эти имена стали родными и близкими. Подвиги героев обсуждались с ребятами особенно подробно. Ребятишки есть ребятишки. Послушают- послушают, да и скажут: - Я буду, как Чкалов! А я буду, как Стаханов! Алексей Иванович неизменно вмешивался: - Ишь, Чкалов! До Валерия Павловича расти да расти! Стаханов... Работать надо на совесть. Можно говорить, что устал, что работа тебя за день измотала. А можно и по-другому: вспомнить, что тебя председатель похвалил, что зоотехник отметил чистоту на ферме, что надои увеличились. Усталый приходил с косьбы, пахоты или жатвы Алексей Иванович. Но за стол сядет, станет говорить не о трудностях, а о том, как славно поработали.

Ребятам тоже хочется гордость испытать - в поле просятся. Конечно, специально это не делается, я только подчеркнуть хочу, что мы с Алексеем Ивановичем работу любили, а эта любовь помогала нам и детей воспитывать в уважении к труду. Увидишь, что ребята твои трудолюбивыми растут, новая радость придет - от гордости за сыновей и дочку.

Собрались как-то у меня люди. Были среди гостей и Юрины товарищи - космонавты. Почему-то говорили о животных. Алексей Архипович Леонов слушал-слушал истории про кроликов, собак, кошек, да и говорит:

А я больше всего люблю коров. Тут раздались голоса, что, мол, оно, конечно, правильно, животное полезное. Но Алексей Архипович своим голосом шум перекрыл:

Прошу без ехидства и подковырок. Нас у мамы было девять детей. Поэтому, хоть мы и жили в городке, всегда держали корову. Мне было лет восемь, когда наша корова отелилась. Телочка родилась маленькой, слабенькой. Мама рассуждала: "Ну что с такой делать? Она ведь не выживет. Даже на ножках не стоит". Видно, готовила нас к тому, что телочку придется зарезать. Мы это поняли, стали маму упрашивать не делать этого. Я пообещал, что выхожу Пчелку. "Ну ладно", - согласилась мама. Я поил телочку из соски, гладил ее, поддерживал. Когда она стала подниматься, ножки ее переставлял - учил ходить. Пчелка скоро окрепла, стала бегать, резвиться, ласково бодаться. Меня узнавала сразу, даже по голосу. Ходила за мной повсюду. Мы с ребятами в лес - и она за нами, мы на речку - и она в воду лезет. Даже когда выросла, любила побыть со мной. Со стороны это выглядело, наверное, очень забавно: большая корова, а резвится, как теленок, даже как щенок. Гости поддержали Алексея Архиповича: все дело в настрое, в воспитании, в умении находить радость.

В сороковом году, когда приезжала к нам погостить сестра Ольга с мужем и дочкой Лидой , в доме оказалось трое малышей: Юре было шесть, Лиде - пять, а Бориске - четыре года. Придешь с работы, сразу - на скотный двор, там тебя наша корова Зорька ждет. Тут же малышовая команда с кружками в руках. Юра определенный порядок устанавливает, командует.

Говорить он сразу стал чисто, хорошо, слова звонко раздавались: Сегодня первой - Лидочке, она помогала корову загонять, не побоялась. Или: - Бориска! Вперед! Он с Зоей избу мыл. Сам последним подходит: старший, командир. Я через плечо гляну, до чего ж они хорошие - ребятишки: волосы выгорели до белизны, у Лиды косички в стороны торчат, глаза у всех синеют, светятся. Прямо в подставленные кружки дою, молоко туго звенит, стараюсь точно в кружку попасть. Сейчас припоминаю: ну что такого особенного было в этом занятии? Значит, было, если не надоедало, если каждый вечер опять они меня ждали, подставляли кружки, выслушивали Юрины похвалы да его командирские оценки. Радость была.

...Может, кто-нибудь скажет: приукрашиваю. Конечно, память старается отодвинуть неприятное, особенно если это касается твоих детей. Прихожу как-то вечером, а кроме коровы на скотном дворе никого нет. Подоила, в избу зашла, смотрю, стоят все трое в углу, носом в стенку уткнулись, лиц не видно, а руки-ноги все в свежих синяках да царапинах. За столом сидят, ждут меня ужинать Алексей Иванович, Ольга с Николаем да старшие ребятишки, разговор ведут какой-то тихий, скучный. Что такое? - спрашиваю.

- Что случилось?

- Пусть твои молочные телята расскажут.

- Расскажите! - подошла я к ним. Молчат. Тогда Алексей Иванович строгим голосом поясняет: Всю поленницу дров раскатали. Мы с тобой да с Валей складывали-складывали, чтобы аккуратно, ровненько да красиво было, а эти - раскатали.

- Зачем же так? - укорила я ребят.

- Одни делают, другие портят. Нехорошо. Кто же теперь дрова соберет да сложит? Кто порушил, тот и сложит, - определил Алексей Иванович и черту подвел:

- Наказание получили? Получили. В углу настоялись? Настоялись. Ужин испортили? Испортили. Ладно, выходите. Играть-то надо с умом. Дня три помогал Валентин младшим складывать поленницу, делал это "по секрету", мы вроде бы и не замечали. В эти дни теплое, парное молоко им не полагалось. Не приводил Юра свою команду до тех пор, пока порядок не восстановили.

Чуть исправились - новое приключение. Набрали полное лукошко бомбошек с отцветшей картошки. Сначала ими друг друга обстреливали, потом взяли да в колодец и вывалили. Зачем? Посмотреть, объясняют, плавают они или нет. Тут уж вылавливать ведром пришлось Алексею Ивановичу. Ошибку исправил, но внушение сделал. Поняли? - спрашивает. Про колодец поняли, - отвечают. Зато про мельницу еще не поняли. Недалеко от нашего дома стояла ветряная мельница. Одно время работал на ней колхозным мельником Алексей Иванович. Ребята любили прибегать и смотреть, как зерно заправляют, как тяжелые жернова ходят, как тонкой дымчатой струйкой мука течет. Как-то услышал Алексей Иванович, что посетители что-то подозрительно близко от мельницы возятся. А они, оказывается, захотели на крыльях покататься. Тележку подкатили, примеряются - не достают. Соображают, чего еще подставить. Ну, Алексей Иванович и подставил... Сразу, раз и навсегда поняли.

Так что были и шалости, и баловство - все было. Но все-таки ребятишки у нас росли хорошими. Больше радости приносили, чем огорчений. Очень мы любили своих детей. Все нам с Алешей в их занятиях было интересно. Учеба, дела, разговоры. Да и им с нами было хорошо. У меня так и стоит перед глазами, как в зимние вечера заберется с ребятами Алексей Иванович на печку и начнет им сказки рассказывать. В сказках мудрости много, да и Алеша мой, что нужно, присочинит: или заленившегося малыша устами сказочного богатыря подковырнет, или разбаловавшихся ребят припугнет, или того, кто бахвалится, пристыдит. Ну и, конечно, любил рассмешить.

Тут такой звонкий смех да веселые восклицания неслись из этого "клуба" на печке, что самой смеяться хотелось! А то соберутся в большой комнате у стола под висячей керосиновой лампой, просят: - Мама! Книжку почитай. Я все новые книжки в избе-читальне брала. В Гжатске, когда туда по делам ездила, тоже старалась книжки купить. Потом Зоя стала ребятам читать. Однажды в магазине увидела я "Приключения Тома Сойера". Привезла. За чтением собиралась вся семья. Алексей Иванович просил Зою все дальше и дальше читать. Чтение закончим, а я про свое детство, про Путиловское училище, завод, Петроград вспоминаю. Потом разговор на нынешний день перейдет. Сейчас иные матери и отцы на отсутствие времени жалуются, а расспрашивать станешь - поймешь, что они все свободное время у телевизора проводят. Детектив - смотрят, "А ну-ка, девушки!" - смотрят, "Алло, мы ищем таланты" - смотрят, "Сельский час" - смотрят, все подряд смотрят, А чем ребята заняты, какие у них интересы, с кем дружат - не знают. Да еще скажут: школа воспитывать обязана. Школа-то обязана, но кто и когда с нас, родителей, эту ответственность снял? Да ведь за разговором обычно дела делаешь, не с праздными руками сидишь.

Алексей Иванович зимними вечерами обычно починкой обуви, валенок, а то еще какой негромкой работой занимался. Я сижу - шью. Постепенно вводили мы ребятишек во взрослую жизнь. Но дети есть дети, им и поиграть надо. Мы это чувствовали. Несмотря на то что мужских дел всегда было по дому много, Алексей Иванович не забывал о ребячьих забавах. Лыжи он мастерил сам. С ними, случалось, дольше возился, чем с необходимой по хозяйству вещью. Выстругать их надо было тщательно. Желобок посредине выправить, просмолить. Мастерит, а ребята вокруг соберутся, гадают: кому лыжи? Конечно, Алексей Иванович понимает, что раздор вносить нельзя, первые лыжи чуть не доделает, вторые уж строгает. Потом обе пары вместе заканчивает. Целый набор санок был у нас на дворе. Большие - хозяйственные, чтобы дрова из лесу возить, поменьше - ребятам с гор кататься. К весне готовились загодя. Скворечники делали все мужчины нашей семьи. Всем дело находилось. Потом выставят их в ряд - любуются своей работой.

К школьным вечерам старшие готовились как к серьезному занятию. Стихи учили, песни. Скоро Юра стал участвовать в утренниках, хоть школьником еще и не был. Память на стихи у него была цепкая. Раз-два почитаешь ему - он уже все запомнил. Потом сам с выражением декламировал: Села кошка на окошко, Замурлыкала во сне. Что тебе приснилось, кошка? Расскажи скорее мне! И сказала кошка: "Тише, Ну-ка, тише говори. Мне во сне приснились мыши, Не одна, а целых три". Юра еще малышом стал ходить вместе с Зоей в класс. В деревенской школе правила помягче, да и учительница Анастасия Степановна Царькова нашу семью хорошо знала, потому и разрешала Юре находиться в классе. Даже иногда его вызывала, просила стихотворение прочесть. А сколько потом радости было: он - настоящий ученик! Одно стихотворение было тогда очень популярным:

Климу Ворошилову письмо я написал:

"Товарищ Ворошилов, народный комиссар!

В Красную Армию в нынешний год,

В Красную Армию брат мой идет!

Слышал я - фашисты затеяли войну,

Хотят они ограбить Советскую страну..." А последние слова были заверением, что, если с братом что-нибудь случится, "я встану вместо брата с винтовкой на посту". Юра очень любил читать его. В 1940 году Юру даже послали с группой клушинских школьников на смотр художественной самодеятельности в Гжатск. Уехали они на два дня. Сколько впечатлений у него было от этой поездки-праздника! И дорога на лошадях до города, и ночевка в Доме учителя, и большой торжественный концерт в Доме пионеров. Сопровождала Юру его главная наставница Зоя. Больше всего поразили его автомобили - "полуторки" и "эмки", которые он увидел впервые. Петр Алексеевич Филиппов , директор школы, который возил ребят на смотр, сказал, что Юра стихотворение читал очень хорошо, не смущался.

Семья наша была дружная. Каждый думал сначала о ближних, потом уж о себе. Мне кажется, что не нужно бояться ласковости. У иных бывает, что и люди неплохие, добрые, но вот манера обращения друг к другу грубоватая. А ведь грубоватость может и в грубость перерасти, и в невыдержанность. Я старалась всегда приласкать ребятишек. Так мы и жили. Конечно, были и огорчения. Как-то ребята забрались в колхозный сад. Очень я рассердилась, стала их отчитывать. Валя буркнул: Так все же лазят. Но тут вмешался отец:

А ты не баран, чтобы как все поступать. Свою голову на плечах надо иметь. Ну-ка, марш в угол! Не скажу, чтобы ребята совершенно прекратили набеги - обманывать не буду, - но все-таки поостерегались. Да и я стала построже следить, чтобы дотемна они не бегали на улице. Посмотришь, что сумерки спустились, никаких уж "чижиков", "ножичка" не разглядеть, - кликнешь в дом возвращаться: дела ждут! Но Алексея Ивановича, чувствую, не устраивало такое наблюдение. Он иной раз ворчал: Разве веревкой привяжешь? От дурного не отворотишь, если оно соблазняет. Я тоже так считала, но придумать ничего другого не могла, даже как-то возразила: Что ты паникуешь, Алеша, все ребятишки по садам лазают, им это вроде игра. Как- то, когда ребятишки размечтались о будущих подвигах ("Буду Чкаловым! Буду Стахановым!"), Алексей Иванович рассмеялся: Да не будешь ты Чкаловым! И ты Стахановым не станешь! Валентин первым возражать бросился: Даже в песне поется: "У нас героем становится любой". А он продолжает:

Правило такое есть: представить себя на месте героя. Можете? Загалдели: Можем! Можем! Алексей Иванович тишины подождал, дальше рассуждает: А теперь героя надо на ваше место поставить. Я как представлю, что Валерий Павлович в чужой сад крадется, оглядывается, потом, трусливо озираясь, убегает, может, даже по земле ползет... Да так искренне рассмеялся, что и ребята улыбки не могли сдержать, сначала сконфуженно заулыбались, а потом расхохотались, комичность картины представили. Отсмеялись, я заговорила. Как, похоронив отца, приехали мы с мамой в лес за напиленными бревнами, глядим, а вместо заготовленного леса один мусор остался. Стащили. Все, что мы на сруб приготовили, все, что вдвоем - женщина да пятнадцатилетняя девочка - всю зиму пилили. Стояли мы у затоптанной поляны и плакали, отца-мужа лишились, дома лишились. У вора совести нет.

- Мама! - Юра подошел ко мне, головой в плечо, как бычок, уперся. -

- Мама! Вижу, стыдно стало. Проняло.

К сорок первому году на селе оставались из Гагариных двое братьев: старший - Павел Иванович , который был ветеринаром в нашем колхозе, да мой Алексей Иванович . Савелий Иванович с семьей перебрался в Москву , стал работать на заводе имени Войкова . Николай Иванович тоже стал москвичом. Их сестра Прасковья Ивановна переехала со всем семейством в Подмосковье. Мои сестры тоже уехали со Смоленщины. Но дружба сохранялась. Часто приходили письма. Да и у нас вошло в привычку - писать близким обо всем, что происходит. Моя подруга Лена Лунова продолжала учительствовать в воробьевской школе, работала с увлечением, ее знал весь район. В 1939 году ее послали в Москву на Всесоюзное совещание учителей. Медаль "За трудовое отличие" вручал ей Михаил Иванович Калинин. Как-то после совещания пришла она ко мне, говорит: Не могу не рассказать. Надежда Константиновна Крупская посылки нашей школе прислала. Мы удивились, а Елена Федоровна объяснила, что она на совещании выступила, поделилась заботами, сказала, что педагогической литературы не хватает, приходится работать на энтузиазме. В перерыве Надежда Константиновна попросила Елену Федоровну подробнее рассказать, все записала. И прислала библиотечку для педагогов, тринадцать портфельчиков с набором учебников для первоклассников, книги для ребят. Ждали окончания 1940/41 учебного года. Готовились к вечеру в честь первого выпуска школы. Зоя радовала: в свидетельстве об окончании семилетки стояли сплошные "отлично". Получила она его в субботу, двадцать первого июня 1941 года. Строили планы, куда она пойдет учиться дальше.

Ссылки: