 |
Владимир Сперантов: РОМАН С БИОФАКОМ
...Передо мной старый номер журнала "Молодая гвардия" за январь далёкого 1957 года с написанным Лялей Розановой очерком, названием которого стала последняя строчка популярной в те времена студенческой песни "Глобус" - "О друзьях, которых мы встречали". Я во всех подробностях вижу перед собой перрон Ярославского вокзала - поезд "Москва-Иркутск", толпу провожающих, букеты цветов и выстроившихся агитпоходчиков: в ковбойках и с ярко-жёлтыми фулярами в крупный белый горох - сияющих, гордых участников предстоящего Братского похода, дни которого остались для меня и, я думаю, для моих друзей едва ли не самыми счастливыми днями нашей юности. НАЧАЛО РОМАНА. Мой роман с Биофаком начался, как положено, совершенно неожиданно и развивался чрезвычайно бурно. Прекрасным (я уже давно не сомневаюсь в том, что он был воистину прекрасным!) июльским днём 1956 года мне позвонила знакомая третьекурсница и поинтересовалась, не соглашусь ли я поехать в агитпоход со студентами Биофака МГУ - "понимаешь, им нужен аккомпаниатор, своего у них нет (как потом оказалось, традиционно!), я думаю, тебе это подойдёт, только ответ надо дать буквально завтра, а лучше прямо сейчас (они уезжают в конце июля) я буду им звонить, ты ведь согласен?" Надо сказать, что, окончив к тому времени физмат пединститута (в те времена он назывался "МГПИ имени Ленина"), я тогда работал на кафедре, занимаясь (не слишком усердно) оборудованием учебных лабораторий, а по совместительству (с большим удовольствием!) - проблемами факультетской и институтской самодеятельности в компании студентов и таких же, как я, выпускников МГПИ. Мы писали сценарии, ставили спектакли для студенческих вечеров, ходили в походы и распевали только что сочинённые нашими приятелями с литфака - Володей Красновским, Юрой Визбором и Адой Якушевой - весёлые песни, никак не предполагая, что через много лет эти песни, получив странное название "авторских", будут напечатаны в сотнях сборников и записаны на тысячах кассет и дисков! Ещё не дослушав Иру Иванову (до сих пор помню, как звали посланную мне судьбой третьекурсницу, хоть и не виделись мы с тех пор ни разу!), я уже кричал ей: "Ты ещё спрашиваешь - конечно, согласен!.." Явившись назавтра к месту встречи - у ворот старого здания Президиума Академии наук на тогдашней Большой Калужской, - я увидел худенькую миниатюрную девушку с удивительно живыми тёмными глазами и невысокого крепкого и курчавого паренька в очках и ковбойке - это были Ляля Розанова и Миша Иванов . Историческая встреча продолжалась три минуты, в течение которых было произнесено три фразы: "Вы у нас ничего не заработаете!" - категорически заявил Миша. "Да я и не..." - начал я, совершенно не понимая, о каком заработке может идти речь... "Отлично! - прервала меня Ляля. - Мишаня, нам пора!", после чего мои новые знакомые вскочили в подошедший троллейбус, успев крикнуть мне на бегу: "Завтра - в три - Университет - зона В - пропуск будет!"
МОСКОВСКИЕ РЕПЕТИЦИИ. Пребывая в некотором недоумении относительно моего участия в походе, я открыл дверь, как тогда говорили, "гостиной", примыкавшей к длинному коридору общежития МГУ, располагавшегося в правом крыле нового (строительство было закончено всего два года тому назад!) высотного здания на Ленинских горах. Мне, привыкшему к тесноте и, мягко говоря, к убожеству педвузовских общежитий, помещение этого, как сказали бы сейчас, холла показалось совершенно роскошным - кресла, цветы на окнах с красивыми портьерами, коричневое пианино у стены... Но главное было не в этом - в комнате находилось не менее десятка обворожительных девушек, одна другой лучше! Мало того - красавицы пели, великолепными голосами, и при этом на два, а то и на три голоса - пели неизвестные мне удивительно мелодичные и, безусловно, прекрасные песни! Командовала хором на редкость энергичная кудрявая брюнетка, которая при моём появлении, быстро смекнув, в чём дело, сказала, что она - Валя Хромова , и сходу поинтересовалась, смогу ли я сыграть - прямо сейчас и, разумеется, без нот, только что услышанные песни. Мгновенно осознав, что за возможность аккомпанировать такому хору я готов отдать все сокровища мира, я смело ответил: "Смогу!" - сел за пианино, и репетиция началась. Как ни странно, подробности московских репетиций вспоминаются довольно смутно. Помню одно: музыкальных номеров было много. Во-первых, тот самый поразивший меня хор, в репертуар которого входило пять-шесть песен (не считая сочинённых в самые последние дни вступительной и заключительной!); во-вторых, было так называемое "сольное пение", в- третьих, танцы, в-четвёртых, мужской ансамбль (практически все бравые походники-мужчины, беспрекословно подчиняющиеся крохотной Ниночке Визжили-ной) и, наконец, в-пятых, был... спектакль! Да, не удивляйтесь - агитбригада Биофака МГУ везла с собой не отрывки, не отдельные сцены, а весь целиком спектакль по пьесе Михаила Светлова "Двадцать лет спустя", причём, по нерушимой биофаковской традиции, каждое исполнение светловского текста должно было сопровождаться музыкой Бетховена - только Бетховена - и никакой другой! Итак, репетиции продолжались. В немногие свободные минуты я с интересом вслушивался в разговоры моих новых приятелей и приятельниц, далеко не всегда понимая, о чём или о ком идет речь, поскольку разговор биофаковцев на девяносто процентов состоял из неизвестных мне фамилий (или, как потом обнаружилось, - прозвищ) и уж совсем непонятных терминов.
- Лялька, вчера опять приходил Лёвка, просится ехать снами...
- Какой Лёвка - Остап? Ну ладно, обсудим на гензасе...
- Ребята, а какие в этот раз будут фуляры?
- И долго этот телёж продолжался?..
Песня неизменный спутник Тогда я ещё не читал "Театрального романа", но потом, перечитывая любимые страницы, я обнаружил, что впечатление от открывшегося передо мной в те времена биофаковского мира было до удивления похожим на чувства булгаковского героя, и я, как и он, мог бы в ту пору воскликнуть: "Этот мир - мой!" Через два-три дня после первой репетиции я начал разбираться в том, что вижу и слышу. В частности, я уже знал:
- что таинственный гензас - это генеральное заседание, т.е. общее собрание бригады, где все высказывались прямо и откровенно, а работа каждого оценивалась, как говорят, "по гамбургскому счёту";
- что Остап - это не имя, а прозвище неимоверно длинного и неимоверно худого Лёвки Москалёва , обладателя удивительно выразительных глаз и бурного темперамента;
- что фуляр - это что-то вроде пионерского галстука, обязательная принадлежность концертной формы агитпоходчиков; каждому агитпоходу отвечал определённый цвет фуляра;
- что слово "телёж" употребляется несколько неопределённо - иногда оно обозначает какой-либо неоправданно затянувшийся процесс, а иногда - скарб, имущество, личное или общественное (чаще ненужное), которое некуда деть и которое всем мешает ("мелкий телёж"). Узнал я также, что в бригаде есть комсорг, завхоз и даже командир, или, по-бригадному, командор (в таком звучании эта должность приобретала романтико-авантюристический оттенок), и довольно скоро я уже был знаком с ними настолько, что, казалось, знаю их давным-давно. Столь же скоро я почувствовал, что ни командор, ни комсорг и ни завхоз (последняя должность в биофаковской "табели о рангах" приравнивалась к чему-то вроде верховного жреца) не являлись, как бы следовало ожидать, лидерами разномастного и разнокалиберного коллектива агитпоходчиков. Истинным лидером была, конечно, Ляля Розанова , занимавшая скромную должность завлита, или зав. репертуаром. Лялино влияние было исключительно велико, Лялина энергия не знала предела. Когда речь шла о чём-либо, что хоть самую малость касалось выступления бригады, для Ляли не существовало слова "нет".
"Как это он (или она) не может петь? - возмущалась она, выслушав робкое мнение, что чей-либо слух или голос далеки от идеала. - Должен (должна) петь! Пусть научится, пусть Нинка его (её) научит!" И - удивительное дело - Лялькина магия действовала! Я неоднократно был свидетелем ситуаций, когда даже те, кому, как говорят, медведь на ухо наступил, вполне прилично пели (и даже вторым голосом!), а те, чья грация заставляла вспомнить тяжеловесных обитателей далёкой Африки, довольно ловко откалывали коленца весёлой кадрили. Несмотря на то, что у биофаковцев за плечами уже был весьма удачный опыт прошлогоднего, Алтайского похода , и несмотря на то, что репетиции шли полным ходом и уже был куплен материал для новых фуляров, сама возможность агитпохода "Иркутск-Братск" всё ещё висела в воздухе. Окончательное решение - быть походу или не быть - должна была вынести высокая авторитетная комиссия при ЦК ВЛКСМ , который в те годы стоял, пожалуй, не более чем на одну ступень ниже всемогущего ЦК КПСС. Поэтому бригада активно готовилась к официальному просмотру, на котором мы должны были, как говорится, кровь из носу, но должны, просто обязаны были "показаться" ответственным тётям и дядям, занимавшим высокие комсомольские посты. На просмотре, к счастью, всё прошло достаточно гладко - все были на высоте, номера шли без запинок и почти без накладок, неизбежных для такого рода мероприятий.
Мы пели и плясали под сопровождение рояля, так как первая встреча с аккордеоном сильно поколебала мою - и не только мою - уверенность в том, что мы, аккордеон и я, созданы друг для друга. После окончания программы к роялю, около которого стояла Ляля, дававшая мне ценные указания, подошёл бледный высокий молодой человек с редеющей шевелюрой и несколько грустными глазами.
"Знаешь, Лялька, - заговорил незнакомец, - удивительно, но, несмотря на дикое разнообразие жанров, получилось очень здорово! Нет, правда - просто очень, очень хорошо!" -тихо, но очень убедительно продолжал он. Это был Митя Сахаров , в то время аспирант. Подхватив очередную Лялькину идею, мы с Митей разговорились и, как мне тогда показалось (и, смею думать, кажется до сих пор), понравились друг другу. Не могу не вспомнить, как однажды, уже после Братского похода, Митя привёл на одно из наших сборищ здорового вихрастого парня, сказав, что зовут его Женя, что он пишет стихи и что ему "надо помочь". Мы, естественно, заинтересовались, какие стихи пишет Митин друг, и Женя прочёл странное, как нам тогда показалось, стихотворение, в котором была воспета, мягко говоря, неприязнь автора к несимпатичной квартирной соседке. "Я не люблю Вас, Нонна Алексеевна!" - провозглашал Женя (Евтушенко) довольно мощным басом. Честно говоря, ни сам он, ни его сочинения не вызвали в нашей тогдашней компании бурного восторга, что, впрочем, не помешало нам впоследствии с удовольствием читать его хлёсткие, иногда излишне конъюнктурные, но, надо признать, талантливые стихи, в частности, хорошо известную поколению шестидесятников поэму "Братская ГЭС". После просмотра Ляля, Мишаня и наш командор Женя Дмитриев остались в здании ЦК комсомола, а мы, даже и не думая разбегаться по домам, пошли всей бригадой в общежитие и стали ждать, когда вернутся наши лидеры и какое известие они нам принесут. К вечеру, когда ожидание стало томительным, в гостиную влетели сияющие Ляля, Женя и Миша: "Ура - едем!" "Полный порядок, - басил Женя, покручивая свои знаменитые на весь Биофак усы,- нам оплатят дорогу, дадут автобус! Представляете, мы поедем по трассе строящейся ЛЭП!" Узнав о том, что ЛЭП - это линия электропередачи, мы, пребывая в полном восторге, решили немедленно отметить историческое событие - пойти всей компанией в "Кафе-мороженое" на тогдашней улице Горького. Когда вазочки с разноцветными шариками мороженого появились на тесно сдвинутых столиках, а в бокалы было разлито самое дешевое по тем временам "Цинандали" и "Гурджаани", встала Лялька и обвела пас своими огромными сияющими глазами: "Давайте выпьем за новых участников похода - будем надеяться на то, что они станут добрыми друзьями Биофака!" - сказала она и посмотрела в мою сторону. Все заулыбались, зашумели, а я почувствовал, что отныне я - полноправный член весёлого содружества биофаковцев.
ДОРОГА. Поезд "Москва-Иркутск" шёл в те годы до станции назначения без малого шесть сугок. Это было нам на руку, так как за время поездки можно было, наконец, доделать всё то, что не было сделано в Москве. А не сделано было - начать да кончить! Вследствие этого дорога - в смысле праздного созерцания разворачивающихся за окном вагона картин - огромная, интересная дорога почти через всю страну напрочь выпала из моих воспоминаний о лете пятьдесят шестого года. Всю дорогу, в самом прямом смысле этого слова, я видел практически одно и то же: клавиатуру аккордеона и, в зависимости от ловкости моих пальцев и сложной связи сигналов в системе "ухо - мозг - рука", то довольное (в случае удачного попадания в гармонию и размер исполняемого куплета), а то страдальческое (в противоположном случае) выражение глаз поющих девочек и нашей бессменной руководительницы хорового, сольного и всякого иного пения - несравненной Валентины Хромовой . Первая встреча с аккордеоном состоялась ещё в Москве. В конце одной из репетиций двое наших ребят с воодушевлением втащили в гостиную огромный футляр и водрузили его у моих ног с торжествутощим кличем: "Аккордеон достали!" Как сейчас помню этот чудовищный агрегат: аккордеон был самого большого из возможных размера - как тогда говорили, полный, то есть имеющий со стороны левой руки сто с лишним кпопок-басов. Правую сторону занимала почти трёхоктавная псевдорояльная клавиатура из пластмассы "под перламутр", между басами и клавиатурой колыхались мощные меха. Корпус этого музыкального монстра был ядовито-зелёным с тем же перламутровым отливом и крупной белой надписью "Красный партизан". Нацепив на себя этот мини-орган, я обнаружил, что в сидячем положении смогу, пожалуй, продержаться минут пять; что касается положения "стоя", то тут мои впечатления были сродни ощущениям штангиста, держащего вес и думающего только о том, как бы скорее сбросить его на помост. Только в вагоне, достав "Красного партизана" из футляра, мы поняли, какую жуткую работу нам предстоит проделать за эти несколько дней. На первом дорожном гензасе я был объявлен "персоной, находящейся в чрезвычайном положении": с меня сняли все общественные нагрузки - дежурства, уборку и прочее, мне доставляли еду и питьё прямо в руки, словом, мне были созданы все условия -только учи! Настроение мое было на грани срыва. Но... "глаза страшатся, а руки делают" - в подтверждение мудрой пословицы, вдохновляемый и поощряемый взглядами моих новых замечательных товарищей, и, главное, не допуская даже мысли о том, что, упаси боже, я могу их подвести, испортив их замечательные номера, я, по мере того как наш поезд приближался к славному городу Иркутску, стал сначала примитивно, а потом и более уверенно изображать на вздыхающем "Красном партизане" и вступления, и проигрыши, и аккорды - словом, на втором дорожном гензасе было отмечено, что "с хором и солистами дело обстоит не так плохо, как представлялось в первые дни дороги".
Фото: Братский агитпоход начался
ПОХОДНЫЕ БУДНИ. Читая эти строки о далёких днях братского агитпохода, современный (разумеется - молодой) читатель вправе спросить: "А почему, собственно, "поход", да и ещё с приставкой "агит"?"
Начну с термина "поход". Конечно, наша поездка на ангарские стройки не была походом в том смысле, какой имело это слово в кругу многочисленных в то время любителей спортивного туризма. В их представлении поход - это, прежде всего, преодоление всякого рода трудностей - ходьба пешком или на лыжах по утверждённому многокилометровому маршруту, перетаскивание тяжелейших рюкзаков, ночёвки - летние и зимние - под открытым небом и, наконец, возможность получить более высокий спортивный разряд.
Мы не шли по азимуту через глухую тайгу, наши рюкзаки (надо сказать, изрядно тяжёлые) ехали не на наших спинах, а на грузовике или самосвале, и в конце похода мы не могли претендовать па получение даже самого первого квалификационного отличия - весёленького значка "Турист СССР". Тем не менее, наш Братский агитпоход никак не походил и на этакое "концертное - турне". Кстати, о "турне" - нечто подобное имело место аккурат в тот же период времени и в тех же точках пространства: вдоль всё той же ЛЭП ехала концертная бригада музыкальных вузов Москвы. Выступали они, в отличие от нас, только там, где был какой-либо клуб со сценой, и, что самое главное, всегда за деньги(!). Представьте себе, как мы их за это презирали!
Что касается наших походных будней, то надо сказать, что к моменту знакомства с биофаковцами я уже имел опыт нескольких квалификационных спортивных походов (в том числе достаточно высокой категории), поэтому смело могу утверждать, что трудностей в нашем походе было более чем достаточно. Чего стоили, например, ночные перегоны по сотне километров, когда мы тряслись в кузове самосвала по сибирским "трассам", с тем чтобы успеть выступить перед бригадой электриков, выезжающих на далекий таёжный участок! У меня сохранился снимок тех времён - после подобного броска, приткнувшись на сиденье старого автобуса, парочка агитпоходчиков сладко спит в последние перед концертом минуты.
А вот ещё один старый снимок: перед палаткой на своеобразном насесте из жердей странная компания то ли куклуксклановцев, то ли восточных женщин в паранджах, в руках у некоторых листки с текстами, а у одного - аккордеон; в свободных руках участников этой странной сходки - сосновые ветки. Для меня эта картинка совсем не загадочна - несмотря на скрывающие лица куски марли, я узнаю и Ольгу Аникееву, и Сашу Мешкова, и Вадима Трофименко, и всех остальных, репетирующих очередной номер под жуткий комариный звон, отмахивающихся от осточертевших кровососов и обмахивающих меня, чьи руки были прикованы к "Красному партизану". Быт наш был вполне походным - те же "плотные" ночёвки практически на природе, те же завтраки всухомятку и тот же гибрид супа с кашей, наспех сваренный на костре. Не могу не привести по этому поводу строчки из Лялиного очерка: "На дороге мы увидели плакат: "Строитель! Тонна цемента стоит 17 рублей - помни и береги!" - Ну что ж, братцы-кролики, - сказал Мишаня, подсчитав оставшиеся деньги, - поскольку все торговые точки уже закрыты, нам остаётся поужинать тонной цемента, которая нам пока по карману!" Если уж говорить о преодолении трудностей, нельзя не вспомнить эпизод, который я не могу назвать иначе как подвигом моих товарищей по походу. В последние дни нашего путешествия вдоль строящейся ЛЭП возникла идея - дать концерт для самой отдалённой бригады лесорубов, прокладывающих просеку в тайге. При этом выяснилось, что просека прорубается с двух сторон - с "нашей", южной (мы двигались от Иркутска к Братску) в эти дни никто не работал, а встречная бригада рубила лес с северной стороны, до неё было около десяти километров нехоженой тайги. На проведённом по этому случаю гензасе решено было разделиться: основная часть бригады продолжала двигаться по направлению к Братску, а "семеро смелых", добравшись на тракторе до конца вырубки, должны были пройти по тайге до встречной бригады и, дав там концерт, вернуться в Братск уже с другой стороны. В группу, получившую название "Бурундук" (пять полос - пять мальчишек, носик и хвостик - две девочки) вошли Ляля Розанова, Женя Сычевская, Сергей Васецкий, Лев Москалёв, Миша Иванов, Володя Познер и Жерар Черняев.
ИДЁМ ЧЕРЕЗ ТАЙГУ "...Мы в Умакое. Это центр четвёртого, самого северного участка строительства линии электропередачи Иркутск-Братск. Восемьдесят километров глухой, бездорожной тайги. "Конечно, всей бригадой, да ещё с вашими декорациями, вы там не пройдёте. А вот человек десять - это реально. До трассы вас на машине подбросим, дальше трактором, потом пешком придётся через тайгу. Давайте, ребята!" Уговаривать нас ни к чему - о таком походе только мечтать. Принадлежа в бригаде к разряду "хилых", я до конца не решаюсь поверить, что меня возьмут. Но меня всё-таки берут... Сначала "МАЗик", потом трактор с тележкой. Едем целый день. Опять трактор. Наконец он упирается носом в зелёную стену тайги - дальше ему дороги пока нет. Некоторое время идём по узенькой тропинке, протоптанной лесорубами. Но вот всё смолкает, тропинка незаметно исчезает в валежнике, и тайга обступает нас вплотную. Идём гуськом. Под ногами ни дорожки, ни тропинки, никакого пути. За час мы прошли немногим более полутора километров. Идти всё трудней. Вот уже второй раз, зацепившись ногой за какую-то корягу, с размаху падаю на четвереньки.
- Эй, Лялька, - кричит Мишаня, - не уподобляйся бульдозеру! Не рой носом землю! Побереги энтузиазм до концерта. Под ноги смотри! - И тут же сам, споткнувшись, падает на бок. ...Уже в сумерки, вопреки моим пессимистическим прогнозам, золотистый просвет оказывается началом просеки. Там стоит трактор и приветственно стучит мотором. Вася молча достаёт из рюкзака и вешает на сосну объявление "Студенты МГУ - строителям Братской ГЭС". ...В начале концерта читаю стихи Сергея Чекмарёва. Стихи эти в нашей бригаде по-настоящему здорово читает Лийка, а я не очень удачно выступала с ними всего один раз. Читаю совсем тихо, почти не повышая голоса. Вот только сейчас не упустить ниточку, которую - чувствую, в этом нельзя ошибиться - держу в руках! После концерта в палатке. "Вот, дочка, какие дела, - говорит один. - Когда человек живёт в одиночестве, он к другому с открытой душой. Потому и чувствуем, что вы к нам всем сердцем. Ваш концерт, конечно, очень хороший, да только разве в этом дело, есть у вас таланты или нет? Может, и нету у вас никаких талантов, а нам всё равно. Важно - вспомнили о нас из самой Москвы. А мы вот живём тут по пять месяцев и никого, кроме друг друта, не видим". Я долго не сплю и думаю о том же. Почему мы оказались единственными? Почему хоть раз в месяц не присылают сюда агитаторов - студентов, комсомольцев, старых коммунистов, рабочих? Мне ещё никогда не приходилось видеть, чтобы люди так ждали тёплого слова, чтобы всё, что говорится, находило бы такой горячий отзвук."
Отрывок из очерка Л. Розановой "0 друзьях, которых мы встречали". "Молодая гвардия", * 1, 1957
ОТЗЫВ ЗРИТЕЛЕЙ Концерт, поставленный студентами МГУ, прошёл в исключительно тёплой и дружеской обстановке и, несмотря на то, что труппа была в составе семи человек, концерт произвёл большое впечатление.
Мы, бульдозеристы Быков, Курлов и рабочие бригады землекопов Верещагина, прорабства Петрова, Спецучастка ЛЭП УГЭ, выражаем исключительную благодарность посетившей нас в тайге группе артистов самодеятельности МГУ в составе семи человек под руководством тов. Иванова Михаила, выступившим со своим очень интересным, занимательным, всем понравившимся концертом. Все исполнители выступали очень хорошо.
Подписи По случаю проводов товарищей в нелёгкий путь был устроен парад, а через день мы встретили уставших, но сияющих "бурундуков" в Братске. "Ахам" и "охам" по поводу пути через тайгу и встрече с ничего не подозревавшими лесорубами не было конца. Наибольшим успехом пользовался рассказ о том, как уставший Жерар во время выступления уснул(!), но, проснувшись, умудрился, не потеряв темпа, продолжить аккомпанемент.
Надеюсь, современный читатель понял, почему в моём рассказе прилагательному "Братский" сопутствует существительное "поход". Да, но почему - "агит"? Об этом - дальше.
ЗА ЧТО МЫ АГИТИРОВАЛИ? Конечно, Братский агитпоход не был похож на агитпоходы 20-х годов, когда комсомольцы призывали своих ровесников яростно бороться с классовыми врагами и при этом, вооружась формулой "религия - опиум для народа", жечь иконы и превращать церкви в клубы воинствующих безбожников.
Все мы, особенно те, чьи родители или родственники побывали (или пропали) в тюрьмах и лагерях, понимали, что в стране не всё так прекрасно, как утверждалось в газетах и радиопередачах, что лозунги, которые мы носили на демонстрациях, чаще всего - демагогия или утопия, что многое, что делалось "для блага народа", пожалуй, не слишком идет этому народу на пользу.
Мне кажется, однако, что между комсомольцами 20-х годов и нами, вступившими в комсомол в конце 40-х - начале 50-х годов, было нечто общее. Мы, к сожалению, не могли практически общаться с комсомольцами 20-х годов - я имею в виду активных, деятельных комсомольцев, людей. имеющих убеждения и, если хотите, идеалы, и, главное, умеющих и не боящихся эти убеждения защищать. И дело тут - не в разнице в возрасте, составлявшей всего 20-30 лет (период, неспроста выбранный Михаилом Светловым в полюбившейся нам пьесе "Двадцать лет спустя"!). Дело в том, что к пятидесятым годам тех комсомольцев, с которыми мы могли откровенно говорить о той эпохе, просто не было - они или превратились в партийную номенклатуру, что автоматически исключало какие-либо откровенные разговоры, или тихо-тихо, не раскрывая рта, сидели в когда-то предоставленных им отдельных(!) квартирах под именем "старых большевиков", или - в большинстве случаев - были просто уничтожены как враги советской власти . Тем не менее, мне кажется, что в тех, кто в 20-е годы ездил на агитпоездах, неся на штыках лозунг "Даёшь хлеб городу!" и одновременно провозглашавшим (убеждённо!): "Искусство принадлежит народу!", и в нас, весело распевавших: "Партия велела - комсомол ответил: есть!", нечто общее всё-таки есть. Это общее, по моему мнению, состоит в том, что и они, и мы - иногда убеждённо, а иногда, может, подсознательно - верили в великую силу Искусства. Верили, что оно, это самое искусство, которое мы (как и они!) искренне старались донести до наших зрителей, не может, нет - вы слышите! - просто не имеет права не приблизить то великое, то светлое будущее, в которое мы (как и они!), представьте себе, верили! Добавим к этому, что мы, как и они, были молоды, что нам так же, как им, ужасно нравилось выступать на сцене, любоваться собой и своими друзьями, переживать сценические восторги и, конечно, нравиться нашим зрителям. А наши неизбалованные зрители? Как мы сейчас понимаем, вряд ли они были столь же наивны, как некоторые из нас, но я уверен, что наши немудрёные выступления они воспринимали как некий праздник. Ну скажите, разве это не праздник, если на дальней таёжной вырубке, отделённой от ближайшего доступного трактору места десятью километрами непрорубленной тайги, вдруг появляются симпатичные московские студенты - из самой Москвы! - и, почти не передохнув после тяжёлой дороги, начинают петь, плясать, читать стихи, более того, разыгрывать по ролям сказки Андерсена - Остап и Лялька делали это неподражаемо, и я до сих пор убеждён, что лучшего исполнения я не слышал и не услышу! А спектакль, который мы играли взахлёб! Почему так близки были нам и, как мы надеялись, нашим зрителям светловские герои - комсомольцы 20-х годов? Осмелюсь высказать мысль, что причина этой близости не в том, что мальчики и девочки городка, переходившего из рук "красных" в руки "белых", сражались и гибли за дело революции, а в том, что эти девочки и мальчики были честными, самоотверженными и влюблёнными, в том, что они оставались верны своим идеалам и, попав в мясорубку Гражданской войны, гибли, что было, конечно, ужасно - столь же ужасно, как гибель их юных противников, оказавшихся по другую сторону баррикад. Возвращаясь к вопросу, давшему название этой главе, постараюсь определить самое главное - то, что, на мой взгляд, определяло успех наших выступлений и вызывало искренние (в этом у меня до сих пор нет ни малейшего сомнения!) симпатии зрителей. Мы были молоды, полны творческой энергии, мы агитировали, если хотите, за красоту простых человеческих ценностей, за то, что верность лучше предательства, что честность лучше подлости, за то, что добро должно победить зло. Мы были несколько наивными, но мы были верны своим убеждениям и, надеюсь, остались такими и сегодня - спустя почти полвека после Братского агитпохода.
См. Заключительная песня братского похода
Из задрипанного городишки рабочих бараков я попал в рай - в МГУ, на Биофак, в агитбригаду... Перечитываю свои письма 70-х годов к родителям и не узнаю автора. Нет, это не я писал. Бьют фонтаном восторженность и любовь, льются через край наивность и бескорыстие, идеализм и неопытность, и всё гипертрофировано до тошноты! А всё должно быть в меру, да-с! Увы, но умеренность приходит с возрастом, а тогда, во времена первого агитпохода, мне было всего 17 лет - в три раза меньше, чем сейчас!
Мы такими и были - добрыми, бескорыстными, честными, простодушными и наивными идеалистами. Агитбригада была тем самым укромным уголком, где подобным "идиотам" самое место. Но мы были ещё и молоды, талантливы, терпеливы, трудолюбивы, отважны и физически сильны, поэтому удавалось оставаться такими и за пределами агитбригады. Биофак содрогался и завидовал, когда мы встречались на мостике!
ТАИНСТВЕННОЕ. Нравственный закон, Духовность, Устав, Святые Реликвии и Ритуалы. Таинства и Иерархи. Это атрибуты религиозного культа - и агитбригады, которая заполняла святое место в душе. Все мои друзья, жёны, вся жизнь - из агитбригады. Были там свои Мессии и Иуды. Пророки и Святые... Сейчас, спустя уже много лет, в душе - огромная и ничем не заполненная пустота, Чёрная Дыра...
Тихо тикают часы Метагалактики,
Постепенно изменяются созвездия,
Собираются мгновенья в годы практики,
Приближая срок последнего возмездия... Рвутся паутинки, соединяющие человека с миром, и Человек постепенно превращается в старика. Когда в октябре 2000 года умер мой друг Князь ( князь Владимир Михайлович Голицын ), я стал превращаться в старика, порвалось сразу очень много паутинок. А в скорости и все оставшиеся порвались. В год его смерти на день его 49-летия (18.04) я сочинил приблизительно нижеследующее:
- Хорошо, если дома не холодно, но и не жарко,
Дожидаться до этого - долго, и времени жалко,
Беспощадно уходят друзья, и года, и коллеги,
Да и мы - перехожие калики или калеки...
- Если дома, в душе и на улице - всюду тепло,
Хорошо, только редко такое стеченье возможно,
Очень тонкое душу и дам окружает стекло,
Очень хрупкое, чтоб не разбить его неосторожно.
- И от стужи дрожа, на совок заметая осколки,
Сознаю: мы с тобой - одинокие старые волки.
Шерсть свалялась, клыки затупились, глаза помутнели,
Лишь следы на снегу по метели. Ни дома, ни цели... Князь в это время был уже в больнице, стих мрачноватый, и я не стал его дарить. Переделал слегка и подарил своей жене. Жена обиделась... Сочинять стихи я учился у Князя, наблюдая за процессом творения. Князь был талантливым экспериментатором, поэтом и организатором. О нём написана и уже издаётся целая книга. Удивительным талантом Володи было умение достойно общаться с ЛЮБЫМ человеком или коллективом. Володя был единственным моим другом университетской поры, с которым я познакомился не в агитбригаде. До самой его смерти мы вместе работали на кафедре биофизики Биофака МГУ. Непонятно только - зачем?
Ссылки: