Лесючевский Николай Васильевич

  Из Войновича

В издательстве "Советский писатель" у меня готовился сборник, в состав которого входили повесть "Мы здесь живем" и несколько рассказов. Хлопоты мои по спасению сборника были разнообразными, но результатом их стала пустая трата времени и нервов.

Директором издательства был тогда Николай Васильевич Лесючевский , тупой, ничего не смысливший в литературе бюрократ и доносчик. В 30-е годы он был тайным экспертом НКВД , то есть оценивал литературные достоинства текстов арестованных писателей, среди которых были такие известные, как Николай Заболоцкий , Павел Васильев , Борис Корнилов . Говорили, что его рецензия на стихи Бориса Корнилова заканчивалась соображением, заимствованным из обвинительной речи Вышинского, что таких писателей "надо расстреливать, как бешеных собак".

Директор издательства "Советский писатель" О его связи с "органами", о которой раньше знали очень немногие и если и говорили о ней, то шепотом, теперь заговорили вслух, широко и даже публично. На волне эйфории, вызванной XX съездом , в издательстве, которым он руководил, некоторые горячие головы попытались даже устроить ему персональное дело и исключить из партии за то, что в 37-м по его доносам были арестованы Николай Заболоцкий , Борис Корнилов и Павел Васильев . (Заболоцкий чудом уцелел, а Корнилов и Васильев были расстреляны .)

Из затеи этой, правда, ничего не вышло. На партийном собрании, где разбиралось это персональное дело, Лесючевский сказал, что никакие это были не доносы, а официальные рецензии. Инициатива их написания исходила не от него, а от "органов". К нему обратились оттуда как к эксперту, и он честно написал всё, что думал, в соответствии с представлениями и партийными установками того времени.

- Прочитайте, - сказал он, - что писали тогда об этих поэтах в открытой партийной печати, сравните это с моими рецензиями, написанными по заказу Лубянки, и вы увидите, что мои политические формулировки были куда более сдержанными и мягкими, чем те, которые печатала, скажем, "Правда". Так оно, наверное, и было. Сути дела это, конечно, не меняло. Но, как бы то ни было, Лесючевский, слегка покачнувшись, на своем посту не только удержался, но даже еще более укрепился. Связь с "органами" в конце концов пошла ему даже на пользу: зная про эту его, конечно же, не прекратившуюся связь, к его мнениям теперь прислушивались с особым трепетом. Некоторые скептики, правда, считали, что чин его ТАМ не больно высок. Об этом, помню, мне говорил Илья Львович Фейнберг , известный наш пушкинист, с которым я познакомился в переделкинском Доме творчества. Нас с ним как-то сразу потянуло друг к другу. Илья Львович любил поговорить, а во мне он нашел не только ретивого собеседника, но и благодарного слушателя. Во время одной такой нашей длительной прогулки по переделкинским аллеям он вдруг, попросив прощения, прервал свой очередной, как всегда интереснейший, рассказ и сказал, что вынужден ненадолго отлучиться. А вернувшись, произнес такую хорошо запомнившуюся мне фразу:

- Хочу подчеркнуть, что отлучка моя свидетельствует не столько о слабости моего мочевого пузыря, сколько о непрерывности нашего общения. Общение наше и впрямь было непрерывным, и в ходе этого самого непрерывного общения Илья Львович однажды и сказал мне, что чин у Лесючевского ТАМ, по его мнению, не так велик, как это принято думать:

- Майор? Ну, разве что подполковник! - сказал он. - То ли дело Евгения Федоровна ! Вот она - наверняка генерал. Однажды я заглянул к нему в кабинет и увидел, как он стоял перед ней по струнке. Евгения Федоровна, которую Илья Львович так уверенно произвел в генералы, - это была Книпович .

Ссылки: