 |
Знакомства и разговоры [Войнович В.Н. и писатеьская среда]
Муж Гали Володя Корнилов был автором стихотворения, которое я прочел еще до личного знакомства с ним в "Дне поэзии" 1956 года и запомнил:
Взвод устал в походе,
Взвод от пота взмок.
А святой колодец
Заперт на замок.
Сжав ремень винтовки,
Я, кляня судьбу,
Смятые рублевки
Протянул попу.
- Ты святую воду
Продаешь, так вот,
Дай напиться взводу,
Пить желает взвод.
Отпер поп колодец,
Денег он не взял.
- Пейте, полководец,-
Вежливо сказал.
И платочком вытер
Капельки со лба.
Может, я обидел
Этого попа" Потом я прочел поэму "Шофер" в вышедшем под редакцией Константина Паустовского знаменитом тогда и скандальном сборнике "Тарусские страницы" . В Шереметьеве с Корниловым познакомились лично, проявили взаимный интерес - я к его стихам, а он к моей прозе. Кроме того, оба увлекались шахматами. Все это расположило нас друг к другу и привело к дружбе. Но тогда я больше дружил с Булатом , который получил здесь дачу, потому что заведовал в "Литературке" отделом поэзии.
Здесь у нас случались долгие и откровенные разговоры. Однажды, в ноябре 1962 года, сидя у камина, мы говорили о состоянии литературы, об условиях, в которых литератор может честно заниматься своим делом.
Булат сказал, что той свободы, которая в настоящее время существует, ему достаточно для всего, что он пишет и что хотел бы написать. Я сказал, что этой свободы и мне достаточно. Конечно, цензура многого не разрешала. Нельзя было выдавать военные и государственные тайны (советская цензура, кстати, официально называлась Государственным комитетом по охране государственных тайн в печати). Нельзя было критиковать КПСС, марксизм, ленинизм, советских вождей, но наши с Булатом интересы лежали далеко от политики и позволяли обходить злободневные темы, не кривя душой.
Через очень короткое время я убедился, что мой оптимизм был преждевременным. Стало ясно, что хлипкая хрущевская оттепель подходит к концу, наступают новые холода, может быть, всерьез и надолго. Скоро все темы станут достаточно острыми, а мой главный замысел, "Чонкин" , который уже зрел во мне, окажется совершенно непроходимым.
Тем, кто умел видеть, было ясно, что в своем стремлении сделать систему более гибкой и жизнеспособной Хрущев добился многого, но не дошел до главного: основ режима не тронул, той черты, после которой перемены становятся необратимыми, не перешагнул. Приближался к ней время от времени, но тут же и отступал, словно отдергивал руку, прикоснувшись к горячему. Но его соратникам-сталинистам казалось, что он зашел слишком далеко, и они все настойчивее и даже наглее требовали от него остановиться. Время от времени они указывали на то, что развивающееся в умах творческой интеллигенции свободомыслие грозит советскому строю потрясением основ, и подозревали в антигосударственных умыслах прежде всего, конечно же, литераторов. Вспоминали, что венгерская революция 1956 года началась с литературного кружка имени Шандора Петефи. Объявили ужасным проявлением ревизионизма попытку польских писателей отказаться от методов социалистического реализма в пользу реализма "без пшиметника" (без прилагательного). Я думаю, что читателю постсоветских времен, если он вникнет, покажутся дикими тогдашние наставления советских идеологов. Он просто не может представить себе, какое серьезное значение придавали руководители партии, правительства и КГБ способам художественного изображения действительности.
Для всех людей искусства, особенно для писателей, существовал единый метод - социалистического реализма , отход от которого приравнивался к попыткам подрыва советского строя. Ни больше ни меньше. И что интересно, литератор, отказывавшийся считать этот метод единственно правильным, действительно становился врагом советского строя и представлял для него реальную угрозу. Таким уж чувствительным был этот строй. Как говорил один из моих знакомых: объяви бегающего по лесу зайца антисоветским животным - и он сразу же станет советской власти мешать.
Суть советского художественного метода была когда-то кем-то сформулирована так: "Социалистический реализм " это правдивое, исторически конкретное изображение жизни в ее революционном развитии".
Формулировка кажется достаточно четкой, но что она означала на практике? Потом разные советские идеологи давали ей разные толкования. Один из создателей Союза писателей - Иван Гронский сказал (цитирую приблизительно):
"Социалистический реализм " это Шекспир, Бетховен и Рембрандт, поставленные на службу пролетариату".
Несколько позже Сталин сказал каким-то писателям:
пишите правду - это, мол, и будет социалистический реализм.
Еще позже Шолохов в интервью иностранным корреспондентам на вопрос, что такое социалистический реализм, желая им понравиться, ответил:
"А черт его знает!"
Последняя шутливая формулировка, сочиненная писателями, была:
"Социалистический реализм " это воспевание вышестоящего начальства в доступной ему форме".
На самом деле соцреализм был не методом, а рецептом, согласно которому практически все литературные произведения более или менее крупной формы должны были иметь в центре положительного героя, ставившего общественное и государственное всегда выше личного. Поэтому герои книг сплошь и рядом жертвовали своим благополучием, здоровьем, а то и жизнью ради выполнения производственных планов, спасения от пожаров или стихийных бедствий государственного имущества, а те книги, персонажи которых этого не делали, объявлялись в лучшем случае пропагандой мещанства и мелкотемья. Но к началу 60-х появилось уже много романов, повестей, рассказов и стихов, явно игнорировавших требования соцреализма. Даже, например, песня Окуджавы "Ах, война, что ты сделала, подлая" уже считалась крамольной - хотя бы потому, что, в соответствии с советским (сталинским) определением войн, они бывают справедливые и несправедливые, а подлыми не бывают. Партийные ортодоксы пугались сами, пугали Хрущева и в конце концов напугали.
Ссылки: