Глазков Николай Иванович (1919-1979)

См. в Википедии Глазков, Николай Иванович

Источник - Википедия

Глазков, Николай Иванович (30 января 1919, село Лысково Нижегородской губернии — 1 октября 1979, Москва) — советский поэт, переводчик.

Родился в семье юриста Ивана Николаевича Глазкова (род. в 1894). В 1923 его семья переехала в Москву. Отец, юрист Московской городской коллегии защитников, был арестован 18 марта 1938 года и 4 июня того же года расстрелян.
Стихи писал с 1932 года. С 1938 учился на филологическом факультете Московского государственного педагогического института. В армию не призывался по состоянию здоровья.
В 1939 вместе с Юлианом Долгиным основал неофутуристическое литературное течение «небывализм» и выпустил два машинописных альманаха, за что в 1940 году был исключен из института.
В 1941 по рекомендации Николая Асеева был принят в Литературный институт, где учился с перерывами до 1946 года.
Начиная со второй половины 1950-х годов жил литературным трудом.
В 1966 снялся в эпизодической роли «летающего мужика» Ефима в фильме Андрея Тарковского «Андрей Рублёв».
Скончался в Москве в 1979 году. Похоронен на Востряковском кладбище.

Несмотря на признание таланта Глазкова в профессиональной среде, стихи его длительное время не публиковались из-за полного несоответствия требованиям советской пропаганды и цензуры. Начиная с 1940-х годов, Глазков изготавливал самодельные сборники, ставя на них слово «самсебяиздат», тем самым положив начало такому явлению, как самиздат (см.: Л. Лосев. Крестный отец Самиздата. - "Континент", № 23). В декабре 1959 Глазков напечатался в самиздатовском журнале «Синтаксис» Александра Гинзбурга, и это был последний случай его участия в неофициальной литературной жизни.
Из воспоминаний Росины Глазковой: "...в 1956 году летом поэт В. Д. Фёдоров ездил по своим издательским делам в Калинин. А директором издательства был его однокашник по Литературному институту Александр Парфёнов. И в это же издательство мой муж, поэт Николай Глазков, предложил свою первую книгу стихов. Фёдоров сам вызвался отредактировать книгу и, получив "добро" от издательства, сделал это тщательно и со вкусом. А Парфёнов вдруг засомневался из каких-то соображений, выпускать ли эту книгу. И тогда Фёдоров заявил ему, что человек во всех ситуациях, как бы они ни были затруднительны, не должен идти на компромисс с обстоятельствами, а раз дал слово, то и надо держать его. Он сказал это очень сурово. И книга вышла. (в 1957 году) А Глазков после этого звал Васю - Фёдоров-первопечатник..." Это была первая книга стихов "Моя эстрада", тиражом 5 тысяч экз.
Начиная с 1957 года, у Глазкова вышло более 10 сборников стихов и переводов, но лучшие его стихи 1930—1950-х годов в эти сборники включены не были, а включенные подвергались значительным цензурным искажениям. И Вольфганг Казак в «Лексиконе русской литературы XX века», и Евгений Евтушенко в антологии «Строфы века» отмечали, что многие публиковавшиеся стихи Глазкова были написаны нарочито небрежно, фактически превращены в пародию на официальную советскую поэзию.
Книги, адекватно представляющие творчество Николая Глазкова, появились лишь в 1980—1990-х годах.
Избранные цитаты
Я на мир взираю из-под столика.
Век двадцатый — век необычайный.
Чем столетье интересней для историка,
Тем для современника печальней…
Господи, вступися за Советы,
Защити страну от высших рас,
Потому что все Твои заветы
Нарушает Гитлер чаще нас.

Оглуши Ты гадов нашей глушью,
А мелькнула чтобы новизна,
Порази врага таким оружьем,
Враг которого ещё не знал.
Мне говорят, что «Окна ТАСС»
Моих стихов полезнее.
Полезен также унитаз,
Но это не поэзия.

Через три дня Дима Бомас решил познакомить меня с оригинальным поэтом. Какими-то проходными дворами подошли мы к дому * 22 на Арбате. Темный коридор. Пол комнаты завалено дровами от пола до потолка, в углу письменный стол, сплошь заваленный кипами бумаги, маленькими самодельными тетрадками, чернильницами. На столе, если не ошибаюсь, керосиновая лампа. За столом довольно странный парень, пристально вглядывается в полутемную пустоту, замечает нас, приглашает. Дима вытаскивает из портфеля и ставит на стол бутылку водки и знакомит нас. -

Коля Глазков, - Леонид Рабичев.

- Леонид,- говорит он, - приехал из Венгрии, лейтенант, пишет стихи, очень хочет послушать тебя. Коля перебирает рукописные тетрадки-книжки. Третья, седьмая, восьмая, двенадцатая. Начинает читать. Короткие, дерзкие, неожиданные четверостишия то удивляют, то пугают меня. Что-то совершенно не знакомое. Я думаю.

- А ты не хочешь почитать Коле свои стихи, - спрашивает меня Дима.

- Я готов, а Коля точно хочет?

- Время есть, - говорит Коля и разливает по стаканам водку. Я читаю. Это стихи 1944 года и последние - "Собор", "Черный рынок".

- Ну, что можно сказать, - говорит Коля, - ну, лучше чем Гудзенко, но до настоящей поэзии, как до неба. Лучше, чем Гудзенко ? Господи! Да чем же? Значит, этот талантливый, независимого мышления человек, признал во мне поэта? Мы допиваем водку, прощаемся. Пошутил или на самом деле думает так? Почему не нравится ему Гудзенко?

На следующий день я с Виктором Уриным стою в длинной очереди в Коктейль-холл. У входа швейцар, табличка - "Мест нет".

Стоим уже полчаса, час. - Может, куда еще? Внезапно к швейцару подходит черноволосый, худой, с накрахмаленным воротничком и роскошным галстуком, импозантный, нагловатый молодой человек. Виктор Урин хватает его за рукав, представляет ему меня и говорит, что это (о нем) поэт Михаил Вершинин , и обо мне, что я - его товарищ, лейтенант. Швейцар улыбается, снимает с дверей табличку и пропускает нас троих без очереди.

В переполненном зале у Миши Вершинина свой, навеки забронированный, стол. Подбегает официант и принимает заказ, а Миша вынимает из портфеля и протягивает мне только что отпечатанную в Югославии книжку своих стихов, - каждое посвящено одному из великих поэтов: Александру Блоку, Александру Пушкину, Михаилу Лермонтову, Полю Верлену, Вильяму Шекспиру, Иосифу Броз Тито и Многим, многим другим. Спрашиваю:

- А причем здесь Иосиф Броз Тито ? А Миша рассказывает, как, находясь среди партизан, познакомился с будущим маршалом, как последний высоко оценил его бесстрашные репортажи и как наградил его и маршала Рыбалко самым престижным орденом молодой Югославии, только их двоих.

Когда я через полтора месяца вновь и окончательно прибыл в Москву, оказалось, что Миша самый близкий друг Володи Поспелова , и Володя с восторгом рассказал мне, как ловко Миша Вершинин помог одному из его друзей поступить в институт. Тот не набрал необходимого числа баллов, а Миша позвонил директору института, якобы, по поручению председателя Совнаркома Молотова, якобы, из приемной Молотова, и друга тут же приняли. Мне не по себе. Мне неприятны и восторг Поспелова, и ложь Вершинина, и манерность Урина. С кем я дружу?

Это "с кем я дружу?" - завертелось у меня в голове еще тогда, полтора месяца назад. Встретил я тогда одного из самых близких своих довоенных друзей, блестяще за годы войны, окончившего по классу Шостаковича консерваторию - Револя Бунина . Попытался он ввести меня в круг своих коллег, молодых композиторов, и вдруг оказалось, что я никак не вписываюсь в их среду. Первый же мой рассказ о моей войне и мои романтические прогнозы относительно будущего СССР, приводят к полному отчуждению. Мой непроизвольный мат пугает их, а их полублатной сленг вызывает у меня чувство неприятного удивления. Неужели я неправ? Почему не вписываюсь я в их среду? Они же очень талантливы. Жуткое чувство неудовлетворения. Мне хорошо со студентами, Юрой и Эрной, и невозможно плохо, и трудно с молодыми, реализовавшимися уже поэтами и композиторами. Как просто было на войне, как сложно оказалось на этой, о которой я пять лет мечтал - "гражданке".

Миша Вершинин. Приезжает в Москву Тито, и первый его вопрос на приеме в Кремле у Сталина: - Почему нет поэта Вершинина, и Мишу срочно на правительственной машине доставляют в Кремль и усаживают рядом с двумя Иосифами. Приезжает Мао-Дзедун, а Миша уже, как завсегдатай приемов, среди сталинской элиты, сидит за банкетным столом рядом с композитором Мурадели, а тот говорит:

- Если бы у меня были слова, я бы сейчас сочинил гимн в честь встречи великих Мао и Сталина, и Миша на салфетке пишет необходимые слова, и на следующий день вся страна поет новый гимн - "Москва-Пекин" .

И, наконец, спустя четыре года, по проекту Алеши Штеймана возводится один из монументов на канале Волга-Москва и один из политзаключенных, Миша, подходит к Алеше и просит передать привет мне. Все. Больше о Мише Вершинине я ничего не знаю... Через двадцать дней кончался мой отпуск.

Папа достал мне билет на грузовой военный самолет "Дуглас". Вдоль стенок фюзеляжа скамейки, на них пассажиры - в, основном, возвращающиеся из командировок офицеры. Однако, рядом со мной мой ровесник - Володя Поспелов . Говорит, что летит к своему отцу, главному терапевту Первого Украинского фронта, в Баден. Я рассказываю ему о своем увлечении литературой. Оказывается, он тоже пишет стихи. Посадка в Минске. За три часа мы так сближаемся, что Володя приглашает меня оставшиеся три дня отпуска провести вместе с ним в гостях у его родителей. Над Карпатами самолет поднимается на высоту около шести километров. Самолет не загерметизирован. У меня, как у всех, закладывает уши. Давление, звон, воздушные ямы. Сверхнапряжение. Разговаривать невозможно... Наконец, посадка в Бадене .

Володя знакомит меня с родителями. У меня двухкомнатный номер люкс. Еда, о которой до войны что-то я читал в романах девятнадцатого века, и о которой никогда не мечтал, просто не знал, что такое бывает, низко кланяющиеся официанты. Выхожу из отеля. Парк - двадцать километров экзотических деревьев, пещеры, маленькие замки, гроты со скамеечками для влюбленных, одинокие парочки и цветы, цветы о которых тоже я не имел представления, - фантастические и невероятные, и множество поющих птиц, бесконечные соловьиные трели, кукушки: пытаюсь сосчитать, сколько лет мне осталось жить. Возвращаюсь в отель. Вина, воды, салаты и бесконечный звон в ушах. На третий день прощаюсь с гостеприимными Поспеловыми. Договариваюсь о встрече с Володей в Москве. Через четыре дня узнаю о том, что моя часть расформирована, и получаю демобилизационные документы. 29 июня я в Москве. Все впереди.

Ссылки: